удовольствия, кричат, не испытывая страдания, они ничего  не
желают, ничего не знают".
  Можно ли в настоящее время  согласиться с этим? Не говоря уже о простом
ежедневном наблюдении, которое вопиет против такой безглазой  теоретичности,
- как можем согласиться с этим мы, естественники-трансформисты? Тут возможно
только  одно решение  вопроса, - то, которое дает,  напр.,  Гексли. "Великое
учение о непрерывности, - говорит он, - не позволяет нам предположить, чтобы
что-нибудь могло  явиться  в природе неожиданно  и без предшественников, без
постепенного перехода  неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают,
хотя и в  менее  развитом  виде, тою  частью  мозга, которую  мы  имеем  все
основания  считать у себя самих органом сознания.  Поэтому мне кажется очень
вероятным,  что низшие животные обладают сознанием в мере,  пропорциональной
степени развития органа этого  сознания, и  что они переживают, в более  или
менее определенной форме, те же чувства, которые переживаем и мы".
  Раз же  это  так, раз верно то, что между нами и ними нет  такой резкой
границы, как когда-то воображали, то так ли уж смешна эта сантиментальность,
так ли ложны те покалывания совести, которые испытываешь, нанося им мучения?
А  испытываемое  при  этом  чувство  есть  нечто,  очень  похожее  именно на
покалывание  совести.  Один  мой  товарищ-хирург  работает  над вопросом  об
огнестрельных ранах  живота, - полезнее ли держаться при  них выжидательного
образа действий или немедленно приступать к операции. Он привязывает собак к
доске и на расстоянии  нескольких  шагов  стреляет им в живот из револьвера
затем одним  собакам он немедленно производит чревосечение, других оставляет
без  операции. Войдешь к нему в лабораторию, - в комнате стоят  стоны,  вой,
визг, одни  собаки мечутся, околевая, другие лежат неподвижно и только слабо
визжат.  При взгляде на них мне не просто тяжело, как было тяжело, например,
смотреть первое время на страдания оперируемого человека  мне именно стыдно,
неловко смотреть в эти,  облагороженные страданием, почти человеческие глаза
умирающих собак. И в такие минуты мне становится понятным настроение старика
Пирогова.
  "В молодости, - рассказывает он в  своих посмертных записках,  - я  был
безжалостен  к  страданиям.  Однажды,  я  помню, это  равнодушие мое к мукам
животных при вивисекциях  поразило меня самого так, что я, с ножом  в руках,
обратившись к ассистировавшему мне товарищу, невольно воскликнул:
  - Ведь так, пожалуй, можно зарезать и человека!
  Да, о вивисекциях можно многое сказать и за и против. Несомненно, они -
важное  подспорье в  науке.  Но наука не восполняет  всецело жизни человека:
проходит  юношеский пыл и мужская зрелость, наступает другая  пора жизни и с
нею потребность углубляться в самого  себя  тогда воспоминание о причиненном
насилии, муках, страданиях другому существу начинает щемить невольно сердце.
Так было, кажется, и с  великим  Галлером   так,  признаюсь,  случилось и со
мною, и в последние годы я ни за что бы не  решился на те жестокие опыты над
животными, которые я некогда производил так усердно и равнодушно".
  Все это так.  Но как быть иначе, где выход? Отказаться от живосечения -
это значит поставить  на  карту все будущее  медицины, навеки  обречь  ее на
неверный и бесплодный путь  клинического наблюдения. Нужно ясно  сознать все
громадное  значение  вивисекций  для науки,  чтобы  понять,  что  выход  тут
все-таки один - задушить в себе укоры совести,  подавить  жалость и гнать от
себя мысль о том, что за страдающими  глазами пытаемых животных таится живое
страдание.
  В Западной Европе уже несколько десятилетий ведется  усиленная агитация
против  живосечений   в  последние  годы эта  агитация появилась  и у нас  в
России. В  основу своей проповеди  противники живосечений  кладут положение,
как раз противоположное  тому, которое было мною  сейчас указано,  - именно,
они утверждают, что живосечения совершенно не нужны науке.
  Но  кто  же  сами  эти  люди,  берущиеся  доказывать  такое  положение?
