Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
риходилось
напоминать себе, в каком огромном долгу я перед отцом, перед всем его
поколением, двадцать лет назад спасшим меня - и миллионы других - от того,
что, возможно, было бы хуже смерти... И сейчас я попытался представить,
что чувствовал, о чем думал отец в предсмертные зимние дни января сорок
третьего года. И такими ничтожными показались мне все мои горести... Да
что из того, что я замерз, что мне хочется есть и спать? Ведь все это -
мелочь, пустячный эпизод по сравнению с тем, что пришлось когда-то
пережить моему отцу. Через несколько часов я вернусь к себе в комнату,
лягу в теплую постель, высплюсь, а потом займусь своей работой - тем, что
составляет смысл и цель моей жизни. И тем, что все это есть у меня, я
обязан отцу, и я не должен забывать это. И не отступать. Не жаловаться. И
постараться, чтобы сделать за свою жизнь как можно больше и хотя бы
частично вернуть отцу этот неизмеримый, неоплатный долг...
И тут я подумал, что даже в том, что мне сейчас приходится голодать и
мерзнуть, есть свой смысл, и, может быть, немалый. Трудно, конечно,
заранее с уверенностью сказать, каким будет этот фильм, но ведь известно,
что де Сантис - большой, честный художник, и он постарается показать войну
и трагедию своего народа так, что наверняка получится не просто обычный
развлекательный фильм - посмотрел и тут же забыл, - а фильм-напоминание,
фильм-предостережение, фильм прежде всего антивоенный и антифашистский...
И в этом фильме будет частичка и моего труда - пусть частичка малая,
незаметная, но она все же будет...
Кто-то впереди дал команду трогаться. Я плотнее запахнул шинель и
двинулся вместе со всеми мимо камеры.
9
В комнате было темно, я включил настольную лампу, смотрел на часы - они
показывали двадцать минут седьмого - и пытался сообразить, что сейчас -
утро или вечер? Голова гудела от тяжелого сна, и я не сразу вспомнил, что
была длинная холодная ночь. Я лег спать во втором часу дня, и сейчас,
конечно, должен быть вечер.
Я встал, быстро поужинал и взялся за работу.
Я смотрел на листки, исписанные формулами и уравнениями. На одном из
них была замысловатая роспись Ольфа. Может быть, здесь? Но ведь мы
проверили тогда все, вплоть до самой ничтожной запятой... И все-таки
где-то ошибка должна быть... Как мне не хватало сейчас Ольфа. С
отсутствием Виктора я примирился давно, но сейчас вспомнил и его, и как мы
работали тогда, позапрошлой зимой... Нам казалось, что наши дела так
плохи, что хуже и быть не может. Третий месяц мы не могли сдвинуться с
места. Все, что мы сделали до этого, казалось нелепым и бессмысленным -
ведь дальше пути не было. Опять, в который уже раз, слышалось восклицание
Ольфа: "Полцарства за идею!"
Идея пришла, как всегда, неожиданно.
- Ребята, - пробормотал я, еще не веря себе, - а ведь мы ослы и
кретины...
- А ты еще сомневался в этом? - спросил Ольф.
Я сунул ему под нос кулак и продолжал:
- Помнишь, что мы делали три дня назад? Когда мы писали лагранжиан
пион-барионного взаимодействия...
Ольф покрутил пальцем около виска. Я схватился за ручку. Потом Ольф
говорил, что у меня дрожали руки. Наверное, так оно и было. Единственное,
что я тогда чувствовал, - это страх. Я очень боялся, что то едва уловимое
и почти бесформенное, еще не ясное до конца мне самому, окажется такой же
дребеденью, как и все остальное. Я боялся, что все исчезнет прежде, чем я
успею записать. И пока я расписывал лагранжиан, старался ни о чем не
думать, кроме этого, и ничего не слышать.
Ольф разочарованно протянул, глядя на мои записи:
- А-а... Ну, это старая песенка, отсюда мы не выберемся еще тридцать
лет и три года.
- Подожди ты, Цицерон. Мы не заметили одну вещь. Дело в том, что здесь
матрица Дирака относится к обычному пространству...
- Ну и что?
- А то, что тогда пионное поле должно описываться самодуальным
антисимметричным тензором, - медленно, почтило складам сказал я.
- Стоп! - сказал Ольф. - Повтори!
Я повторил.
- А из этого следует... - начал Ольф. - А ну-ка пиши дальше, а я сделаю
то же самое. Витька, следи за ним.
И он стал быстро писать. Я тоже продолжал свои выкладки и, когда
закончил, перевернул лист. Я сидел, сцепив руки на коленях, и старался не
смотреть на то, что пишет Ольф. Он наконец тоже закончил и спросил:
- Ну?
Я перевернул свой лист и положил рядом.
Уравнения были одинаковыми, если не считать разницы в обозначениях.
Витька свистнул и пробормотал:
- Вот это финт, и я понимаю...
Я почувствовал, что мое лицо расплывается в глупой торжествующей
улыбке.
- Это настолько хорошо, что даже не верится, - сказал Ольф.
