авило - никаких самооправданий.
     Но  тут  случай  особый, ведь  меня попросили  коснуться  бомбардировки
одного  немецкого  города,  а  моя  фамилия  свидетельствует, что  я  и  сам
немецкого происхождения, так что не  лишне  будет разъяснить: никогда у меня
не  вызывали сочувствия - и сейчас  не  вызывают - восторги по  поводу  мощи
нацистской военной машины, и в этом смысле  настроен я точно так же, как был
настроен мой главнокомандующий  Дуайт Дэвид Эйзенхауэр - кстати,  и он родом
из  немцев.  Его  немецкие  предки,  как и  мои,  сделались  американцами за
несколько  десятков лет до  того,  как  нью-йоркскую  гавань украсила статуя
Свободы.
     Я служил  в  батальонной разведке,  когда в  декабре  1944  года  меня,
рядового обученного, захватили в плен на немецкой границе - было это  в ходе
сражения  за  клином перерезавший фронт  участок, который образовался  после
немецкого наступления в Арденнах. И вот так  я очутился в Дрездене, когда 13
февраля  1945  года  город   подвергся  массированным  налетам,   -   я  был
военнопленным, и нас гоняли, на работы под конвоем. Немцы тогда отступали на
всех направлениях и все чаще сдавались в плен целыми подразделениями - у них
почти не осталось  самолетов,  а их  города, за исключением одного Дрездена,
бомбили не переставая. Война шла к концу, она завершится 7 мая.
     Коща в мае меня освободили, я оказался в русской зоне оккупации. Прежде
чем попасть  в американскую зону, я одно время был на  пункте сбора  узников
концлагерей и  много  чего  наслушался.  Впоследствии я  посетил  Освенцим и
Биркенау, видел там помещенные в витринах человеческие волосы, груды детских
башмачков,  игрушек  и прочего. Я  знаю, что такое Холокост.  Я дружу с  Эли
Визелем.
     К   полемике  меня  побуждают  прежде  всего  утверждения  безупречного
отличника и высокоумного мыслителя Джорджа Уилла, объявившего, что я опошлил
Холокост своим  романом  "Бойня номер пять". Считаю, что  такие высказывания
все ставят с ног на голову, и надеюсь, вы меня поддержите.
     Предостаточно людей, которые на собственном опыте могли бы  рассказать,
что это такое - находиться в городе, разрушаемом бомбами и ракетами, когда в
городе преобладает мирное  население  да и  сам  ты безоружен.  Таких людей,
можете  не сомневаться, теперь миллионы.  Последние, кого  мы приняли в свой
гигантский  клуб, -  это жители беднейших  кварталов  Панамы. Камбоджийцы  и
вьетнамцы отныне уже члены со стажем.
     Скажите, много ли среди вас  тех, кто попадал под бомбежки, не находясь
в действующей армии? (Оказалось, человек десять.)
     Бомбардировку  Дрездена  осуществляли  в  основном  англичане.  Что  до
американцев - я с несколькими впоследствии познакомился, - они участвовали в
дневном  налете,  когда  были  сброшены  снаряды, способные  вызвать  мощное
воспламенение.  А   ночью,  когда  начались   пожары,  прилетели  английские
самолеты. Цель?  Целью был весь город. Тут уж не промахнешься.  И весь город
стал огромным  костром,  а  огненные смерчи проносились  по  улицам,  словно
пляшущие дервиши.  После войны,  когда  я поступал в Чикагский  университет,
собеседование проводил один  американец, участвовавший в  дневном налете,  -
сопротивления с земли не оказывали почти  никакого. И он признался: "Мерзкое
нам дали задание".
     А вот большинство англичан, мне кажется, были настроены  по-другому. Им
не  терпелось  отомстить  за  налеты  на Лондон,  за  уничтожение  Ковентри,
катастрофу в Дюнкерке и так далее. Американцам осталось неведомо это желание
сравнять  счет.  Вероятно,  они  бы тоже прониклись мстительностью, если  бы
знали про неслыханные жестокости, творившиеся в немецких лагерях, однако мир
об этом тогда еще не ведал.
     Мстить  американцы  могли  бы  лишь  за  Перл-Харбор.  Они  за  него  и
отомстили, обойдясь без помощи англичан, - дождались желанного часа. Причем,
как и англичане, отомстили уже тогда, когда война, всем было ясно, кончилась
их победой.
