мирающему  с голоду человеку  им предоставляется  право  ведаться  только с
собственною совестью,  и если совесть  эта  достаточно тверда,  то они могут
гордо нести свои головы и пользоваться всеобщим почетом.


XX

  Первый долг всякого врача есть: быть человеколюбивым и во всяком случае
готовым  к  оказанию  деятельной  помощи  всякого  звания  людям,  болезнями
одержимым.  Посему всякий  врач  обязан  по приглашению больных являться для
подания  им  помощи.   Кто  это  не  сделает  без  особых  законных  к  тому
препятствий,  тот,  за   такую  неисправность  и  неуважение  к  страждущему
человечеству, подвергается штрафу не свыше ста рублей и к аресту на время от
семи дней до трех месяцев.
  Так гласит 81 ст. Врачебного устава  и ст. ст. 872  и  1522. Уложения о
наказаниях.  Напрасно во  всем Своде  Законов  стали  бы  мы  искать  других
случаев, в  которых  бы  на  людей налагалась юридическая  обязанность "быть
человеколюбивым"  и устанавливалось наказание "за  неуважение к  страждущему
человечеству".  Подобные требования закон предъявляет к одним только врачам.
Но   неужели  страдания   человечества   исчерпываются   одними   внезапными
заболеваниями людей, и только в этом случае им нужна скорая безотлагательная
помощь? Бесприютный человек  может замерзнуть на  подъезде никем не  занятой
квартиры, может  умереть с  голода под  окном булочной, - и закон равнодушно
отправит труп в полицейский  приемный покой и  ограничится  констатированием
причины смерти погибшего, владельцы дома и булочной могут быть спокойны: они
не обязаны  быть человеколюбивыми и уважать страждущее человечество. Но если
врач,  истомленный  дневным  трудом и предыдущею  бессонною ночью, откажется
поехать к  больному, является  закон и запрятывает  "бесчеловечного" врача в
тюрьму.
  Заболевшего человека  нельзя  оставлять без  помощи. Если  предоставить
врачам право  отказываться от  приглашений,  то  в нужную  минуту невозможно
будет  добыть  врача. У меня  в  смертельной опасности близкий,  дорогой мне
человек.  Я  еду  за  врачом.  Он выходит  ко  мне  в  прихожую, пережевывая
бифштекс,  и хладнокровно заявляет:  "Я сейчас  ужинаю,  а после ужина  лягу
спать  ехать  поздно, поищите другого врача".  В другом месте мне  отвечают,
что врача нет дома, в третьем - что он играет в карты и не расположен ехать.
Пока  я  рыскал  по городу в поисках за врачом, больной умер  а  мог бы быть
спасен.  Разве не  врачи  виноваты  в его смерти, и разве не заслуживают они
тюрьмы?
  Но  разве  не  владельцы  домов  с  незанятыми  квартирами  виноваты  в
бесприютности бесприютных  людей, не булочники  - в  голодании голодных? Так
просто  и близоруко решать общественные  вопросы позволительно только детям.
Нельзя, чтоб люди умирали с голоду и замерзали на улицах, - но общество  все
в  целом  должно организовать  для  них  помощь,  а  не сваливать заботу  на
отдельных домовладельцев только потому, что у них есть незанятые квартиры, и
на  булочников, потому что они торгуют именно  хлебом. Нельзя,  чтоб  бедняк
умирал без врачебной помощи, нельзя, чтоб в ночное время люди не могли найти
врача,  - но об этом должно  заботиться само  же общество,  устраивая ночные
дежурства врачей и содержа специальных врачей для бедных. В Англии,  Франции
и  Германии давно отменены законы, обязывающие врачей  лечить бедных даром и
являться к больным по первому призыву.
  У нас общество не хочет затруднять себя лишними хлопотами   всю тяжесть
оно сваливает со  своих плеч на плечи единичных людей и жестоко  карает их в
случае, если  они отказываются  нести  эту тяжесть.  Несправедливость такого
порядка вещей  бьет в глаза, но  так как она выгодна  для общества, то ее не
замечают  и  не хотят  замечать.  И вот,  уклоняясь  само  от  своей  прямой
обязанности,  общество преисполняется благородным негодованием, когда те, на
кого  оно  свалило эту  обязанность,  с недостаточною  готовностью исполняют
налагаемые на  них требования.  Происходит нечто невероятное: люди как будто
теряют  понимание  самых  простых  вещей,  о  которых  и спорить  стыдно   с
недоумением  спрашиваешь  себя,  -  неужели  нравственная  слепота  способна
доходить до таких пределов?