Священники,  светские дамы,  чиновники,  -  лица, совершенно  непричастные к
науке  и  возражают  они  Вирхову,  Клоду Бернару,  Пастеру,  Роберту Коху и
прочим  гигантам,  на своих плечах несущим  науку  вперед.  Но  ведь это  же
невозможная бессмыслица! Методы и пути науки составляют в каждой науке самую
ее  трудную  часть   как могут браться  судить о них профаны? Они и  сами не
могут   не  сознавать   этого,  и  понятно,  с  какой  радостью  должны  они
приветствовать  тех  из  людей науки,  которые  высказываются в  их духе.  В
настоящее  время  противники  живосечений   носятся  с  Лаусон-Тэтом,  очень
известным практическим хирургом,  и с  совершенно уж  ни в  каком  отношении
неизвестным  "медиком-хирургом"  Белль-Тайлором. Несколько  лет  назад  речь
этого Белль-Тайлора против живосечений (в весьма безграмотном переводе) была
разослана нашими антививисекционистами в виде приложения к "Новому времени".
Когда  читаешь  эту  речь,  оторопь берет  от  той груды  лжи и  подтасовок,
которыми она полна, и невольно задаешь себе вопрос:  может ли быть жизненным
учение,  которому  приходится  прибегать  к  такому  беззастенчивому  обману
публики?  Опираясь  на  свой  авторитет  специалиста,  в  расчете на круглое
невежества слушателей, Белль-Тайлор не останавливается  решительно  ни перед
чем.
  "Ложно  то, - объявляет он,  напр.,  -  будто бы  Гарвей  познал  закон
кровообращения посредством вивисекции.  Совсем нет!  Единственно посредством
наблюдения  над  мертвым  человеческим  телом  Гарвей  открыл  тот факт, что
клапаны  жил дозволяют крови  течь только  в  известном направлении." (Нужно
заметить,  что  знаменитый  трактат  Гарвея о  кровообращении  почти  сплошь
состоит из описаний опытов, произведенных Гарвеем над  живыми животными  вот
заглавия нескольких глав трактата: Ca . II. - "Ex vivorum di ectio e quali
 it cordi   motu " (Движение сердца  по данным, добытым  путем живосечений).
Ca . III.  - "Arteriarum  motu  quali  ex  vivorum  di ectio e"1
Ca .  IV.  -  "Motu   cordi  et  auriculorum  quali  ex vivorum di ectio e"
2 и т. д.3.
  "Неправда  и  то,  -  продолжает  Белль-Тайлор, -  что будто  бы  через
вивисекцию Кох нашел средство от чахотки  напротив, его прививания причиняли
сперва  лихорадку, а потом смерть". (Речь свою  оратор произнес в конце 1893
года,  когда почти  никто уж и не защищал коховского туберкулина  но  о том,
что путем живосечении тот же  Кох  открыл туберкулезную  палочку, что  путем
живосечении  создалась  вся  бактериология,   -  Белль-Тайлор   благоразумно
умалчивает).
  И так дальше без конца  что ни утверждение, то - либо прямая ложь, либо
извращение  действительности. В  подстрочном примечании читатель найдет  еще
несколько образчиков антививисекционистской литературы  образчики  эти взяты
мною из новейших  английских  летучих листков, тысячами  распространяемых  в
народе антививисекционистами4.

  1. Движение артерий  по данным,  добытым  путем  живосечении
(лат.). - Ред.
  2.  Движение  сердца и клапанов по данным, добытым путем жи-
восечений (лат.). - Ред.
  3. См. Exercitatio a atomica de motu  cordi  et  a gui i  i
a imali u . Auctore Gulieimo Harweo. Lugdu i  atavorum. 1737.
  4 "Каковы  практические результаты вивисекции? - спрашивает,
напр.,  д-р. Стефане Смис. -  Они очень велики! Так, один  американский врач
сбрил  у  нескольких  животных  шерсть  и  выставил  их  на мороз.  Животные
простудились. Из этого мы заключаем, что зимою следует носить теплую одежду.
Лягушки  были  посажены  в кипящую  воду   они  старались  выпрыгнуть,  ясно
выказывая боль. Отсюда следует, что нужно  избегать  купаний в кипящей воде.
Но этим, сколько  я  мог  узнать,  и  исчерпываются практические  результаты
вивисекции"  (Vivi ectio ,  A   i de e de t   medical  view.  1899,   .  9).