Чтобы окончательно убедиться в моей правоте, нам понадобилось еще два
дня. И в эти два дня мы были сдержанны, сосредоточены и очень серьезны.
Даже Ольф прекратил свои обычные хохмы. Мы уже научились не доверять самым
очевидным и само собой разумеющимся вещам. Мы знали, что в новом
уравнении, каким бы приблизительным и ориентировочным оно ни было, надо
подвергать сомнению все. Потом, при детальной разработке и исследовании
этого уравнения, мы наверняка еще не раз будем ошибаться и возвращаться
назад, но сейчас ошибаться было нельзя. Пусть рушится постройка, но
фундамент должен быть незыблем.
Фундамент казался на редкость прочным и основательным. Было
удивительное ощущение: после многих дней застоя и бесплодных попыток
что-то сделать - наконец-то настоящая работа, какие-то осязаемые
результаты, движение вперед, а не топтание на месте. Мы были уверены, что
идем по правильному пути и нужно только время, чтобы получить что-то
новое.
Никогда мы не работали так много, как в те дни. Никогда не были такими
дружными, такими внимательными друг к другу. Но снова наступило время,
когда мы не знали, что делать дальше. Не стало прежней уверенности. Пришла
усталость. И все-таки тогда было проще. А сейчас...
Я все еще никак не мог смириться с тем, что остался один, и старался не
думать о том, почему так получилось. О Викторе я уже давно не вспоминал,
мы редко виделись. Но Ольф-то был рядом. И я совсем не думал про него, что
он предатель. Да и Виктора я никогда не обвинял. Я понимал его. Я знал,
что он когда-нибудь уйдет от нас. Он всегда чувствовал себя среди нас не
совсем уверенно. За все время нашей совместной работы он не предложил
ничего ценного, ни одной мало-мальски приличной идеи и очень мучился из-за
этого. Даже ошибки у него были тривиальные. Но тут уж ничего нельзя было
сделать. Он старался изо всех сил и работал не меньше нас, а у него ничего
не получалось. Но Ольф - почему сдался он? Что происходит с ним? А что,
если он прав? Тогда рано или поздно придет и моя очередь, спокойно подумал
я. Тогда придется собрать все эти бумажки и спрятать куда-нибудь подальше,
чтобы не попадались на глаза. И примириться с тем, что все это было
напрасно. Интересно, что я тогда буду делать? Пойду играть в преферанс?
Или - женюсь и буду почитывать детективы?
Стоп, стоп. Не надо думать об этом, сказал я себе. Надо работать. Ведь
еще ничего не решено. Я еще не использовал все возможности. Просто надо
найти ошибку. Не может быть так, чтобы все оказалось неверным. Что-то
обязательно должно остаться. Ведь так уже бывало. И не раз казалось, что
это все - нет никакого выхода, надо все бросать и прикрывать лавочку. Но
ведь до сих пор выход всегда находился. Только не надо отчаиваться. Ведь
бросить никогда не поздно. А начинать потом будет намного труднее.
И я работал до тех пор, пока от усталости не стали слипаться глаза.
Было уже два часа. Ольф все еще не приходил.
Я завел будильник и лег спать.
10
Будильник звонил резко и долго, я медленно просыпался, вновь засыпая на
какие-то доли секунды, и наконец проснулся совсем, потянулся к будильнику
и нажал на кнопку, и тишина установилась такая полная и неподвижная, что
зазвенело в ушах. Мне очень хотелось спать, и я сказал себе, что надо
сразу же встать, иначе я опять засну. И вдруг подумал - а зачем вставать?
Я посмотрел на стол. Опять работать? А кому, это нужно? Почему бы мне не
послать все к черту?
Я подумал об этом спокойно. Я не забыл вчерашних размышлений и своего
решения драться до последнего. Но сейчас все это как-то не имело значения.
Вчерашний день кончился - начинался новый,
И я устроился поудобнее на постели и опять заснул.
А когда открыл глаза и посмотрел на часы, было уже половина второго. Я
проспал одиннадцать с половиной часов, но чувствовал себя разбитым. Тупая
боль в голове и знакомое ощущение опустошенности, когда ничего не хочется
- только лежать, и ни о чем не думать, и чтобы тебя оставили в покое.
Кто-то постучал. Я не отозвался. У Ольфа есть ключ. А больше мне никого
не хотелось видеть. Постучали еще раз, и я опять не отозвался. Голос
Виктора неуверенно сказал:
- Это я, Дима. Ты не спишь?
Я встал и открыл ему.
- Привет, - сказал Виктор. - Я не разбудил тебя?
- Нет. Но, с вашего позволения, я опять лягу.
Наверно, это прозвучало не очень-то любезно, потому что Виктор виновато
сказал:
- Я ненадолго. Просто зашел узнать, как дела. Давно ведь не виделись.
Я неопределенно пожал плечами и неохотно ответил:
- Дела как дела. Обыкновенно.
И когда посмотрел на Виктора, мне вдруг стало жаль его. Он сидел
сутулясь и как будто намеренно не смотрел ни на меня, ни на стол, где в
беспорядке были разбросаны бумаги. А ему, вероятно, очень хотелось
взглянуть на них - ведь это была и его работа.
