осталось  чистого
места, он закричал. Опять закричал. Тетради в детдоме ценились, тем  более в
клеточку. Но дурачок хотел рисовать, парни хотели спать по ночам. Купили ему
новую, пусть рисует. Он даже  не взглянул на чистую тетрадь. Бросил ручку на
пол, положил на кровать рядом с собой тетрадь, мятую, бесполезную игрушку, и
закричал.
   Теперь  то, что  он  кричал,  понимали  все.  Он  кричал "мама". Кричал
громко.  Парни уже привыкли  немного  к его  речи. Все пытались  добиться от
него, чего ему еще нужно,  уговаривали не кричать, обещали  принести ему еще
много тетрадей -- ничего не помогало. Ему называли слова одни за другими, на
все он говорил  "нет".  Тогда  стали называть буквы. Просто  читали алфавит,
если буква ему нравилась, он  говорил  "да".  Сложилось  слово "письмо". Все
ясно.  Он  хотел, чтобы  его рисунки  послали маме. Позвали воспитательницу.
Воспитательница  долго  разглядывала  тетрадку.  Мятые  листки  были  плотно
зарисованы  какими-то значками.  В одном  месте знаки  стояли  вразбивку,  в
другом  плотно  сбивались  в  неразличимый  комок  чернильных  переплетений.
Некоторые  страницы  были  покрыты  сплошными  кругами.  Круги были  разного
размера, не всегда  замкнуты, лишь с большой натяжкой их можно было  принять
за букву "о". Но кто станет рисовать букву "о" на двух страницах подряд?
   Воспитательница  отказалась посылать тетрадку  родителям.  Это  письмо,
сказала  она,  я  должна  знать  его  содержание.  Назревал  скандал.  Какое
содержание можно найти в нелепых каракулях? Строгая  воспитательница  пойдет
после  смены к себе домой,  нормально выспится,  а парням опять придется  не
спать  по ночам от криков  дурачка? Воспитательнице срочно  пришлось  искать
выход из неприятной ситуации. Она подошла к новенькому.
   -- Это письмо?
   -- Нет.
   -- Это твои рисунки?
   -- Да.
   -- Ты хочешь, чтобы я послала их маме?
   -- Да.
   -- Может  быть,  мы не будем посылать маме всю тетрадку? Выберем  самые
красивые рисунки и пошлем?
   -- Нет. Нет.
   Он выговорил два раза "нет", слово, которое давалось ему  очень трудно.
Потом закричал. Он  кричал "мама", топал ногами и  пытался сказать "нет" еще
раз. У него не получалось.
   -- Хорошо, хорошо. Я все поняла. Маме очень нравится, когда ты рисуешь.
Я пошлю ей все твои рисунки. Я напишу  письмо  твоей маме. Напишу,  что тебе
здесь  очень  понравилось, у  тебя много друзей  и ты очень любишь рисовать.
Тебе ведь нравится у нас?
   -- Да.
   Так   и  поговорили.  Воспитательница   отправила  тетрадку   родителям
новенького.  Новенький  успокоился.  Ночью  он  спал, днем  сидел  на  своей
кровати, уставившись в одну точку.
   Через месяц в  детдом привезли инвалидные коляски. Колясок было  много,
на всех хватило. Дали коляску и новенькому. Нянечки подхватили его под руки,
он  встал.  Подвели  к  коляске,  посадили. Попытались поставить его ноги на
подножки, он не дал. Подножки убрали совсем. Он оттолкнулся ногами от пола и
поехал.  Очень  быстро  перебирая  сильными  ногами  по  полу, он покатил по
коридору.
   На очередном  классном собрании воспитательница ругала новенького.  Она
говорила обычные в таких случаях глупости. Как надрывается страна, выкраивая
для  нас последний кусок хлеба, какой он неблагодарный.  Доказывала, что она
поступила с новеньким как с человеком, отправила его тетрадку родителям, а в
тетрадке,  оказывается,  он  облил  грязью  весь  коллектив  детского  дома,
расписал жизнь детдома в черном цвете, огульно охаял  педагогический совет и
обслуживающий  персонал. Она говорила и говорила. Новенький не слушал. Когда
она дошла  до обычных в таких случаях обвинений в  черствости и бездушии, он
отодвинул ногой школьную парту и выкатился в коридор.