     Полное уничтожение Хиросимы - эта самая чудовищная  расистская акция из
всех расистских акций, все же имело какое-то военное значение. Несколько лет
назад я побывал в Токио вместе с Уильямом Стайроном, и он мне сказал: "Слава
Богу, что  сделали атомную  бомбу.  А то  бы меня  не было  на свете". Когда
сбрасывали  бомбу,  он  находился на Окинаве вместе  с морскими пехотинцами,
которых готовили к  высадке в Японии.  Для  меня  несомненно,  что  в случае
высадки  погибло  бы  больше американцев  и  японцев, чем сгорело и осталось
обугленными скелетами в Хиросиме.
     А  бомбардировка  Дрездена  была  чисто   эмоциональным  всплеском,  ни
малейшей военной  необходимостью продиктована не  была. Немцы  специально не
размещали в этом городе ни крупных военных заводов, ни арсеналов или казарм,
чтобы  Дрезден  остался местом,  где могли себя  чувствовать в  безопасности
раненые  и беженцы. Оборудованных убежищ,  всерьез  говоря, не существовало,
как и зенитных батарей. Дрезден - знаменитый центр искусств, как Париж, Вена
или  Прага, а  в  военном отношении  угрозу он  представлял  не большую, чем
свадебный торт. Повторю еще  раз: бомбардировка Дрездена не дала нашей армии
продвинуться вперед хотя бы на тысячную долю миллиметра.  В выигрыше  от нее
остался  один-единственный  человек на свете,  и  человеком этим  был  я. На
каждом погибшем я заработал  примерно пять долларов,  если  считать гонорар,
который получу после выступления перед вами.
     Никто  мне  не  верит  безоговорочно,  никто  не хочет  принимать  меня
всерьез, когда я об этом говорю, а говорил я об этом не только в Америке, но
и  в  Англии, Франции, Скандинавии,  Польше,  Чехословакии  и Германии. И  в
Мексике мог бы сказать то же самое. Просто не вспомню, сказал или нет, когда
был в Мексике.
     Пародоксальным образом я, однако, не только  единственный, кто от  этих
налетов выиграл, но один из многих тысяч, кто от них пострадал. Было сделано
все  возможное, чтобы я погиб,  а я  вот взял и  не  погиб.  Непохоже, чтобы
бомбившие представляли себе,  где я  нахожусь, и  старались сбрасывать  свой
груз подальше от  этого места.  Им  было плевать,  кто  где находится и  что
творится внизу. Лидеры их стран рассчитывали, что город будет сожжен дотла и
что при  этом погибнет как  можно  больше  людей -  от осколков, огня, дыма,
нехватки кислорода или от всего этого, вместе взятого.
     Там происходило то же самое, что  и  в Хиросиме, только техника была не
такая современная, да у людей, которые внизу, была белая кожа.
     Мне  понятно, отчего бросавшим бомбы было все равно, куда  и в кого они
угодят.  Для них все было просто: кто бы в  городе ни находился  -  активные
сторонники Гитлера или просто люди, которым недостало сил с ним покончить, -
все они  прямо  или  косвенно  внесли свою  лепту,  пусть  самую мизерную, в
нацистские преступления  против  человечества.  Я  и  еще  девяносто  девять
американцев из  моей команды пленных  работали  там, в Дрездене, на фабрике,
делавшей  солодовый  сироп  с витаминами - он предназначался для беременных,
которые произведут на  свет новых воинов, не ведающих снисхождения. Но мы же
не по своей воле  там работали. Нас заставляли работать под конвоем и за это
кормили, как  предусмотрено  статьями  Женевской  конвенции о военнопленных.
Если бы мы были офицерами  или унтер-офицерами, мы могли бы и не работать, и
тогда  нас держали бы  не в Дрездене, а  где-нибудь в  сельской местности, в
одном из больших лагерей.
     Уже  было упомянуто,  что  за каждого  погибшего  в огненном  шквале  я
получил  около   пяти  долларов.  Однако   цифра  эта  самая  что   ни  есть
произвольная.  Никогда не будет выяснено, сколько именно было погибших и что
это были за люди, какая у них была душа. Мне доводилось слышать самые разные
цифры  - от  35  000  до  200  000  жертв.  Самые  умеренные,  как  и  самые
оглушительные  подсчеты имеют под собой политическую подоплеку: чудовищность
этой бомбардировки хотят либо приглушить, либо подчеркнуть. Цифра, внушающая
мне наибольшее  доверие, -  ее чаще всего приводят  люди, далекие от  такого
рода спекуляций, - 135 000, то есть погибло больше, чем в Хиросиме. Впрочем,
никто  не  знает,   сколько  было  в  Дрездене  народа,  когда   происходила
бомбардировка,  - ведь там скопилось множество дезертиров с разваливающегося
русского фронта, а беженцы из разбомбленных городов прибывали день за днем.
