Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
ю ногу Наума, и автобус тронулся. Наума протащило по пыльной обочине
метр, не больше. К счастью, его огромные полуботинки всегда были
полурасшнурованы. Наум выдернул ногу, а ботинок уехал.
Сгоряча он встал, да, видно, подвернул ступню, охнув, повалился. Вокруг
него тут же собралась пестрая толпа, кричавшая на арабском, иврите,
румынском, фарси.
-- Ша-ша! -- крикнул Наум, пытаясь подняться. -- Кажется, обойдется...
Он помассировал ступню, шагнул раз, другой, произнес по возможности
веселым тоном главную утешительную фразу Израиля: "Ихие беседер!" (Будет
хорошо). Южане переменчивы -- тут же стали хохотать. А как не хохотать!
Ковыляет длинный, как сосиска, человек, одна нога в ботинке, вторая в
полусорванном носке с дырявой пяткой. -- Подожди! -- закричал кто-то из
толпы. -- Я принесу тебе ботинки!
Минут через пять-десять возле Наума, усевшегося на песок, громоздилась
куча старой обуви. От лаковых полуботинок с искрошившимся лаком до сандалет
с веревочными завязками. Увы, на его разлапистую ногу не налезало ничего. --
Тут нужны лапти, -- сказал он самому себе. -- Э! -- прозвучало из толпы на
чистом русском языке. -- Да ты из наших?.. У меня есть лапти.
Оказалось, парень из Ленинграда. Дома на стене у него висят лапти,
купленные им в магазине' "Художник". Добротные декоративные лапти.
-- Погоди! Принесу чего-нибудь...
Он притащил огромные, как тазы, шлепанцы. В другой руке держал, правда,
розовые лапти, но Науму их не дал. Повертел перед носом, мол, не врал,
видишь. Но Наум уже загорелся.
-- Дай примерить! Не бойся, ничего с ними не сделается! Поднялся с
земли в лаптях, привстал на цыпочках, как бегун на старте, сказал
решительно:
-- Иду наниматься!.. Да, в лаптях! Это отвечает их представлению о
России!..
Какая тут самая респектабельная фирма?..
Но парень вцепился в Наума, отобрал лапти. Сунул ему шлепанцы, сказав,
что недалеко обувной магазинчик, они купят босоножки. -- Станешь работать --
вернешь долг.
Но первым попался не магазин, а оффис какой-то фирмы, выпускающей
заводское оборудование, что ли? Двери зеркальные, большие. "Погоди тут!" --
бросил парню и рывком открыл зеркальные двери.
Чисто внутри, прохладно. Едва шумит где-то могучий, на весь оффис,
кондиционер. По сторонам работают за кульманами инженеры-конструкторы и
чертежники. Красная дорожка ведет в кабинет босса, восседающего в стеклянном
кубе. Босс, в белой рубашке с полуразвязанным галстуком, что-то читал,
положив ноги на стол. Наум кашлянул в руку, как крестьянин, зашедший в
присутственное место, затем после рассеянного "Пли-из"... босса, плюхнулся
напротив него, закидывая на стол ноги в стоптанных шлепанцах. И -- не донес
ступни... Закинул одну ногу на другую, покачал ступней, тапочек о пятку
шлеп-шлеп! Шлеп-шлеп!
-- Хелло! -- воскликнул он на гуровском английском. -- Я из России. Ищу
работу. Вот мои документы!
Босс, скользнув взглядом по шлепанцу, раскрыл папку Наума. Обстоятельно
исследовал его диплом доктора технических наук, подписи, печать -- все
рассмотрел и -- закрыл папку, пододвинул ее к Науму. Похоже, доктор его
фирме был нужен, как рыбе зонтик. Наум понял: разговор о деле кончился, босс
попался воспитанный, хочет вытолкать деликатненько. Снова покачал ступней,
тапочек о пятку шлеп-шлеп! Шлеп-шлеп!.. Но тот и бровью не повел, только в
конце пустого и деликатного разговора спросил посетителя словно вскользь,
кивнув в сторону шлепанца:
-- Русский фасон? -- И уголок его рта с сигарой чуть дернулся. Наум аж
руками всплеснул.
-- Боже упаси! В России я ходил в лаптях! Эти мне выдали в аэропорту
Лод. Как доктору наук... Чтоб далеко не ушел!
Босс захохотал гулко, откинувшись на спинку стула. Взгляд его потеплел.