   Больше писем ему писать не разрешали. Он  и не просил.  После уроков он
катался по коридору, часами играл  надувным мячиком. В обед регулярно просил
добавки. Его нужно было кормить с  ложки, нянечки не хотели скармливать  ему
добавочную порцию.  Пытались объяснить  ему все это, но тщетно. Он  катил за
нянечкой  на своей коляске  до  тех  пор, пока  она  не  сдавалась.  Нянечки
пытались  спрятаться от  его  приставаний  в  своей комнате. Он сидел  возле
комнаты  и кричал. Когда это все им надоедало,  они  выходили  из  комнаты и
давали ему еще одну тарелку супа или  каши. Постепенно все привыкли к нему и
всегда давали двойную порцию, чтобы отвязаться от назойливого инвалида.
   Когда мы оставались  одни,  я разговаривал с ним. Медленно проговаривая
каждое слово, он произносил фразу,  вопросительно и  недоверчиво смотрел  на
меня. Я повторял его слова. Постепенно он стал доверять мне, и повторять его
слова мне уже не требовалось. Мы просто разговаривали. Я спросил его, что же
конкретно было в том письме.
   -- Рубен. Я много думал.
   -- Знаю, ты много думал и написал хорошее письмо. Что ты написал?
   -- "МАМА МЕНЯ ПЛОХО КОРМЯТ И НЕ ДАЮТ КОЛЯСКУ".
   Вся  первая страница его  первого в жизни письма была исписана  буквами
"м".  Большими  и  маленькими. Он  надеялся, что  хоть  одна буква  из  всей
страницы  будет  понятна.  Иногда  на букву  он  изводил несколько  страниц.
Толстая тетрадка в девяносто шесть страниц была исписана полностью.
   Я пытался спорить:
   -- Первые четыре буквы -- лишние.
   -- Я много думал.
   -- Все  равно первые  четыре лишние. У  тебя  могло  не хватить места в
тетрадке.
   Он задумался. Потом широко улыбнулся  и медленно, очень четко произнес:
"Ма-ма".


Пирожки

   Детский дом,  дом для детей.  Детей готовят к  будущей, взрослой жизни.
Кроме общеобразовательных  предметов в детдоме преподают  основы выживания в
непростом  мире,  который  начинается  за  воротами  школы.  Мальчиков  учат
разбираться  в  электропроводке,  выпиливать  лобзиком,  собирать  и  чинить
мебель, девочек --  шить,  вязать,  готовить. Это  не  так просто -- научить
мальчика  без  рук менять  электрические розетки,  кажется почти невозможным
научить вязать однорукую девочку.  Это трудно. Действительно  очень  трудно.
Нашим преподавателям удавалось делать то, о чем родители ребенка-инвалида не
могли и мечтать.
   Я лежу  на полу в  классе. Заходит девочка с подносом  в  руках. Вместо
одной  ноги  у нее  протез,  но  по  нашим,  детдомовским, меркам  она почти
здорова. На подносе -- пирожки. Горячие, румяные.
   --  А  где же мальчики?  Мы с  девочками,  -- говорит  она, -- пирожков
напекли, они обещали к нам на кухню прийти попробовать.
   -- В кино.
   -- Как в кино?
   --  Их сегодня в  кино повели,  завтра --  вас.  У вас ведь занятия  по
кулинарии.
   -- А почему они нам не сказали? Куда теперь пирожки девать?
   Она  ставит  поднос  на  учительский стол, садится  за  парту,  берет с
подноса пирожок и дает его мне.
   Пирожок с картошкой и луком. Я ем пирожок.
   -- Вкусно, -- говорю. -- Хорошие у вас пирожки получились.
   Девочка меня не слышит. Задумчиво глядит в пространство перед собой.
   -- Странно... Где же мальчики?


Драка

   Дрались  в детдоме редко. Когда дрались --  дрались жестоко. Дрались по
правилам. Западло было кусаться, хватать за волосы, вне детдомовского закона
были ножи и кастеты. Если инвалидности были  неравны, разрешено было мстить.
Сроки  давности  на  месть  не распространялись. Я  знал  парня,  который  с
гордостью  рассказывал, как  толкнул своего обидчика  под  машину за  обиду,
нанесенную полтора года назад. Толкнул неудачно, машина только набирала ход,
удар был несильным. На вечерней сходке нарушитель  был оправдан. У того, кто
толкал человека  под машину,  была только одна  рука, у того, кого толкнули,
было две руки и нога. Все честно. Драка  была  бы невозможна. Мальчик мстил,
то есть поступал  правильно. Когда пострадавшего  выписали из больницы, дети
даже подружились. Силу уважали. Право быть сильным имел каждый.
   Я люблю  осень. Осенью в детдом  возвращались  после  домашнего летнего
отдыха  счастливчики, те, кого забирали домой на каникулы. Осенью было шумно
и весело, много вкусной еды,  интересных рассказов о  доме, лете, родителях.