     Когда   налеты   закончились,  трупов  -  люди   пытались   укрыться  в
обыкновенных подвалах -  было столько, а определить,  все ли в этом  подвале
погибли, было так сложно, что жертв просто кремировали, устраивая гигантские
погребальные костры,  - просовывали в подвал огнемет, тела жгли, не считая и
не  пытаясь опознать. Родственники и друзья беженцев,  стекавшихся  тогда  в
Дрезден,  теперь  обычно не знают про  судьбы этих  людей: пропал под  конец
войны,  вот и  все.  В  городе  было  полно  поляков,  угнанных  на  работы.
Родственники и друзья этих поляков теперь могут сказать про них  лишь одно -
был угнан в Германию и не вернулся.
     Одно  можно утверждать с полной  определенностью: среди находившихся  в
Дрездене  почти  не  найти  было  физически крепких  мужчин  в  возрасте  от
шестнадцати до пятидесяти лет, даже искать было бы глупо. Все, относящиеся к
этой  категории,  дрались,  умирали,  дезертировали,  капитулировали  где-то
далеко  от Дрездена. Замечательный немецкий писатель  Гюнтер  Грасс, который
войну пережил ребенком, однажды спросил у меня, когда я родился.  Отвечаю: в
1922-м. А он говорит: мужчин вашего возраста в Германии сейчас совсем нет, и
в Австрии тоже, и в Советском Союзе. Если он преувеличил, то ненамного.
     Среди  не  опознанных,  даже  не  подсчитанных   мертвецов  в  подвалах
Дрездена,  несомненно, были  эсэсовцы,  военные  преступники или  их родичи,
гордившиеся  -  какая  мерзость!  -  сделанным   этими  преступниками,  были
гестаповцы  и им подобные. Всем им  поделом досталось, еще легко отделались.
Не исключено, что поделом досталось вообще всем немцам, погибшим при налетах
на Дрезден, - кроме детей и подростков. Я спрашивал у другого замечательного
немецкого писателя, у  Генриха Белля,  какая самая опасная черта в  немецком
характере, и он ответил:
     "Мы люди послушные".
     Но   должен   вам   сказать,   никакой   гордости,   никакого   чувства
удовлетворения  я  не испытывал,  перетаскивая  из подвалов  и  складывая  в
штабеля для  погребальных  костров  трупы,  а  родственники и друзья стояли,
смотрели.  Может,  думали:  так  мне и  надо, что занимаюсь этой работой под
наведенным дулом  автомата, ведь  устроила все  это та армия, в  которой и я
сражался. А впрочем, кому дано знать, о чем они думали? Может, и думать ни о
чем не могли. Я вот не мог.
     Господи, как же давно это было! Сорок пять лет прошло.
     Бомбардировка  Дрездена,   лишенная   военного  значения,   была  актом
искусства.  Воздвигали монумент из дыма  и огня, чтобы увековечить ярость  и
надрывное отчаяние столь многих, чья жизнь оказалась исковерканной, разбитой
из-за немыслимого самомнения, жестокости, алчности Германии. Строители этого
монумента,  англичане  и  американцы, воспитывались,  подобно  мне,  в  духе
пацифизма, ставшего реакцией на первую мировую войну.
     Еще два таких  же  монумента американцы собственными силами возведут  в
Японии. Когда их  построили,  а потом взорвали, оставив  на память одни лишь
груды пепла, я находился у себя дома в Индианаполисе, - армейская служба для
меня  кончилась.  И  хотя  мне  своими  глазами  довелось  видеть,  во   что
превращается  земля после таких  творческих актов, я воспринял те  две башни
как творение искусства. Неподражаемое!
     Вот до чего я свихнулся. Вот до чего мы все свихнулись.
     Вот  до  чего  мы и по  сей день  все  такие  же  свихнувшиеся.  Бомбим
гражданское  население,  заранее  предупредив, а  когда  и  не  предупредив,
объявляя  или не объявляя войну, и для большинства из нас это просто  символ
государственной мощи, вроде Колокола свободы*.