-- Не будь у вас докторского диплома, -- произнес он участливо, -- я,
пожалуй, взял бы вас чертежником... ну, техником...
-- Шеф, у меня есть идеи!
-- В Израиль... с идеями?! -- воскликнул босс и даже закашлялся. --
Идеи покупают только в Штатах. Здесь покупают лишь русских олим -- на те же
американские деньги. -- Он углубился в поданную ему кальку, бросив Науму на
прощанье:
-- Семью вы здесь прокормите. Устроитесь где-либо! В Израиле все
устраиваются... Но если есть идеи?! Не теряйте времени! Погубите и себя, и
идеи!..
Парень, принесший ему шлепанцы, завел его в магазинчик, узкий, как
расщелина, купил Науму сандалеты из пластика, затем довел до оффиса "Хеврат
Хашмаль".
"Хеврат" оказалась нечто вроде Мосэнерго. Только труба пониже, дым
пожиже. Обнаружился и Меир. Немногословный польский еврей с трубкой в углу
рта. Наум докторский диплом уже не показывал. Увидит -- не возьмет. Назвался
инженером-электриком. Меир сказал, что ему нужны линейные техники. Да,
тянуть проволоку, лазать по столбам. Не все время. Потом будет другая
работа. Пыхнув трубкой, Меир сказал, что Науму придется съездить в
Иерусалим. Поставить в углу бумаги-направления подпись. И утром приступить к
работе...
Наум взглянул на круглые часы оффиса. Три. Конец рабочего дня в семь.
Успеет!
Складывая документы в папку, медленно пошел к выходу. Попросить денег
на дорогу? Кроме торта у Иоселе, с утра ни маковой росинки... У дверей
ускорил шаг. Чтобы не впасть в соблазн...
На центральной автобусной станции Иерусалима Наум подошел к солдату с
ручным пулеметом на ремне, единственному человеку, который никуда не спешил,
показал записку с адресом.
Солдат прочитал название улицы и сказал: -- "Мамила"! Район воров и
проституток...
-- Он-то мне и нужен! -- удовлетворенно воскликнул Наум. Наконец Наум
отыскал облупленный, с подтеками и копотью, квартал, примыкающий к старому
городу. В сером бетонном кубе времен английского мандата гудел, как
самолетный мотор, старый кондиционер. Щуплый, одно плечо выше другого,
белолицый, пожалуй, даже болезненно-белолицый чиновник в кипе из черного
бархата листал бумаги. Взглянув мельком в красные от ветра и песка глаза
посетителя, он снова уткнулся в папки, которыми был завален его железный, с
приоткрытыми глубокими ящиками, стол. Читая, он раскачивался на стуле,
словно молился. Переворачивая лист, он бормотал: "Ма ешь?" (Ну, и что?)
Перевернет страницы две и снова: "Ма ешь?"
Вошел без стука парень в рваной майке, с огромной самокруткой во рту.
Чуть потянуло терпким, щекочущим ноздри дымком, марихуаной, что ли?
Чиновник ткнул пальцем в сторону надписи на иврите и на английском: "Не
курить!" Парень затянулся покрепче и, пуская клубы сладковато-терпкого дыма,
сказал нагловато: -- Ма-ешь?
Чиновник дочитал бумаги, проколол их дыроколом, положил в папку. Голос
у него был мягкий, радушный, почти отеческий, как у полковника МВД Смирнова,
когда он уговаривал Наума отдать визы. Он просил Наума не волноваться, все
устроится со временем... Рассказал, что сам он приехал в свое время из
Румынии, жил в палатке, мостил дороги, воду носили в бидонах, но, Господь
милостив, все устраиваются в конце концов. Но это место он дать ему не
может. -- Место монтера, -- вырвалось у Наума удивленно. -- Не можете?! --
Ма ешь? -- и, отбросив свои бумаги, чиновник воскликнул язвительным тоном:
-- Что вы о себе думаете?! Тут был один до вас. Куплан-Киплан... как-то
так....Раза три приходил. Мосты строил в вашей Сибирии. Через речку Ени-сей,
есть такая речка? Самые большие мосты, говорил...'В Израиле нет речек. Один
Иордан, который перейдут козы. Пусть едет строить мост через Ламанш, через
Атлантический океан... Зачем ехать сюда? В Сибирии нет работы?! -- И обронил
с презрением: -- Пустостроитель.