Весну ненавижу. Никогда не  любил весну.  Весной уезжали  на каникулы лучшие
друзья.  Весной  мы  надеялись,   что  именно  в  эту  весну  заберут  домой
кого-нибудь, кого не забирали в прошлом году. Все надеялись, даже те, у кого
родители  жили  слишком  далеко, даже  сироты.  Большую часть дня  старались
провести на школьном дворе, возле ворот детдома. Об этом не говорили, просто
ждали, просто надеялись. Я не надеялся, я знал, что за мной никогда никто не
приедет.
   В  ту осень  Серега  приехал  грустный.  Странно было  видеть грустного
Серегу. Конечно, все грустили немного после каникул, все скучали по дому. Но
грусть скрашивали встреча с друзьями, новые впечатления, новые учебники.  Мы
переходили из класса в класс, взрослели.
   Серега, безногий  парень-переросток, приехал  к нам в  палату  на своей
тележке. Хотел посоветоваться с пацанами. Говорил он в основном с Генкой.
   -- Мне драку назначили.
   -- Сергей,  ты  -- самый сильный  в детдоме. Все это знают. Кто решится
драться с тобой?
   -- В том-то и дело, что это не в детдоме, это там, на воле.
   -- Из-за чего драка?
   --  Из-за  женщины.  Сказали,  что  в гроб  загонят, уроют. За день  до
отправки в детдом. Сказали, если весной дома покажусь -- убьют.
   Все  знали,  что  Серегу  на  воле  ждала девушка. Здоровая. Нормальная
красивая девушка.  Наши девочки даже не  пытались заигрывать  с  ним. Знали,
что, когда Серега закончит школу, он женится на своей девушке.
   Про женщину Генка не спрашивал. Это было не принято. Захочет парень  --
сам расскажет. Не захочет -- его дело.
   -- Не знаю,  что тебе  и  посоветовать. Я  на  воле никогда не был.  Он
сильный?
   -- Конечно. Старше меня на год, в ПТУ учится.
   -- Тогда тебе хана. Убьет он тебя. Ногой ударит и запинает до смерти.
   -- Сам знаю. Но драться надо.
   Генка задумался. В детдоме  умнее Генки никого не было. Генка и сам это
знал.  Это  детдом.  Правду скрыть очень трудно. Все про всех все знали.  Мы
знали,  кто в детдоме  самый сильный, в  каком классе  учится самая красивая
девочка.
   --  Знаешь, Сергей, я думаю, шанс у тебя есть. Маленький,  но шанс. Его
надо повалить на  землю. Если упадет  -- кидайся душить. У него на две  ноги
больше, он сильнее. Выхода у тебя нет.
   Серега и сам  знал, что выхода  нет. С этого дня он начал "качаться". В
тот  год  "качались" все.  На школьном  дворе установили турники, электрик с
учителем физкультуры сварили  из  металлических  труб несколько  примитивных
тренажеров. Пьянок стало гораздо меньше. Учителя были счастливы -- почти все
свободное  время  дети проводили  на  школьном  дворе. Серега,  авторитетный
парень, бросил курить -- те, кто решил качаться, бросили курить тоже. Потом,
правда, многие сорвались -- закурили. Серега не сорвался.
   Каждый  день.  По  часу утром,  по два часа вечером, по  четыре  часа в
субботу и воскресенье. Девять школьных месяцев детдом "качался".
   Те,  у  кого  не было  одной  руки,  накачивали  мускулы  единственной.
Внезапно стали носить протезы.  Бесполезные пластмассовые имитации рук стали
действительно необходимы. По мере тренировок в протез наливали свинца, чтобы
не повело спину, не перекосило позвоночник на здоровую сторону. При этом сам
протез становился неплохим оружием в драке.
   В детдоме жил безрукий парень. Рук у него не было совсем. Те, у кого не
было только кистей рук, могли развивать свои культи для драки в протезах. Он
не мог носить протезы. Его протезы, бесполезные игрушки, только мешали, и он
их не носил совсем. "Качался" он больше всех, даже больше Сереги. Садился на
табуретку, засовывал ноги под  шкаф  и  откидывался назад,  касаясь затылком
пола. "Качался" всегда. Даже выполняя домашние задания. Учил стихи, повторял
пройденный на уроках  материал и качался, говорил, что так  все запоминается
лучше. По вечерам  он долго  бил пятками по  подвешенной  на  стене газетной
подшивке. Подпрыгивал, бил пяткой в газету,  отскакивал  и бил снова. Каждый
день  гордо  срывал  зубами  с  подшитой  пачки одну газету.  Однажды, когда
газетная стопка на стене стала заметно тоньше, во время очередной тренировки
со  стены  посыпалась  краска,  газетная подшивка  сорвалась  с  гвоздя.  Он
продолжал  яростно  бить пятками в голые кирпичи. Пришли взрослые, покрасили
стену, ругать не стали, понимали, что он не нарочно. Со  смехом посоветовали
ему тренироваться на бетонной стене гаража. Безрукий просыпался раньше всех,
выходил  на  улицу и бил ни в чем не повинную бетонную стену. Теперь он  мог
тренировать ноги и по  утрам,  не нарушая утреннего сна  остальных.  Сильный
парень.