  Вот что, например, писал г. А. П-в в  o 8098 "Нового времени":
  Могут ли по ночам  и  по праздникам болеть зубы? Должно быть, не могут,
судя  по  словам того  лица, которое жалуется мне.  У  нас  обрушиваются  на
врачей, когда последние не идут совсем или идут неохотно ночью к больному, а
большая часть дантистов  пользуется какою-то  особенной привилегией, в  силу
непонятных обычаев, отдыхать в праздники и не тревожить себя ночью.  Больной
обращался к нескольким дантистам и ни одного не мог увидеть.
  Заметка приведена мною  совершенно точно  в ней  так-таки и напечатано:
"какая-то особенная привилегия" и "непонятный обычай". По отношению к какому
другому работнику повернется язык даже у того же г-на.  А. П-ва сказать, что
отдыхать в праздники есть особенная привилегия, и не тревожить себя по ночам
- непонятный обычай? По отношению к самому себе г. А. П-в навряд ли нашел бы
такой обычай особенно непонятным.
  У меня был товарищ по университету, по фамилии Петров. Окончив курс, он
поступил  земским врачом в  глухой уезд  одной  из  восточных  губерний, и я
потерял его из виду. Года два назад в газетах, сначала провинциальных, потом
и столичных, был опубликован возмутительный случай, героем которого оказался
как  раз этот  мой товарищ.  В  деревне   . - сообщали  газеты,  - волостной
старшина  поел гнилой  рыбы  и  заболел.  Он послал  в соседнее местечко  за
земским  врачом  Петровым. Петров  вместо себя  прислал  фельдшера. Больному
становилось хуже. Он вторично послал за врачом, но приехал опять фельдшер. К
утру  старшина умер.  Как оказалось, доктор Петров  был в ту ночь  мертвецки
пьян. Земство немедленно уволило его.  Месяца два  имя Петрова не сходило со
столбцов газет и прославилось на всю Россию.
  Через  полгода я увидел Петрова у себя в Петербурге   он приехал искать
места  и зашел  ко  мне. Загорелый и  неуклюжий,  в  крахмальной манишке,  к
которой он не привык, Петров  сидел, понурив лохматую голову,  и рассказывал
мне о случившемся.
  - Все так  и  было, как в газетах  описано,  - верно. У нас  была тогда
ярмарка  амбулаторный прием в  такие  дни громадный,  пришлось принять около
двухсот  человек, - ты-то  поймешь,  что это  значит.  А  в ночь  перед этим
позвали  на  роды в.  Щегловку,  делал  поворот, воротился  дамой  как раз к
приему,  только  стакан  чаю и успел выпить. На ярмарку съехались  кой-какие
приятели. Сели мы  вечером за винт, потом  выпили. Выпито было действительно
основательно. Идет этак неделя за неделей, месяц за месяцем, треплют тебя во
все стороны, - так, брат, иной раз замутит, что и на свет не  глядел бы. И я
уж  знаю о себе: подойдет такая линия,  - бывает это раз пять-шесть в год, -
задашь  себе  встряску,  выпьешь,  как  следует,  - непременно так,  чтоб  в
похмелье быть, как  в аду, - ну, и опять свеж и бодр... Воротился я, значит,
домой. Зовут  к больному,  - "помирает".  Грешный человек, не мог  ехать,  -
пришлось  бы  больничному  мужику  взваливать меня  на  телегу... Ну, вот  и
случилось...
  Он молчал.
  - Ты, брат,  не знаешь,  что  такое земская  служба...  Со  всеми нужно
ладить, от всякого зависишь. Больные приходят, когда хотят, и днем, и ночью,
как откажешь? Иной мужик  едет лошадь подковать, проездом  завернет  к тебе:
нельзя  ли приехать, баба помирает. Едешь за пять верст: "Где больная?" - "А
она сейчас  рожь  ушла  жать...". Участок  у  меня  в  пятьдесят верст,  два
фельдшерских пункта в разных концах, каждый я обязан посетить по два раза  в
месяц. Спишь и ешь черт знает как. И это изо дня в день, без праздников, без
перерыву.  Дома сынишка  лежит  в скарлатине, а ты поезжай... Крайне тяжелая
служба!
