Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
машней
вязки, который некогда привозил Сергея на встречу с родными. Абрахам зарос,
отощал, но, поднявшись, держался по<538">-прежнему прямо, глядя на
коротышку-сирийца сверху вниз.
-- Встать! -- закричал офицер Сергею и, когда тот поднялся,
пошатываясь, приказал ему ударить <539">Абрахама.
Сергей не отвечал. Тогда один из автоматчиков дал очередь, пули
разнесли ст<540">енку возле Сергея в щепы. -- Так как?! -- офицер
вытащил пистолет. Сергей не ударил, а мазнул Абрахама по щеке кончиками
пальцев. Офицер выстрелил, пуля царапнула голову Сергея. -- Сильнее! -- дико
заорал он, и автоматчик изрешетил доски барака с другой стороны от Сергея.
Сергуня дрожал, медлил, и офицер начал подымать пистолет. Приподнявшись
на цыпочках, Сергей ударил Абрахама кулаком в скулу.
-- Ладно, -- сказал офицер, обращаясь к длинному заросшему
солдату-марокканцу. -- А теперь ты его...
-- Нет! -- ответил Абрахам. Пуля щелкнула у него под ногами.
-- Нет! -- ответил Абрахам и выругался по-арабски. Офицер вскинул руку
вверх и выстрелил <541">Абрахаму в голову.
...Сергуня вжался в угол дивана, закрыв лицо руками. -- Я дерьмо!
Дерьмо! Дерьмо! -- повторял он исступленно. -- Я живу, а он -- нет! Это
закон жизни, да? Это закон жизни?! Гуля обхватила его голову руками, прижала
к груди. Сергуня расплакался, как ребенок, навзрыд.
Прошли два дня, не более, Сергуня сказал, что он обязан пойти к матери
и жене Абрахама и поведать им, как тот погиб.
-- Что я скажу?.. Как решиться, Гуля?!
-- Адрес у тебя?.. Будем у них... завтра! -- Она произнесла это
"завтра" твердо -- понимала, промедлят, <542">Сергуню отвезут в
крепость <543">Акко.
...Они отыскали нужный дом на грязной улице в <544">иерусалимском
квартале <545">Катамон-тэт, где ютятся друг к другу давние постройки
марокканцев. Постройка была двухэтажной, обшарпанной, с плоской крышей, на
которой стояла бочка из белой жести -- нехитрое израильское отопление. Ветер
нес по улице обрывки газет, грохотал консервными банками, но во дворике было
чисто. Покачивались у дверей большие красные маки.<546"> Геула и
Сергей остановились у дощатой калитки. <547">Геула нажала кнопку
звонка. Никто не выходил -- Да оборван звонок! -- нервно воскликнул Сергуня.
Геула просунула ладонь между планок калитки и сильным ударом откинула запор.
Вверх вели четыре ступени из полуискрошенного бетона. Геула подхватила
Сергуню за локоть, и они оба, рывком, поднялись наверх. Сергуня постучал.
Выглянула молодая женщина, смуглая, пышно завитая, с огромными антрацитовыми
глазами, обведенными синькой. -- Нам мать или жену Абрахама, -- выдавил из
себя Сергуня.
-Я... я жена Абрахама<548">) -- ответила женщи<549">на. В
расширившихся глазах ее стыл ужас.
-- Я... его... он... он убит! -- выкрикнул Сергей. -- Я видел. Я...
вместе с ним в плену... Он... его... Он меня не ударил, и сириец выстрелил в
него! В бараке...
Женщина шагнула вперед как-то слепо, будто перед ней никого не было.
Прошла мимо посторонившихся <550">Геулы и Сергея и стала медленно,
держась за поручень, спускаться вниз. Дойдя до заборчика -- темного кривого
частокола -- она схватилась за него и так стояла, припав головой к сырым
кольям.
Геула и Сергей остались наверху, держась друг за друга. Затем
<551">- сошли на землю. Сергей протянул вдове Абрахама заготовленный
листок. -- Здесь мой телефон, адрес. Имя тоже... Звоните! Если что...
обязательно звоните! -- Он вложил бумажку в ее желтоватую ладонь,
обхватившую планку забора.