   У  Сереги  руки  были.  Он нормально  развивал свое тело. Только  когда
подтягивался на турнике,  надевал на спину рюкзак. Сначала  в рюкзаке  лежал
небольшой груз для  компенсации веса отсутствующих  ног,  затем Серега начал
добавлять в  рюкзак гантели.  Но  и  с  тяжелым  рюкзаком  на  спине  он мог
подтянуться больше сорока раз за один прием.
   Идея  с  рюкзаком  понравилась  даже учителю физкультуры. Он  тоже стал
приходить  на тренировки  с  рюкзаком.  В  обязанности  учителя  физкультуры
входило  проводить с детьми утреннюю зарядку, на уроки физкультуры все равно
почти никто  не ходил. Но в тот  год  учитель физкультуры стал самым главным
учителем в  школе, более значимым, чем учитель математики.  Он очень  сильно
помогал  парням, сам  придумывал тренажеры для  инвалидов. Предостерегал  от
перегрузок, читал длинные лекции по анатомии. Хороший учитель.
   Гордостью  Сереги  стали его толкучки.  Толкучками  называли  небольшие
дощечки с  ручками,  которыми  безногие  инвалиды  отталкивались  от  земли,
передвигаясь на низеньких  тележках  с подшипниками.  Серега  свои  толкучки
сварил сам  на  уроке  труда  из  алюминиевых  трубок.  Легкими  алюминиевые
толкучки  с  резиновыми  подошвами  оставались недолго.  Каждый вечер Серега
разжигал на школьном дворе небольшой костер, плавил свинец и заливал немного
в  свои  толкучки.  Толкучки  с  каждым  днем  становились  все тяжелее.  Он
пользовался  ими как  обычно.  Как  всегда катался по  территории детдома на
своей  тележке, только теперь  он всегда имел под рукой удобные  гантели.  К
весне каждая толкучка весила ровно по пять  килограммов. На пяти килограммах
Серега решил остановиться.
   На  летние  каникулы  Серегу  провожали тихо. Мы  видели, что за зимние
месяцы тренировок Серега  сильно окреп, но это абсолютно ничего  не значило.
Каждый раз, когда Серега добивался какого-либо результата, мы понимали,  что
этого все равно мало, слишком мало. Серега тренировался каждый день, но было
абсолютно ясно, что где-то  там,  в его  родном  городе  тренировался  враг,
накачивая  каждую  мышцу своего  целого  тела.  Когда  Серега  впервые  смог
подтянуться  на турнике пятьдесят  раз, мы  были  уверены, что  соперник его
подтягивается никак  не менее  ста,  Серега выжимал левой рукой  гирю восемь
раз, его соперник -- раз двадцать.

   Лето  прошло быстро.  Еще одно  детдомовское лето. Осенью,  как всегда,
родители привозили  детей в  детдом. Привезли и  Серегу. Про драку  никто не
спрашивал,  Серега  не  рассказывал.  Только  как-то  раз,  когда  Серега  в
очередной раз пришел к пацанам,  Генка спросил его, только намекнул. Ввернул
что-то  неопределенное  про  летний  отдых. Серега  понял  быстро, смутился,
опустил глаза. Отказать Генке было неудобно.
   --  Не было драки,  --  негромко сказал Серега. --  Не  было. В  первый
вечер, как домой приехал, нашел его. Они с каким-то парнем стояли, курили. Я
его спросил, помнит ли он меня, он ответил,  что  помнит. Тогда я ударил его
со  всей  силы толкучкой по коленке.  Нога сломалась, вывернулась  назад. Он
упал.  Закричал сильно, маму стал звать. Я ударил  его в живот  пару раз. Он
захрипел. Развернулся к другу  его, думал, с двумя драться  придется, а друг
уже  взрослых побежал звать.  Стукач. Прибежали, врача  вызвали. Спрашивали,
чем я  его так отделал, ответил,  что  руками.  Шум  был. У  него в  кармане
действительно нож лежал.