-- Позвольте! -- оторопело возразил Наум. -- Если человек может
рассчитать ферму моста через Енисей, он рассчитает все: заводскую ферму,
башенный кран. В СССР на каждой стройке башенный кран, в Израиле не видел...
Чиновник посмотрел на Наума, прищурясь; лицо его вздрогнуло, как от
тика. Он хотел что-то заметить; но тут взгляд его упал на электрические
часы, показывавшие семь вечера, точь-в-точь, и он порывисто встал. Прежним
добродушным тоном предложил Науму довезти его до остановки автобуса. -- Сам
дойду!
-- А тебе куда?.. Я довезу ближе, садись, садись! Темнело, пока
крутились по слепым переулкам, стало совсем темно.
Чиновник высадил Наума где-то среди полуразрушенных строений. гаражей,
свалки железа и сказал: видишь, там фонари, там твой автобус.
Наум брел километра три в густом и вонючем мраке по каким-то узким
улочкам, мусорным кучам, глыбам, терял направление, несколько. раз падал,
какие-то черные девчонки хватали его за руку. Он матерился во весь голос.
Автобус доставил бы его точно до Центральной автобусной станции. А чиновник
нарочно завез, что ли?
Этот его проход по грязному и темному району "Мамила" показался Науму
символическим. Фонари, вон они! Но тебя гонят к нимтак, чтобы ты по дороге
разбился в кровь. Или чтоб тебя обокрали, прирезали... Раз ты не жил, как
он, в палатках, не мостил шоссе, как он и его дети, а сразу -- квартира
тебе, так походи, голубок!..
"Но это же бред! Израиль возрожден не для торжества чиновных задов!
Даже сверхзаслуженных!.." -- Наум вскинул руки. Погрозил израненными,
слипшимися от крови кулаками ночным фонарям.
-- Зачем тогда выкупали?!.. Доллары выкладывали на кой черт?! Заче-эм?!
На последний автобус в ульпан, к Нонке, он опоздал. Отправился пешком к
отцу с матерью. Приплелся к ним страшный, в порванной рубахе, с ссадиной на
щеке. Ладони были красные от крови.
Иосиф и Лия хлопотали над ним часа два, накормили, уложили; он накрылся
с головой и беззвучно рыдал.
Нет, он ни о чем не жалел. Но... хватит ли сил?! Приезжать сюда надо
юным и -- токарем, монтером, без дипломов с золотыми каемками... Наум
отбросил колючее солдатское одеяло отца и уселся на постели, широко
расставив острые ободранные колени.
А почему?! Почему в Израиле, чтоб получить работу, доктор наук должен
скрывать, что он доктор?! Что происходит в стране? На каком она уровне, если
меня отшвыривают, Яшу топчут, над Каплуном глумятся, де, "пустостроитель..."
Сергуня сказал: инженер-корабельщик выбросился из окна, женщина -- зубной
врач -- порезала себе вены... Стоп, Нема! Не рано ли ты взвыл?.. Один день
пообивал ноги и "разнюмился"...
Утром Лия настояла, чтоб он позавтракал плотно. "Как верблюд, на неделю
вперед", -- усмехнулся Наум, но от еды не отказался. Дали сыну денег. Наум
позвонил Нонке: мол, вернется к следующей субботе... Он ходил "по
объявлениям" и на второй день, и на третий. На четвертый день упитанный
поляк, хозяин фабричонки, заявил, что докторский диплом Наума -- обычная
советская липа... "Где ты купил свои бумажки?"
К концу недели Наум снова пришел к родителям. К Нонке -- не было сил...
Одно осталось -- заскочить на арабский рынок, там подешевле, привезти Нонке
и дочке фрукты. Обрадовать хоть этим...
Отправился пешком, пока солнце не жжет. Остановился возле мастерской,
где жужжали токарные станки. Пригляделся. Станки английские, начала века. В
России такие давно на свалке. Спросил у парня в заляпанной мазутом
солдатской форме, не нужен ли ему токарь... А фрезеровщик?.. Тоже нет?.. А
сверлильщик?.. Сколько у тебя станков?.. Пять. Поставь шестой. Тебе выгодно,
и я прокормлюсь. Парень захохотал, похлопал себя ладонью по мазутному
животу. -- Ты откуда взялся? Шестой станок съест все пять! Не знаешь, как
налог прыгнет?!.. А, ты русский. У нас социализм. Пять станков -- доход,
парноссе, шестой -- крокодил. Все сожрет!.. Что? Чтоб не было монополий.