Ночью Геула окликнула Сергуню из своей комнаты. У Сергуни даже макушка
вспотела. Он кинулся к <552">Геуле, шлепая босыми ногами по каменному
полу и не веря самому себе. И правильно, что не верил.-- Как условен эпос,
-- сказала Гуля, зевнув и откладывая в сторону "Слово о полку
<553">Игореве", с закладками, испещренными ее синим карандашом. --
Плач Ярославны реален разве только перед иконой Спасителя. Ты почему не
спишь, вертишься?.. Прими снотворное <554">Лии, оно сильнее. Оттуда
звонка не было?.. Спокойной ночи!
Оттуда позвонили через неделю, спросили, куда матери обратиться за
пенсией, и где, на каком кладбище похоронен Абрахам?.. Вскоре домой начали
приходить письма со штампом министерства обороны. Геула вертела в руках
надорванные конверты, спрашивала Сергуню, о чем? Тот морщился болезненно,
говорил: "Позже<555">!.."
Как-то он сказал <556">Геуле, уходившей на работу, чтоб не
беспокоилась. Его не будет неделю, может быть, меньше: едет искать могилу
<557">Абрахама. Прислали два адреса, словно его хоронили дважды. Он-то
помнит, где был их временный лагерь. Пока там еще стоят израильтяне...
Отыщет, где зарыли Абрахама. А потом повезет туда его мать, жену, сестер...
<558">Геула, стоявшая в дверях, вернулась в комнату, захлопнула
за собой дверь. Глаза у Сергея стали полубезумными. -- Ну, что еще?! Что?!
Опять что-нибудь не так? <559">0'кэй! Я поеду! Я должен!..
-- Я сама поеду! Сама отыщу! И отвезу туда семью Абрахама. Довольно
мазохизма! Будет лучше, если ты попадешь в <560">Акко?!.. А ты...
одной ногой уже там! -- Геула заплакала, притянула к себе Сергея, попросила
не ездить, не хлопотать... Ради <561">Лии, ради нее, Гули.
Договорились? Из статистического управления вчера пришла бумага. У тебя есть
работа...
Сергей задрожал, прижимаясь лицом к холодном скользкому плащу Гули.
<562">-- Ну, пусть! <563">Ладно! -- пробормотал
он<564">.-- Я не поеду сегодня. Но я должен сам отвезти семью
Абрахама. Все сделать сам.
Как Геула ни пыталась на другой день уговорить его не ездить по
кладбищам, как ни умоляла, Сергей ответил резко: -- Это выше
меня<565">. Гуля!..
Он вернулся спустя неделю; отыскав их бывший лагерь, сожженный
сирийцами при отступлении дотла, нашел могилу Абрахама.
<566">Сергуня опять осунулся, почернел, нос с горбинкой
заострился, <567">"Абиссинец ты мой<568">", сказала Гуля, кладя
руки на его плечи. Под утро Гуля встала босая, в ночной рубашке, вышла в
гостиную, где он спал на диване, разметавшись, как мальчишка. Она смотрела
на <569">Сергуню неотрывно, думая о том, что он пережил и жалея его
так, что у нее колотилось, как от бега, сердце и теснило в висках.
Она знала: в Башкирии, в голодном слякотном дворе, где не утихали
мальчишеские драки, Сергею сказали злобно, что <570">Лия не его мать.
А его мать в могиле. Когда Лия вернулась, измученная, из госпиталя, она
сразу поняла, что-то стряслось. Сергуня сидел в кухоньке, на полу, и смотрел
на нее какими-то недетскими испытующими глазами, размазывая по щекам слезы.
Она подбежала к нему, подняла на руки, поцеловала, и наконец Сергуня
спросил, правда ли, что она не его мама, а его мама в могиле... Лия
похолодела, поняла, что двор сделал свое дело. Врать было нельзя. И она
сказала, пытаясь не разреветься, что мама <571">Сергуни действительно
умерла. Совсем молодой умерла, почти девочкой. Но она, Лия, мамина родня, а,
значит, он тоже родной. Он -- сын!
У Сергуни было теперь две жизни. Одна - наяву, холод, мерзлый хлеб,
который нарезали <572">тоненько-тоненько; какие-то дикие слова во
дворе: <575">"Киль <576">манда!"; вторая -- его,
<577">сергунина, личная. Тайная ото всех. Он провожал взглядом всех
молодых женщин со светлыми пушистыми волосами: каждая из них походила на
маму. И как-то приступил к <578">Лие с вопросом: мама в могиле, а где
она, мамина могила?