   -- А потом?
   -- Потом ничего. Его отец к нам домой пришел. Сели они с моими, выпили.
Я его  отцу все  честно рассказал.  А  с  тем парнем мы потом познакомились.
Нормальный парень, только слабый. Он все лето на костылях проходил. Странно,
я его на  рыбалку звал, а он ответил, что ему не разрешают далеко  ходить на
костылях.  И родители  у  него странные.  Я  им пытался объяснить, что у нас
полдетдома на костылях ходит, они не  поняли. А рыбалка хорошая  в это  лето
была. Я щуку поймал. Хорошая рыбалка.
   Вечером пацаны долго спорили. Никак не могли  понять, почему тот парень
со сломанной  ногой не  дрался, ведь  у него еще  оставались две целые руки,
здоровая нога, да и нож в кармане. Странный он, и друг у него странный.


Испанка

   Больница. Я лежу загипсованный  по пояс. Лежу на спине. Лежу уже больше
года.  Смотрю в потолок. Больше года смотрю в одно и то же место на потолке.
Жить совсем  не  хочется.  Я стараюсь меньше есть  и пить.  Стараюсь хорошо.
Стараюсь, потому что знаю, что чем реже ешь, тем реже тебе требуется помощь.
Просить помощи у других -- самая страшная и неприятная вещь в жизни.
   Обход.  В  сопровождении  молоденьких студентов по палатам ходит  врач.
Подходит  к  моей кровати. Заглядывает в  мою историю болезни и читает вслух
то,  что я слышу  уже на протяжении года. Говорит про мои руки,  ноги  и про
умственную недостаточность. Я  привык. Обходы  бывают  часто.  Я  привык  ко
многому в этой больнице. Мне почти все равно.
   Врач снимает с меня простыню, достает указку, долго и  нудно показывает
скучающим  студентам мое тело.  Объясняет  им про  методы  лечения и  прочую
ерунду. Студенты почти спят.
   -- Сколько будет два плюс два? -- спрашивает он меня неожиданно.
   -- Четыре.
   -- А три плюс три?
   -- Шесть.
   Студенты  веселеют,  почти  просыпаются.  Врач  коротко  и  убедительно
объясняет им, что у меня поражены не все участки мозга. "Мальчик даже помнит
свое имя и узнает  врачей". Он улыбается мне. Я  знаю такие улыбки, ненавижу
их. Так улыбаются очень маленьким детям или животным. Неискренне улыбаются.
   -- А сколько будет два умножить на два?
   Слова  "умножить" он произносит с особым нажимом. Это уже слишком. Даже
для меня это уже слишком, даже в этой больнице, будь она проклята.
   --  Дважды два будет четыре, трижды три  -- девять, четырежды четыре --
шестнадцать.  Мне холодно. Накройте  меня  простыней или  хотя  бы  закройте
форточку. Да, я дебил, я это знаю, но дебилам тоже бывает холодно. Я  вам не
подопытный кролик.
   Словосочетание  "подопытный  кролик" я подслушал  в перевязочной.  Врач
очень  странно смотрит на  меня. Стоит. Молчит. Девушка  из его свиты быстро
склоняется ко мне, накрывает меня простыней и так же быстро отходит.
   Обход закончен.
   Вечером ко  мне  приближается  женщина  в  домашнем  платье, молодая  и
красивая. Она  без халата. Уже больше  года  я  не видел людей  без халатов.
Решительно нагибается ко мне, спрашивает:
   -- Ты испанец?
   -- Да.
   --  Я  тоже  испанка.  Учусь  в  педагогическом  институте. Нам  задали
пересказывать "Слово о  полку Игореве".  Текст сложный, я ничего не понимаю,
ты не поможешь?
   -- Но я еще маленький, а вы в институте учитесь.
   -- Говори мне "ты".
   -- Хорошо, я постараюсь тебе помочь.
   Она  достает из  сумочки книгу, придвигает стул к моей кровати, читает.
Читает  медленно,  почти по слогам.  Большинство "непонятных" слов я знаю, а
для тех, что мне не знакомы, в книге сделаны удобные сноски. Хорошая книга.
   Темнеет. Ей пора уходить. Она закрывает книгу, встает.
   -- Мы еще не все прочитали, я приду завтра. Меня зовут Лолита.
   -- Меня -- Рубен.
   Она улыбается.
   -- Я знаю, как тебя зовут. Я приду завтра, Рубен.
   Ночью  я почти  не спал. Ко  мне еще никто никогда не приходил. Почти у
всех "н