Чтоб никто не вспорхнул выше других!
-- Поэтому ходите в лаптях? -- Что? Наум поглядел на него и произнес
очень серьезно:
-- Теперь, парень, я знаю, что тут надо вырвать с корнем: лавочный
социализм!..
Парень от неожиданности чуть отпрянул. Сумасшедший, что ли? Наум был
так погружен в свои мысли, что сел в автобус не в ту сторону. Ох, эта
"девятка"! И туда -- конечная "Университет", и в другой конец -- конечная
"Университет". Прикатил к новому зданию Университета. Плюнул с досады и...
залюбовался. Университет вознесен надо всем Иерусалимом. Современная
архитектура из древнего розоватого камня. Один из корпусов с куполом,
обсерватория, что ли? Округлая стена создает ощущение крепостной мощи.
Дорогу перебегали студенты с книгами или матерчатыми рюкзачками за
спиной. Американцы, русские, румыны. Черных лиц почти не было. Засмеялся,
вспомнив, как Динка-картинка, впервые побывав на университетском холме,
сказала: "А здесь намного больше евреев!" Двинулся следом за какими-то
парнями, оказался, сам того не ведая, в университетском общежитии. Его несло
куда-то, он не знал куда, но радовался все больше. Светлые трехэтажные
здания -- новые, почти стандартные, однако, в отличие от безликих российских
коробок, каждый из домов -- индивидуальность. Точно древняя постройка с
табличкой. "Памятник старины. Охраняется государством". Откуда это ощущение?
От двориков?.. Дворики в самом деле -- хорошо продуманный лабиринт.
Устланные плоским камнем на разных уровнях, с гранитными парапетами и
пологими лесенками, с неожиданными клумбами, фонтаном в центре одного из
дворов, они создают ощущение уюта: ты со всеми вместе, но -- один в своем
дворике-закоулке, окруженном красными тюльпанами, розами. И почти всюду: на
теплом, нагретом солнцем парапете, на ступеньках -- сидят, читают, пишут...
А сами как бы развернутые двориками в разные стороны здания соединены
переходами, и тоже на разных уровнях. Где на втором этаже мосток, где на
третьем... "Не комплекс, а мажорный аккорд!" -- подумал Наум.
А за студенческим общежитием -- огромное строительство. Заканчивались
новые корпуса. Много их, и все разные.
Ступая прямо по гравию и песку, Наум обошел все здания, остановился
возле надписи "Еврейский Университет в Иерусалиме". Ощутил озноб от
восторженного чувства. С талантом и любовью строят! А размах?! "При таком
размахе я вам ой как понадоблюсь, господа присяжные заседатели!" Наум пошел
куда-то вниз, по кручам, засвистев забытое фронтовое: "Эх, вспомню я пехоту
и родную роту, и тебя, товарищ, что дал мне закурить..." Настроение явно
менялось к лучшему. Остановился у отдельного дома, облицованного серым
гранитом, праздничного.
На углу дома рабочий в брезентовой робе торопливо отвинчивал какую-то
табличку. На табличке было начертано, что дом построен на средства мистера
Джеймса Гуля из Нью-Йорка. Открутив, прикрепил другую белую табличку: дом
возведен на средства госпожи и господина Блума из Чикаго. -- Ошибочка
получилась? -- весело спросил Наум.
-- Какая там ошибка, -- произнес рабочий раздраженно. -- Черт занес
этих Блумов в Израиль! Спрашивают, где дом, на который они перевели деньги.
А где он, этот дом? Ты знаешь? Я знаю? Начальство вертится, а я отворачиваю
и приворачиваю... -- А где деньги Блумов из Чикаго?
-- Ты знаешь? Я знаю? Считается, что ушли на другие цели... -И сплюнул
зло: -- Доят америкашек, как коров. Как что, списывают на войну.
Наум, человек нервный, впечатлительный, не мог отделаться от этой сцены
весь день.
Апельсинов купил столько, сколько в авоську влезло. Пахучие. Дешевые.
Как семечки. Перехватывая авоську с руки на руку, задел вчерашнюю царапину.
Надорвал кожу. Разболелась рука, и вместе с физической болью вернулась вдруг
ночная ярость первого дня: 'Только западные специалисты -- специалисты? А мы
-- советский мусор? "С мороза?!" Дипломы -- поддельные! Инженеры, как один,
трубочисты!.."