Кто мог знать, где она, мамина могила? В каком лагере настигла ее пуля
или голод? В какую яму она свалена? Повзрослев, Сергуня писал во все концы
-- искал могилу матери...
Геула не забыла об этом. Но столько настрадались и <579">Гуры, и
она сама позже, столько нахлынуло, что давнее ушло назад, потеряло четкость,
как фотография, снятая не в фокусе. И только сейчас, когда он, полубезумный,
убежав от всех, искал могилу Абрахама, она поняла, как остра в нем
<580">эта детская беда, хотя, казалось, не было для него лучшей
матери, чем Лия. Не зажила рана.
И вот <581">наложилось у него одно на другое: и чувство вины, и
собственной слабости, и то, что нет у жены и детей Абрахама родной
<582">могилы<583">- все ударило его так, что он действительно
попал бы в проклятое Богом Акко, если бы не разыскал могилы Абрахама. Как-то
раскрылся он Гуле сразу, во всей своей слабости,
<584">самоотреченности, чистоте. Она жадно вглядывалась в спящее лицо
Сергуни -- аспидно-черные щеки ввалились, мягкий полудетский рот раскрыт,
точно в крике, ресницы белые, как у поросенка. <585">"Абиссинец ты
мой". И как была, босая, в ночной рубашке, прилегла рядом...
Он посапывал тихо, не ведая еще, что судьба подарила ему Гулю, которую
он любил, сколько помнил себя, и которая никогда не принимала его всерьез.
Открыв глаза, Сергей протер их ладонью и спросил изумленно: -- Гуля?
<587">Гу-у-ля?
-- Я же все равно погубила свою репутацию, -- веселым тоном
<588">сказала Гуля, сильно-сильно обнимая его теплые со сна плечи.
На дворе была суббота. Соседи, с белыми шелковыми талесами на плечах,
потянулись в синагогу. Позвонил телефон. Сергуня попытался было встать.
Снова упал головой на подушку. Не было сил. Геула щелкн<589">ула его в
нос и прошлепала, натягивая на ходу свою широченную ночную рубашку, к
телефону. <590">Дов предложил отправиться в <591">иерусалимский
лес. "Шашлычок сварганим<592">!.." Геула сказала, улыбаясь:
-- А мы женимся.
Трубка молчала. Геула собиралась уже положить ее, но тут снова
послышался сиплый голос:
-- Гуля, ты всерьез?! <593">Та-ак! Порядок в танковых войсках!
Везу водку и <594">Лапидуя!
-- КакогоЛапидуя?
Но в трубке уже звучали сигналы отбоя. Красный спортивный автомобиль
<595">Дова подкатил, едва они успели одеться. Вместе с
<599">Довом, который держал в обеих руках по бутылке водки, вошел
маленький человек в шляпе с розовым перышком на муаровой ленте и сказал
бодро: -- Здравствуйте, товарищи... или господа!
-- Здравствуйте, господин <600">Лапидуй! - приветливо ответила
<601">Геула.
-- Моя фамилия <602">Лапидус. <603">- Он приподнял шляпу с
перышком.-- Свадьба будет только у меня. Лапидус - это лучший прокатный зал
Иерусалима. Я отдаю его вам на весь вечер <604">-- совершенно
бесплатно!.. <605">Да-да! <606">Гратис! <607">-- как
говорил мой дед.
-- Бесплатно? -- <608">Сергуня высунул из-за спины
<609">Геулы свою белую взлохмаченную копешку. -- В святом городе?
-- Да, вы погибали за меня в Сирии, а я погибну за вас в
Иеруса<610">лиме! -- Тут уж все принялись хохотать. Сергуня протянул
ему руку. -- Спасибо, господин Лапидуй!