Агитаторы-не   врачи  доказывают   ненужность   вивисекций   другим   путем.
"Вивисекция,  -  заявляет  мистрисс Мона  Кэрд, -  есть  главный враг науки,
которая   всегда   учила,  что   законы  природы  гармоничны   и  не  терпят
противоречий  но  если  эти законы не терпят противоречий, то  как возможно,
чтоб  то,  что  в  нравственном  отношении  несправедливо,  было  в  научном
отношении справедливо, чтоб то, что жестоко и неправедно, могло вести к миру
и здоровью?" (The  a ctuary of mercy.  1899, р. 6). И это говорится в стране
Дарвина! Иногда на место природы подставляется бог. "Я думаю, - говорит мисс
Кобб, - что  великий  устроитель  всего  сущего  есть справедливый,  святой,
милосердный бог  и совершенно немыслимо, чтоб такой бог мог создать свой мир
таким  образом,  чтоб человек был  принужден  искать  средств  против  своих
болезней  путем причинения  мук  низшим животным.  Мысль, что  таково  божие
определение, по-моему, богохульство" (Vivi ectio  ex lai ed. 1898, р. 6).

  Живосечения  для  медицинской науки  необходимы  - против  этого  могут
спорить только  очень невежественные или  очень  недобросовестные  люди.  Из
предыдущих  глав этих записок уж можно было видеть, как многообразна в нашей
науке   необходимость   живосечений.  Предварительные   опыты  на   животных
представляют хоть некоторую гарантию в том, что новое средство не будет дано
человеку в убийственной дозе и что хирург не приступит к операции совершенно
неопытным.  Не простой  случайностью  является далее то обстоятельство,  что
преступные  опыты  над  людьми   особенно  многочисленны  именно  в  области
венерических  болезней,  к  которым животные  совершенно невосприимчивы.  Но
самое  важное -  это  то, что без  живосечений  мы решительно не в состоянии
познать и понять живой организм. Какую область  физиологии или патологии  ни
взять, мы везде увидим, что почти все существенное было открыто путем опытов
над животными. В 1883  году прусское  правительство,  под влиянием  агитации
антививисекционистов,  обратилось к  медицинским  факультетам с  запросом  о
степени  необходимости живосечений  один выдающийся немецкий физиолог вместо
ответа прислал  в министерство  "Руководство к физиологии" Германа, причем в
руководстве  этом он вычеркнул все те факты, которых без живосечений было бы
невозможно   установить   по  сообщению  немецких  газет,   "книга   Германа
вследствие таких  отметок  походила  на  русскую  газету,  прошедшую  сквозь
цензуру: зачеркнутых мест было больше, чем незачеркнутых".
  Без  живосечений  познать и понять  живой  организм  невозможно   а без
полного и всестороннего  понимания его и  высшая цель  медицины, лечение,  -
неверно и  ненадежно.  В 1895  году известный физиолог, проф. И.  П. Павлов,
демонстрировал  в  одном  из  петербургских  медицинских  обществ  собаку  с
перерезанными  блуждающими  нервами  опытами  над этой  собакой ему  удалось
разрешить некоторые  очень важные вопросы в области  физиологии пищеварения.
Фельетонист "Нового  времени" Житель резко обрушился за эти  опыты на  проф.
Павлова.
  Кому  и  зачем  это  нужно - перерезать блуждающие нервы? -  спрашивала
газета. - Бывали ли в жизни такие  случаи,  которые наводили  людей науки на
эту   мысль?  Это   один   из   печальнейших   результатов   вивисекторского
виртуозничества, самого  плохого  и  ненаучного свойства. Это, так  сказать,
наука  для  науки.  Когда   видишь  эти  утонченные  ухищрения  напряженной,
неестественной  выдумки  гг. вивисекторов  и  сопоставишь  их с тем простым,
общим фактом, что большинство  людей умирает от простой простуды и гг. врачи
не  умеют  ее вылечить,  то торжества  ученых собраний  по  поводу  опыта  с
блуждающими нервами принимают  значение  сарказма.  Самых верных болезней не
умеют лечить  и понимать, и в то  же время увлечение  вивисекторов принимает
угрожающие   размеры  и  не  может  не  возмущать   печальным  скудоумием  и
бессердечием ученых живорезов.