Он выходил из рынка взбешенный. В такие минуты Нонка отскакивала к
своему мольберту, стараясь, чтоб ее не было за ним видно. Знала: если
разбушуется, то уж пошло-поехало...
-- Зачем выкупали -- тратились?! Кому очки втирали?.. Э-этим пингвинам?
По улице Виа Долороса, узенькой, горбатой, мощенной камнем, шествовали
два еврея-туриста. Белокурые. Не то из Швейцарии, не то бельгийцы. По языку
не поймешь... С огромными фотокамерами на солидных брюшках. В дорогих кипах
с серебряной каймой, купленных, видать, тут же, в туристских лавчонках
арабского рынка.
Туристов здесь слонялось немало. Наум вряд ли обратил бы внимание на
эту пару, если бы один из них не выскакивал все время вперед и не
фотографировал второго, более тучного, -- у белых ступеней, ведущих к Стене
Плача, у лавки с арабскими сосудами...
"По-очетные граждане! Табличку со своим именем уже узрели или ее не
успели переменить?"
Наум чувствовал: сейчас что-то произойдет... За все плевки на лице, за
все хамство. Отольются кошке мышкины слезы. Наум пытался свернуть куда-либо.
Но некуда. Улочка -- каменный коридор -- горбатится вверх-вниз, а вбок --
некуда. А они приближаются. Шествуют.
Когда они поровнялись с Наумом, он шагнул к ним, взмокший,
исцарапанный, помахал авоськой, оттянувшей руку и, глядя поверх них, как
слепец, неожиданно для самого себя спросил сипло и угрожающе на искореженном
английском:
-- Не знаете, случаем, где тут жиды Господа нашего Христа распяли?
Господа, говорю, нашего, а-а?!..
Туристы вздрогнули и -- боком, боком -- кинулись по горбатой улице
Долороса, исчезли за поворотом...
16. "ГДЕ ТЫ ОСТАВИЛ СВОЙ ЗНАЧОК КГБ?!"
Полевой телефон, стоявший на полу, бормотал всю ночь, иногда выкрикивал
какие-то команды.
Я лежал на жестком топчане, сняв ботинки и чувствуя себя, как в летной
землянке во время войны, когда объявлялась "часовая готовность" и
разрешалось прикорнуть на нарах, сбросив сапоги. Рядом, на топчанах,
вздремнули Гуры. Они вертелись, бормотали во сне. Так, бывало, спали пилоты,
ждущие звонка на вылет, из которого половина не вернется...
Я не сомкнул глаз до утра, я был потрясен услышанным. Если трудно
постичь жизнь в стране, в которой родился, вырос, воевал и писал книги,
легко ли постичь ее здесь, где в свои пятьдесят лет ты читаешь по складам,
как пятилетний ребенок. Читаешь к тому же не ивритские газеты, а специальный
листок для малограмотных...
Я думал и об услышанном на Голанах, на которые я, увы, вернусь, и очень
скоро. Думал об этом и дома; возможно, предавался этим мыслям и тогда, когда
позвонила моя жена, работавшая в Бершеве, и прокричала в трубку, чтоб я
немедля выехал к ним.
-- Тут какая-то заваруха! Выбирают Комитет новоприбывших из СССР. В
кинотеатре "Керен"... Нет, это совсем-совсем иной "Керен". Не Ури...
Ехать мне не хотелось. На столе лежали только что присланные из Парижа
гранки "Заложников". А Комитет этот вызвал в памяти лишь давний рассказ
Иосифа о капитанской рубке, врытой в береговой песок, из окон которой видны
волны Средиземного моря... Этот Комитет не помог еще ни одному человеку --
на черта мне их дурацкие дела!
Я уже начал уставать от нескончаемой "Шехерезады" и с тоской глядел на
окно, откуда тянуло раскаленным воздухом. А какое же пекло сейчас в пустыне
Негев!
-- Пусть этот Комитет сгорит на медленном огне! -- ответил я жене тоном
самым решительным. -- У меня гранки на столе.
Ты должен быть здесь! -- возбужденно настаивала она. -- От нашего имени
громоздят какой-то обман. А ведь это первый Съезд! И, по-моему, Гуры дают
бой...
Спустя десять минут я мчал по кратчайшей горной и петлистой дороге
через арабский Хеврон с такой скоростью, что едва не сорвался с обрыва.
Кинотеатр "Керен" охранялся, как Кремлевский дворец во врем