-- Моя фамилия -- Лапидус!.. Лапидус назначил время, заполнил какой-то
бланк, попросил расписаться и исчез. Едва за ним захлопнулась дверь,
<611">Дов повалился на диван и начал издавать своим трубным голосом
звуки, которые можно было принять и за хохот, и за стон. Он мотал ногами в
красных армейских ботинках и стонал. Наконец объяснил, в чем дело. Лапидус,
которого он знавал еще по своему сионистскому мотанию в России, был такой же
достопримечательностью Одессы, как памятник <612">Дюку
<613">Ришелье. Он порождал анекдоты естественно, как дышал. Он не мог
жить без Одессы, но в Одессе он тоже не мог... И все же он терпел до тех
пор, пока однажды в заводской газете ему не посвятили критическое эссе,
которое завершалось стихами: <614">"Лапидус, Лапидус, намотай себе на
ус!<615">" Газета требовала ответа делом. Ответ пришел тут же:
<616">"А как бы вы написали свой стих, если бы моя фамилия была
Лапидуй?<617">" Вся Одесса с тех пор называла его
<618">Лапидуем!..-- Из-за этого он в Израиль уехал! - застонал Дов и
снова упал на диван и задрыгал ногами.
<619">Геула приложила к пылавшей щеке руку тыльной стороной
ладони. -- Из-за тебя оскорбила человека.
-- Перестань, птица Гуля! Лапидуй - деляга...
Раздался стук в дверь, и снова показалась шляпа с розовым перышком. --
Слушайте, я забыл спросить самое главное! Вы, как я умозаключил,
<620">таки еврей? - Он протянул палец в сторону Сергея. Затем качнул
его в сторону Геулы. -- А вы?
-- Оба жиды, оба жиды! -- пробасил Дов успокаивающе.
На улице Дов сказал о предстоящей свадьбе кому-то из знакомых, и тотчас
вдоль улицы имени Шестидневной войны помчались мальчишки, крича: -- У Гуров
свадьба! У Гуров свадьба!
Через час, не больше, весь подъезд был полон народом. Все шли
поздравлять, вся улица Шестидневной войны. <621">Лия едва
протолкалась. Она ничего не говорила, обнимала <622">Сергуню и Гулю и
плакала.
Дня через два Сергей и Геула приехали на узкую и закопченную улицу
<623">Яффо, в главный раввинат, или <624">"Рабанут
<625">ха <626">Роши", как почтительно называл его Лапидус. У
темноватого подъезда развешаны под стеклом фотографии <627">этак
начала века: <628">щекастые невесты в фате, молодые евреи в котелках и
без оных. Какое-то уныло-провинциальное <629">"спокойно,
снимаю<630">!", прилепившееся сбоку, на первом этаже. "Рабанут ха
Реши" -- на втором. Поднялись по полутемной каменной лестнице. На площадке
второго этажа стоял человек с гладким птичьим лицом. В черной шляпе. Он
клюнул своим носом-клювом в сторону одной из дверей, мол, вам сюда!
Геула вошла в приемную и передернула плечами: острый, бьющий в ноздри
запах потных тел, старых бумаг, туалета. Застоялый запах канцелярии.
Холодно! Мрачные стены, шкафы с папками почти под потолок, висячий
телефон-автомат и на всех -- два стула. К <631">Сергуне приблизился
грузный человек в кипе, со списком в руках. Поставил возле их фамилий
галочку<632">". Геула присела на освободившийся стул, Сергей
прислонился к стене. Взглянули друг на друга: тощища!..И тут ворвалась в
приемную немолодая женщина в порванном платье, растрепанная, крича, чтобы ей
дали развод. Она показала на синяки под глазом и на шее. Ей совали бумагу со
штампом, она не могла понять, зачем ей бумага. Геула поднялась, взяла
карандаш, чтобы помочь женщине. Но та по-прежнему голосила -- от боли, от
тоски, размазывая слезы по испитому лицу.
Полиция появилась мгновенно, едва толстяк в кипе вернулся к своему
канцелярскому столу. Видно, здесь был постоянный полицейский пост.
Полицейские с могучими шеями вытолкали женщину, не вступая в прения. Тихо,
профе<633">ссионально. Геула спросила грузного человека в кипе,
усевшегося за стол, почему не помогли несчастной. Выкинули и -- довольны.
Она сейчас пойдет и повесится. "Как вы себя будете чувствовать?"
-- Женщина, -- удивленно произнес толстяк, поправив на голове кипу. --
Ты даешь советы в <634">Рабануте ха Роши?! -- И отвернулся.