     /*  Ударами  этого  колокола   в  Филадельфии  была  возвещена  свобода
американских колоний от Британии./

     Когда жертвой бомбардировки оказывается приемная дочь Муамара  Каддафи,
- у  меня, кстати, тоже  приемная дочь, - кто рискнет малодушно заявить, что
дело это серьезное, по крайней мере, не  пустяковое? От "Нью- Йорк Таймс" вы
такого не дождетесь. И от "Вашингтон  пост".  И от Макнейла, Лерера, Брокоу,
Рэзера, Дженнингса*. И от меня.

     /* Широкоизвестные политологи, регулярно  выступающие  по национальному
телевидению./

     Мы заодно шарахнули и по французскому посольству.
     Генри Киссинджера,  лауреата  Нобелевской  премии.мира,  - он  придумал
подвергнуть Ханой прочесывающим бомбардировкам, начавшимся  на Рождество,  -
считают серьезным, мудрым дипломатом, приверженцем гуманных решений. И я так
считаю.
     Врач  Альберт  Швейцер,  который  был  также  музыкантом  и  философом,
стремился научить нас, что жизнь священна. Он полагал, что нельзя истреблять
даже мельчайшие, совершенно ничтожные  организмы, если имеется хоть какая-то
возможность  без  этого  обойтись. Вроде бы -  какая нелепость, ведь столько
болезней  вызываются  такими   организмами-микробами.  Сам  доктор   Швейцер
истребил их миллиарды, а  как иначе? Ведь в противном случае  погибли бы его
пациенты.
     И если бы я  принялся  распространяться о предсмертных  муках,  которые
претерпевали эти микробы, угнездившиеся в пациентах доктора Швейцера, люди в
белых халатах увезли бы меня в психолечебницу Св.Елизаветы. Только вот какое
дело: мы теперь - не одни американцы, но  и  подданные многих, многих стран,
включая Ливию,  - настроены  так, словно  люди, на которых сбрасывают бомбы,
это те же микробы, и говорить тут не о чем.
     Часто   мои   высказывания   и,   разумеете",  мои   книги  находят  до
невозможности бестолковыми -  в них одно не вяжется  с  другим. Но мне бы не
хотелось, чтобы из  этого выступления  вынесли чувство, что  ничего не  было
сказано ясно  и  четко. И  поэтому,  уж  позвольте,  в это  варево я добавлю
несколько  солидных  кусков  мяса,  иначе  говоря,   выскажусь  с  прямотой,
достойной главнокомандующего армией.
     Итак, нужно ли было подвергать бомбардировке Дрезден? Нет.
     Нужно ли было бомбить Гамбург неделя за неделей? Да.
     Нужно ли было сбрасывать атомную бомбу на Хиросиму? Спросите у тех, кто
давно был бы в могиле, если бы ее не сбросили.
     Нужно ли было вторую атомную бомбу взорвать над Нагасаки? Нет.
     Нужно  ли  было  месяц  за месяцем  бомбить  Ханой  с  его  гражданским
населением? Нет.
     Нужны ли были бомбежки Камбоджи? Нет.
     Нужны ли были бомбардировки Ливии?  Нет. Это  было еще одно театральное
представление, и ничего больше.
     Нужны   ли   были   бомбардировки   Панамы?   Нет.   Тоже   театральное
представление.
     Благодарю за внимание".

     В прессе мои замечательные высказывания никак не комментировались, хотя
весь этот сериал,  затеянный Национальным  музеем  авиации  и  космонавтики,
освещался очень широко. (Я не в  претензии. Просто  констатирую факт.) Хотя,
вообще-то,   я  человек  известный.  А  музей  -  известное   учреждение.  И
бомбардировка Дрездена всем известна.  Вроде бы, когда так много известного,
какой-нибудь репортер  мог  бы и  заинтересоваться. К тому же  из зала вдруг
выступил еще один бывший американский  военнопленный, находившийся, как мы с
0'Хэйром, в  Дрездене,  и  подтвердил: все  мною  сказанное  -  правда.  Моя
семилетняя приемная  дочь Лили и жена  Джил сидели рядом с этим человеком. Я
попросил Лили встать на кресло, чтобы все увидели, какой это был микроб - та
самая приемная  дочь Муамара  Каддафи,  которую мы отправили на  тот  свет с
помощью новейшей конструкции ракет класса "воздух - земля". Хотя  меня могли
бы и поправить: дочь Каддафи была совсем маленькая, а моей уж скоро восемь.