  Он задумался, положив руки на колени.
  - Служба крайне тяжелая! - повторил  он  и снова  замолчал. - В газетах
пишут: "д-р Петров был  пьян". Верно, я был  пьян, и это очень нехорошо. Все
вправе возмущаться. Но сами-то они, -  ведь девяносто  девять  из них на сто
весьма не прочь выпить,  не раз бывают пьяны и в вину  этого себе не ставят.
Они только не могут понять, что другому человеку ни одна минута его жизни не
отдана в его полное распоряжение. А это,  брат, ох, как тяжело, - не дай бог
никому!..
  Я позволю себе познакомить читателя еще с одной газетной заметкой:
  "Петербург в настоящее время буквально может быть назван "беспомощным",
- писал в июле 1898 г. хроникер "Петербургской газеты", г. В. П. - В течение
последней недели мне три раза пришлось убеждаться в том, что летом столичные
обыватели совершенно лишены  медицинской помощи.  Летом Петербуржец не смеет
болеть,  иначе  ему придется  очень плохо: он  рискует не найти доктора...".
Рассказав,  как  ему и некоторым  из  его знакомых пришлось тщетно искать по
всему Петербургу врача, г. В. П. заканчивает  свою заметку следующими "очень
интересными  принципиальными  вопросами":   "Имеют   ли   право   врачи  так
неглижировать своими отношениями к пациентам, как они делают это в настоящее
время? Являются  ли врачи безусловно свободными людьми, могущими располагать
своим временем по личному желанию? Короче, служат ли они обществу или нет?".
  Вопросы, действительно, интересные.  Служат ли врачи обществу  или нет?
Ведь  всякое  служение  предполагает, по  крайней  мере,  хоть  какую-нибудь
взаимность обязанностей. Врачи уезжают на лето из Петербурга,  -  одни, чтоб
отдохнуть  от  зимней работы, другие - потому, что прожить летом практикою в
обезлюдевшем  Петербурге  трудно.  Они  должны  оставаться,  так  как  могут
понадобиться г-ну В. П. и его знакомым, которые брезгуют работающими и летом
больницами и  думскими врачами.  Ну,  а  если г. В. П. и его  знакомые будут
здоровы,  позаботятся ли они о  том,  чтоб окупить содержание оставшихся для
них врачей?  С какой  стати! Пусть живут как хотят,  но  пусть каждую минуту
будут готовы к услугам г-на В. П.
  Заметка  хроникера "Петербургской газеты" ценна тою наивною грубостью и
прямотою, с  которою  она  высказывает  господствующий в публике  взгляд  на
законность  и   необходимость  закрепощения  врачей.   "Являются   ли  врачи
безусловно свободными людьми, могущими располагать своим временем по личному
желанию?".  Речь тут идет  не о  служащих врачах, которые, принимая выгоды и
обеспечение  службы,  тем  самым,  конечно,  отказываются   от  "безусловной
свободы"  речь - о врачах вообще, по отношению к которым  люди самих себя не
считают  связанными решительно ничем. С  грозным, пристальным  и беспощадным
вниманием следят они за каждым шагом врача: "служи обществу",  будь героем и
подвижником, не смей пользоваться "непонятным обычаем"  отдыхать  а когда ты
истреплешься или погибнешь на работе, то нам до тебя нет никакого дела.
  Недавно  мы хоронили нашего товарища  д-ра Стратонова. Неделю перед тем
он  делал  в  частном  доме  трахеотомию  и,  высасывая  из  разреза  трахеи
дифтеритные пленки, заразился сам   он умер молодым, сильным и энергичным, и
эта смерть была ужасна по своей быстроте и неожиданности.
  В  часовне стоял его гроб, увешанный ненужными  венками. Пахло ладаном,
под  сводами замирала "вечная память", в окно доносился шум и грохот города.
Мы стояли вокруг гроба -

  И молча смотрели в лицо мертвецу,
  О завтрашнем дне помышляя.

  После него осталась вдова, дети  ни до них, ни до него никому нет дела.
Город за окнами шумел  равнодушно  и суетливо, и,  казалось, устели  он  все
улицы трупами,  - он  будет  жить  все тою же хлопотливою, сосредоточенною в
себе жизнью, не отличая взглядом и трупов от камней мостовой...
  "Служат ли врачи обществу или нет?"