  Вот типическое рассуждение улицы. Для чего изучать организм во всех его
отправлениях,  если  не  можешь  вылечить "простой простуды"? Да  именно для
того, чтоб быть  в состоянии вылечить хотя бы ту же самую "простую простуду"
(которая, говоря мимоходом, очень не проста). "Это - наука для науки". Наука
тогда только и наука, когда она не регулирует и не связывает себя вопросом о
непосредственной пользе.  Электричество долгое время было только "курьезным"
явлением природы,  не имеющим никакого практического значения  если бы Грэй,
Гальвани, Фарадей и прочие его исследователи не  руководствовались правилом:
"наука для науки", то  мы не  имели бы теперь ни телеграфа, ни  телефона, ни
рентгеновских  лучей,  ни электромоторов.  Химик  Шеврель  из чисто  научной
любознательности открыл  состав жиров, а следствием этого явилась фабрикация
стеариновых свечей.
  Нужно, впрочем, заметить, что далеко не все вивисекционисты исходят при
решении вопроса из таких грубых  и невежественных предпосылок, как мы сейчас
видели. Некоторые из них пытаются поставить вопрос  на принципиальную почву
таков,  например,  английский  вивисекционист  Генри Солт,  автор  сочинения
"Права  животных в  их  отношении к  социальному  прогрессу".  "Допустим,  -
говорит он, - что прогресс врачебной  науки невозможен без живосечений.  Что
же из того? Заключать отсюда о законности  живосечений  - слишком  поспешно:
мудрый  человек должен  принять в расчет  и другую, моральную сторону дела -
гнусную несправедливость причинения мук невинным  животным". Вот единственно
правильная  постановка  вопроса  для  антививисекциониста:  может  ли  наука
обойтись  без  живосечений  или  нет,  - но животные мучаются,  и  этим  все
решается. Вопрос  поставлен  ясно  и недвусмысленно. Повторяю,  смеяться над
противниками   живосечения   нельзя,  мучения   животных   при   вивисекциях
действительно  ужасны,  и сочувствие этим мукам -  не сантиментальность,  но
нужно помнить, что  мимо живосечения  нет пути к  созданию научной медицины,
которая будет излечивать людей.
  На  Западе  противники  живосечений  уже  добились  некоторых  довольно
существенных   ограничений  свободы  вивисекции.  Самым  крупным   из  таких
ограничений является английский парламентский акт 1876 года "о  жестокости к
животным". По этому акту  производить опыты над живыми животными имеют право
лишь  лица,  получившие на то специальное разрешение  (которое к тому  же во
всякое  время  может  быть  взято  обратно).  В  Австрии  министр  народного
просвещения  издал в  1885  году предписание, по  которому  "опыты  на живых
животных могут быть производимы только ради серьезных исследований и  лишь в
виде  исключения,  в  случаях  необходимости".  В  Дании  для   производства
живосечений   требуется  разрешение  министра  юстиции   (!).  Все  подобные
распоряжения  производят  очень  странное  впечатление.  Кому, напр.,  будут
выдаваться  разрешения?  Очевидно,  известным ученым.  Но  вот в семидесятых
годах в глухом немецком  городке  Вольштейне  никому не ведомый молодой врач
Роберт Кох путем опытов  над животными подробнейшим образом изучает биологию
сибиреязвенной палочки и этим  своим исследованием прокладывает широкие пути
к только  что народившейся чрезвычайно  важной науке - бактериологии. Навряд
бы дано было разрешение на опыты этому неизвестному провинциальному врачу...
Кто,  далее, будет решать, какие опыты "необходимы" для науки? В самом деле,
министры юстиции? Но ведь это смешно. Ученые факультеты? Но кто же не знает,
что академическая ученость почти всегда является носительницею рутины? Когда
Гельмгольц  открыл свой закон сохранения  энергии, то академия наук, как сам
он   рассказывает,   признала   его   работу   "бессмысленными   и   пустыми
умствованиями". Его исследования  о скорости проведения  нервного тока также
встретили лишь улыбку со стороны лиц, стоявших тогда во главе физиологии.
  Имеет ли антививисекционистская агитация  и в будущем шансы на успех? Я
думаю, что успехи ее  всецело основаны  на невежестве публики и что, по мере
уменьшения невежества, ее успехи будут все больше падать.