     Пресса  молчала  (хотя  зал  был  битком  набит,  а  многие остались  в
вестибюле  и смотрели мое выступление по телетрансляции), как  я считаю, вот
из-за  чего:  в  Вашингтоне, округ  Колумбия, те граждане,  которые  находят
возможным,  чтобы  наши воздушные  силы  использовались  не  по  назначению,
рассматриваются  людьми,  определяющими,  какую информацию давать в  выпуске
новостей,  как  политически незрелые  -  вроде  первокурсников, - кто же  их
сравнит с Генри Киссинджером, лауреатом Нобелевской премии  мира? В  общем и
целом мы ведь народ доверчивый, и  нам, основываясь на примитивной символике
(лучше  быть  вверху,  а  не  ползать  по  земле),  нравится  думать,  будто
превосходство в воздухе  знаменует собой и  моральное  превосходство.  (Ведь
Бог-то, в конце концов,  где обитает? Уж понятно, не в лощинке какой-нибудь,
где  устроили мемориальный комплекс- памятник погибшим во Вьетнаме.) И чего,
кроме подрыва американской уверенности в полном благополучии, можно ожидать,
если я объявляю  переполненному  залу, что бомбардировки,  когда чистенькие,
хорошо  воспитанные  молодые  люди,  управляющие  ужасно сложными и дорогими
летательными  аппаратами,  убивают   гражданское  население,  -  что   такие
бомбардировки ничем не лучше, чем старания самых мерзких полицейских режимов
усовершенствовать политические  взгляды  подозреваемых в  нелояльности,  для
чего этих  подозреваемых заставляют, арестовав, наблюдать за пытками их ни в
чем  не повинных друзей  и  родственников,  будь  то  младенцы или  глубокие
старики?
     Когда  я сходил  с  трибуны, одна  женщина сказала:  "Лучше  бы  вообще
никаких налетов не было".
     И я ответил: "Это вы точно заметили".

        XI

     Тот бывший пленный из находившихся  в  Дрездене, который меня поддержал
во время выступления в Национальном  музее авиации  и космонавтики, был  Том
Джонс,  а Джонс,  согласно  распоряжению  начальства,  у себя в 106  дивизии
опекал Джо Кроуна, а Кроун - прототип Билли Пилигрима из романа "Бойня номер
пять".  Вчера я получил от Джонса письмо, вот  что он  пишет: "Хорошо помню,
каким  был Кроун  в  лагере Эттербери.  Когда  устраивали  марш-бросок,  мне
приходилось идти сзади него и подбирать всякие штуки, которые вываливались у
него из вещмешка. Вечно он не умел вещмешок как следует закрепить.
     Мы с ним были в одном бараке, когда он  умер. Проснулся утром, а голова
раздута со здоровый  арбуз, я и  говорю: подай рапорт,  что заболел. А  днем
пошел слух, что он загнулся.  Вы же помните,  там нары были на  двоих, ночью
приходилось Кроуна несколько  раз тормошить,  давай  на  другой  бок  ляжем.
Утречком выйдешь -  все параши с верхом полны. Каждому надо, а потом  дерьмо
по бараку растекается. Немцам бы  побольше поставить параш этих, так нет, ни
в какую".
     Джо  Кроуна  похоронили  где-то в  Дрездене,  и на  нем была белая роба
бумажная.  Он  уморил себя голодом  еще до  налета. В  "Бойне  номер пять" я
сделал так, что он вернулся домой, стал оптиком и жутко рйзбогател. (Джонс с
Кроуном были призваны прямо из  колледжей,  как мы с 0'Хэйром.  Все мы в том
лагере Эттербери очень много читали.)
     По части  всяких сувениров  из военного  времени Джонс,  как выяснилось
там, в Вашингтоне, был настоящий скопидом. У  него хранилась копия обращения
немецких  властей к нам,  пленным,  с призывом вступать  в  их армию  (тогда
накормят  от  пуза)  и  помочь  им спасти цивилизацию от  русских  варваров.
(Говорили, будто пять американцев из какого-то другого лагеря согласились. А
если  таких  на  самом деле не существовало,  нам бы все равно  надо было их
выдумать.)  Еще у Тома  Джонса сохранились снимки ребят из  нашего лагеря, в
том числе 0'Хэйра (а  вот Джо Кроуна  - нет, и Билли Пилигрима - тоже нет) -
он сделал эти  снимки  сразу,  как  кончилась  война.  Конвой разбежался,  а
русские еще не появились, вот мы,  предоставленные  самим  себе, и торчали в
той  долине,  которая