Наконец большая парадная дверь с деревянными инкрустациями
распахнулась. Выкликнули фамилию Геулы. Сергей шагнул за Гулей, толстяк
преградил дорогу: "По одному!"
Едва она вошла, секретарь начал читать скороговоркой ее дело. Понять
его бормотания было невозможно, и Геула огляделась с любопытством. Справа,
за длинной, вдоль всей стены, стойкой из черного дерева, восседали раввины в
черных лапсердаках. Они -- наверху, она -- внизу... Вызвал приязнь лишь
старый раввин, отгороженный от нее, как и все другие, барьером. Плечистый,
видно, высокий, белобородый, в белой полотняной рубашке и отглаженном
лапсердаке, он чем-то напоминал деда. Дед у нее был мастеровым человеком,
высоким, сильным и опрятным. Когда гитлеровцы вели семью на расстрел, он нес
на руках внука. Этот старик-раввин с широкой белой бородой как-то примирил
ее с унизительными правилами, при которых она, человек неверующий, не может
обойтись без раввината.
Молодой раввин с неподвижным лицом цвета слоновой кости смотрел в окно.
Уселся он боком к посетительнице. <635">Геула не любила, когда
собеседник повернут к ней ухом. Позднее ей разъяснили, что раввин, по
законам <636">Галахи, не имел права смотреть на девицу... Унылым
голосом он спросил, точно ли, что она не была замужем?
-- Я была замужем!
-- Так! - Молодой насторожился.
Секретарь <637">залистал дело, отыскивая там документ о разводе.
Наконец сообщил деловито: бумага приложена! И в паспорте стоит штамп
<638">"груша" ("разведенка")<639">. Все в порядке!
Лица раввинов стали холоднее, строже, и секретарь закивал торопливо.
Все есть! Все есть!
-- Сколько лет вы были замужем? - Второй молодой с длинными пейсами,
завитыми "колбасками", скосил глаза в ее сторону. Геула ответила с
подчеркнутой почтительностью: так просила<640"> Лия. -- Семь месяцев и
четыре дня! Когда меня арестовали, муж отказался от меня.
-- За что вас арестовали?
-- За Израиль! Точнее, за изучение иврита.
<641">-- Что-о? -- изумился раввин с неподвижным костяным лицом и
повернулся всем телом к невесте.
-- Как это - за Израиль? Что такое?! Сидели в тюрьме за самою себя!
-- О, нет! Я сидела за то, чтобы русские евреи могли приехать в
Израиль. В московском военном трибунале именно так и... Впрочем, это не по
делу! Подтверждения того, что я девица, мне не требуется! -Геула старалась
подавить в себе бешенство, которое, чувствовала, подымается в ней.
-- Госпожа <642">м-м-м-м... - запнулось костяное лицо. -- Госпожа
Левитан, -- тожественно продолжал раввин и поднял палец кверху -- Вы
отвечаете в главном раввинате Израиля. Ваш муж был евреем?.. И он оставил
вас, как только вы сели в тюрьму, правильно я понял?.. Повторяю, за что вас
арестовали?
-- За то, чтобы мне не лезли в душу! Никто и никогда! Вы проверили все
бракоразводные документы, они в порядке, что вас еще беспокоит?! Только что,
на моих глазах, полиция выбросила из раввината женщину, которая пришла к вам
в беде, в крайнем отчаянии. Никто и пальцем не шевельнул, чтоб ее спасти от
петли!
Раввины молчали. У молодого, с пейсами-колбасками, рот полураскрылся.
-- ...Как я полагаю, характеристика из советской тюрьмы по
<643">Галахе не требуется. Спасибо за внимание, судя по вашему
молчанию, процедура окончена! Первым обрел дар речи старый раввин в
отглаженном лапсердаке. -- Как звали вашу мать? <644">- спросил он...
<645">Нин-на?.. А бабушку?.. <646">Катэрри-на?.. Где ваша мать?
В Израиле?
-- Ее расстреляли немцы. Под городом Керчь.
-- Можете ли вы доказать, что вы еврейка? -- продолжал он суше, тоном,
которым говорят в казенном присутствии.
-- Полицаи, которые убили мою мать, в этом не сомневались.
Раввины молчали, и Геула добавила, кусая губы: -- Генеральный прокурор
СССР <647">Руденко, который требовал, чтобы мне дали десять лет