  Билль "о  жестокости к животным" был  принят английским  парламентом  в
августе  1876  года. Дата  знаменательная: как  раз в  это время в  Болгарии
свирепствовали  турки,  поощряемые  дружественным  невмешательством  Англии.
Неужели  пытаемые в  лабораториях  лягушки были английским депутатам ближе и
дороже, чем болгарские девушки и дети, насилуемые и избиваемые башибузуками?
Конечно,  нет.  Дело гораздо  проще:  парламент понимал, что вмешательство в
болгарские дела невыгодно для Англии, невыгоды же ограничения живосечений он
не понимал.  А там,  где человек  не видит  угрозы  своей  выгоде,  он легко
способен  быть и честным и гуманным. В сентябре 1899 года англичане тысячами
подписывались под адресом осужденному в  Ренне Дрейфусу  в то же время те же
англичане  шиканием   и  криками  зажимали  на  митинге  рот  Джону  Морлею,
протестовавшему против разбойничьего  отношения Англии к Трансваалю. Русская
жизнь    представляет   еще   более    яркие    примеры   такой    кажущейся
непоследовательности. Когда люди поймут,  чем они  жертвуют, отнимая у науки
право живосечений,  агитация антививисекционистов  будет обречена  на полное
бесплодие. На одном собрании противников живосечений  манчестерский, епископ
Мургаус заявил, что  он предпочитает сто раз умереть, чем спасти свою  жизнь
ценою  тех  адских  мук,  которые  причиняются  животным  при  живосечениях.
Сознательно идти  на такое самопожертвование способно  лишь очень  ничтожное
меньшинство.


XI

  Наша врачебная  наука  в теперешнем ее состоянии очень несовершенна, мы
многого не знаем и не понимаем, во многом принуждены блуждать ощупью. А дело
приходится иметь со  здоровьем  и  жизнью  человека.  Уж на последних курсах
университета мне понемногу стало  выясняться, на  какой тяжелый, скользкий и
опасный   путь  обрекает  нас  несовершенство  нашей   науки.   Однажды  наш
профессор-гинеколог пришел в аудиторию хмурый и расстроенный.
  -   Милостивые  государи!  -  объявил  он.  -   Вы  помните  женщину  с
эндометритом, которую я вам демонстрировал полторы недели назад  и которой я
тогда же сделал при вас выскабливание  матки.  Вчера она умерла от заражения
брюшины...
  Профессор  подробно  изложил  нам ход  болезни  и  результаты  вскрытия
умершей. Кроме разращении слизистой  оболочки, ради которых было произведено
выскабливание, у больной оказалась в толще матки мускульная опухоль - миома.
Выскабливание  матки при миомах сопряжено  с большою  опасностью, потому что
миомы легко могут омертветь и подвергнуться гнилостному разложению. В данном
случае  самое тщательное исследование матки  не  дало  никаких  указаний  на
присутствие  миомы,  выскабливание  было  произведено,  а  следствием  этого
явилось разложение миомы и смерть больной.
  - Таким образом, милостивые государи,  -  продолжал профессор, - смерть
больной,  несомненно,  была  вызвана  нашею  операциею,  не  будь  операции,
больная,  хотя  и не без  страданий, могла  бы прожить еще десятки лет...  К
сожалению,  наша наука не всесильна. Такие несчастные случайности предвидеть
очень  трудно,  и  к  ним всегда нужно быть  готовым. Для избежания подобной
ошибки Шультце предлагает...
  Профессор говорил еще долго но  я его  уже не слушал. Сообщение его как
бы  столкнуло меня с неба,  на  которое меня вознесли мои тогдашние восторги
перед  успехами медицины.  Я думал: "Наш  профессор  -  европейски известный
специалист, всеми признанный  талант, тем не менее даже и он не гарантирован
от таких страшных ошибок. Что же  ждет в будущем меня, ординарнейшего, ничем
не выдающегося человека?".
  И в первый раз это будущее  глянуло на меня зловеще и мрачно. Некоторое
время  я  ходил  совершенно   растерянный,   подавленный   громадностью  той
ответственности,  которая  ждала  меня в будущем.  И везде я теперь  находил
свидетельства  того,  как  во  всех  отношениях  велика эта ответственность.
Случайно мне попался номер