  По подсчету д-ра Гребенщикова, от заразных болезней умирает 37% русских
врачей  вообще, около  шестидесяти процентов земских  врачей в  частности. В
1892 году  половина всех умерших земских  врачей  умерла от сыпного  тифа. В
каких бьющих  по нервам условиях  проходит  деятельность врача,  можно  было
достаточно  видеть из  предыдущих  глав  этих записок.  Проф.  Сикорский  на
основании официальных данных исследовал вопрос о самоубийстве среди  русских
врачей. Он нашел, что "в годы от 25 до 35 лет самоубийства врачей составляют
почти 10% обычной смертности, т. е. в эти годы из десяти умерших врачей один
умирает от самоубийства". Цифра эта до того ужасна, что кажется невероятною.
Но  вот  другой  исследователь,  доктор Гребенщиков,  на  основании  другого
материала  и  совершенно независимо  от проф. Сикорского,  пришел к выводам,
почти  не  разнящимся  от  выводов  профессора   по  Гребенщикову,  за  годы
1889-1892, самоубийство составляло 3,4% смертей врачей вообще и более десяти
процентов смертей всех земских врачей.
  Проф. Сикорский занялся, далее,  сопоставлением своих  данных с данными
относительно  других профессий  в России и Западной  Европе.  Оказалось, что
"русские врачи имеют печальную привилегию  занимать первое место в  свете по
числу  самоубийств". При этом замечательно следующее  обстоятельство:  врач,
решившись на самоубийство, сумел бы легче, чем кто-либо другой, выбрать себе
наиболее безболезненную смерть  на  деле же оказывается, что в самоубийствах
врачей поразительно часто  фигурируют, напротив,  самые мучительные способы:
отравление   стрихнином,  серною  и  карболовою  кислотами,   прокол  сердца
троакаром  и  т.п.  "Очевидно,  - замечает  проф.  Смкорскии, - значительное
подавление   инстинкта   самосохранения  делало  для  несчастных   товарищей
безразличным  всякий способ  прекращения жизни, лишь  бы  только достигалась
цель".
  Да, врачи "служат  обществу",  и  служба эта  не  из особенно легких  и
безмятежных.  А  вот какая судьба ждет врачей, "отслуживших обществу". У нас
существует вспомогательная касса врачей, учрежденная проф. Я. А. Чистовичем.
Передо мною печатные протоколы заседаний комитета кассы на 1896 год. Вот две
выдержки из них:
  Доложена  просьба участника кассы  М. А.  Высоцкого  о  назначении  ему
пенсии  ввиду  отсутствия  средств  к  жизни   и  невозможности  по  болезни
заниматься практикой. Г.  Высоцкий,  бывший ашинский городовой врач, 59 лет,
не имеет  никакого состояния, пенсии государственной  не получает,  не имеет
родных,  которые  могли бы  его приютить,  не  в состоянии пропитывать  себя
личным трудом и нуждается в постороннем уходе, вследствие того, что страдает
развитым пороком сердца и  параличом  мышц тела правой  стороны. - Назначена
пенсия в 300 рублей.
  Доложена  просьба женщины-врача Ек. Ив.  Линтваровой  о  назначении  ей
пособия в размере 200 руб. ввиду ее весьма тяжелого материального положения,
так как страдает хроническою  малярией  и  сильным малокровием,  развившимся
после перенесенного  сыпного  тифа, которым  заразилась  на  службе,  будучи
земским  врачом.  Проф. В.  А. Манассеин  и д-р  Д. Н. Жбанков  удостоверяют
бедственное положение  г-жи  Линтваровой  и необходимость иметь средства для
лечения и пропитания. - Назначено 200 рублей.
  Упомянутая  касса  -  касса взаимопомощи,  и составляется  из ежегодных
взносов  членов  кассы,  которые одни  только  и  имеют  право  на  пособие.
Общество,  которому  служат  врачи,  к  этой  кассе,  разумеется,   никакого
касательства не имеет  и не  хочет иметь.  Заражайтесь  и  калечьте  себя на
работе  для нас, а раз вы  выбыли из строя, то помогайте себе  сами. Размеры
назначенных пособий  в  приведенных выдержках говорят  сами за  себя,  какую
помощь может оказывать своим членам касса.


XXI

  В докторской диссертации В. К. Анрепа, в  числе других тезисов, помещен
следующий:   "Околоточные  надзиратели,  дворники  и   швейцары   Петербурга
обеспечиваются  лучше  служащих  врачей". Это вовсе не  преувеличение. Врачи
многих  городских больниц  получают у нас 45-50  руб.  в месяц  в Петербурге
только совсем  недавно жалованье "больничным  врачам  увеличено  до 75  руб.
Городовые  врачи,  обремененные  массою  самых  разнообразных  обязанностей,
получают жалованья двести рублей в  год. По Гребенщикову, регистрация врачей
по  карточкам  показала,  что 16%  всех служащих врачей  получают  жалованья
меньше 600  руб. в год и 62%  - не более  1200 рублей. Очень  распространено
мнение, что  незначительность получаемого содержания врачи  легко восполняют
частною   практикою,  что  этим   именно  и   объясняются  скудные   размеры
назначаемого  им  содержания. Но  ведь  для частной  практики  прежде  всего
требуется свободное распоряжение своим временем  она не может  не отзываться
на аккуратном несении  службы, -  это  лежит  в  самой сути условий  частной
практики.  Между  тем, если врач "небрежно" относится к  своей службе, то на
него летят громы, и в это время люди  забывают, что они же сами указывают на
частную практику,  как на подсобный  заработок к  скудному  жалованью. Кроме
того, этот подсобный заработок, вопреки  общераспространенному мнению, очень
невелик:  по  исследованиям  Гребенщикова,  у  77%  всех  врачей  (считая  и
вольнопрактикующих) заработок по частной практике не превышает тысячи рублей
в  год.  Мало есть интеллигентных  профессий, труд которых вознаграждался бы
хуже.
  Рынок врачебного труда у нас давно  переполнен, предложение значительно
превышает спрос. Это ведет к конкуренции между  врачами, в которой худшие из
них  не  брезгуют никакими  средствами, чтоб  отбить  пациента у  соперника:
приглашенные  к  больному,  такие  врачи   первым  делом   раскритикуют  все
назначения своего предшественника и заявят, что "так недолго было и  уморить
больного"   последние страницы всех газет кишат рекламами таких врачей, и их
фамилии стали известны каждому не менее фамилии вездесущего Генриха  Блокка
более  ловкие  искусно  пускают   в  публику  через  газетных  хроникеров  и
интервьюеров  известия о совершаемых  ими блестящих операциях и излечениях и
т.п.   С   другой  стороны,   немало  врачей,  убедившись   в  трудности   и
необеспеченности  своей  профессии,  поступают  в  чиновники  или берутся за
какое-либо другое дело  по-видимому, число их все растет. За последние  годы
были опубликованы  несколько случаев самоубийств врачей вследствие полнейшей
голодовки  известны  примеры,  где  врачи  поступали на места  фельдшеров  с
фельдшерским же жалованьем.
  Люди, даже  сравнительно образованные, нередко высказывают мнение,  что
причиною бедственного положения врачей является их тяготение к городам. Люди
эти  говорят:  у  нас  около  двадцати  тысяч  врачей,  а  население  России
составляет  128 миллионов. Какая тут  может  быть  речь  о перепроизводстве?
Врачи не хотят идти  в глушь, а хотят  непременно жить в культурных центрах
понятно,   что   в   этих    центрах    наблюдается   перепроизводство,   но
перепроизводство  это совершенно искусственное:  врачи в центрах голодают, а
деревня гибнет и вырождается, не зная врачебной помощи. У нас врачей слишком
мало, а не много, и нужно всячески заботиться об увеличении их числа.
  Деревня, действительно, гибнет и вырождается, не зная врачебной помощи.
Но  неужели  причина  этого  лежит  в том, что у нас  мало  врачей? Половина
русского  населения  ходит в лаптях, - неужели  это оттого, что  у нас  мало
сапожников? Увеличивайте число сапожников без конца - в результате получится
лишь одно: самим сапожникам придется  ходить в лаптях, а кто ходил в лаптях,
тот и будет продолжать ходить в них.
  Врачи  вовсе  не  обладают таким  странным  вкусом,  чтоб  предпочитать
голодовку в городах куску хлеба в глуши. На вакансии земских врачей в  самых
глухих  местностях,  с  самым  скромным содержанием,  всегда  является масса
кандидатов  напр., в 1883  году, как сообщалось во "Враче", на одну вакансию
земского врача в Княгининском уезде было подано семьдесят шесть прошений, на
другую, в Кашинском уезде, девяносто два прошения.  Дело не в  боязни врачей
перед глушью,  -