Вид у него был какой-то подавленный. Вряд ли ему живется так хорошо,
как показалось Ольфу. Правда, одет он и в самом деле прилично, и
физиономия заметно округлилась, - видимо, он давно уже забыл те времена,
когда питался картошкой и килькой. Ему, наверно, тогда приходилось
особенно туго - он весил под восемьдесят.
Он наконец взглянул на меня и кивнул на стол:
- Как работа?
- Плохо, - сказал я.
- А что такое?
- Слишком долго рассказывать. В общем, мура всякая пошла. А ты
занимаешься чем-нибудь?
- Нет. Так только, на кафедре кое-что делаю.
И опять наступило неловкое молчание. Виктору явно хотелось что-то
сказать мне, но он не знал, как это сделать. Я спросил его о жене, он
ответил, но видно было, что думает он о другом. И наконец он сказал:
- Слушай, может быть, я чем-нибудь смогу помочь тебе?
И он опять кивнул на стол.
Я внимательно посмотрел на него. Для этого он и пришел? Виктор с
надеждой смотрел на меня.
- Нет, Витя, - тихо сказал я, - не стоит. Да и смысла в этом нет.
Он опустил глаза:
- Ну, смотри, тебе виднее.
И мне опять стало жаль его. Я охотно принял бы его помощь, но в этом
действительно не было смысла. Ведь прошло уже почти два года, как он
бросил работать с нами, и тогда мы только начинали. Вряд ли он даже
представляет, как далеко мы ушли с тех пор.
Мы еще немного поговорили, и он собрался уходить. И, уже одевшись,
сказал, как будто только что вспомнил:
- Да, я захватил для тебя сигареты.
И смущенно отвел глаза, и мне стало неловко за него - ведь он все время
помнил, что надо оставить мне сигареты. Какими же чужими мы стали, если
приходится прибегать к таким уловкам.
- Спасибо, - сказал я.
Он выложил сигареты и сказал:
- Если тебе нужны деньги, я могу дать. У меня есть немного.
И он робко посмотрел на меня. Ему очень хотелось, чтобы я взял у него
деньги, и я сказал:
- Давай, я как раз сижу без гроша.
Он обрадовался, положил на стол пять рублей, и я опять сказал:
- Спасибо.
И вспомнил, что когда-то мы совсем не говорили друг другу "спасибо".
Тогда это показалось бы нам просто смешным - все, что мы делали друг для
друга, было естественным или просто необходимым.
Виктор вопросительно посмотрел на меня и неуверенно сказал:
- Ну, я пойду.
Я поднялся и протянул ему руку:
- Пока, Витя. Еще раз спасибо за сигареты и деньги. Они мне очень
кстати. Заходи, не пропадай.
Он кивнул и вышел, а я опять лег. И вспомнил, как уходил от нас
Витька...
Это было позапрошлым летом, после сессии. Мы остались в Москве и
по-прежнему работали целыми днями. Лето стояло очень жаркое, и обычно мы
вставали рано утром - в три, четыре часа, а днем отсыпались. Мы решили,
что поработаем до августа, потом перехватим какой-нибудь калым - летом
можно было неплохо подработать на стройках - и съездим в Прибалтику недели
на две. Витьке явно не хотелось оставаться в Москве, но он безропотно
согласился с нашим решением. Что-то неладное тогда творилось с ним. Он
стал молчалив, раздражался при неудачах больше обычного, по вечерам
куда-то исчезал, но утром неизменно приходил к нам - невыспавшийся и злой.
И однажды он сорвался.
Последние две недели мы занимались анализом специфической группы
тензорных преобразований и проделали уже больше половины работы. И вот
Ольф пришел из библиотеки и сказал:
- Мальчики, есть отличный новенький велосипед.
Это была его обычная манера выкладывать неприятные новости.
- Ну? - хмуро спросил Витька. В этот день он был особенно не в духе.
- Вся наша арифметика уже опубликована в прошлом году.
- Где? - недоверчиво спросил Витька.
Ольф сказал. Это был итальянский журнал.
- Брось трепаться, - разозлился Витька. - Ты же ни хрена не смыслишь
по-итальянски, как ты мог понять что-нибудь?
- А тут и понимать нечего, - сказал Ольф. - Я случайно наткнулся на
одну формулу, очень похожую на нашу. А сейчас Амадези перевел мне весь
текст. Да и без перевода почти все ясно. Смотрите сами.
Он раскрыл журнал и бросил его на стол.
Действительно, уравнения были очень похожи на наши. А мы-то еще
собирались написать об этом статью...
Витька тупо смотрел на журнал, перевернул страницу и вдруг изо всей
силы грохнул кулаком по столу и вскочил, отшвырнув стул ногой.
- К чертовой матери! - заорал он таким диким голосом, что я невольно
вздрогнул. - С меня хватит! Мы перерыли все американские и английские
журналы за последние три года, прежде чем взяться за эту работу, а тут
какой-то паршивенький итальянский журнальчик показывает нам язык! А если
все, что мы сделали и собираемся сделать, тоже где-то опубликовано, что
тогда? Может быть, прежде чем заняться физикой, нам надо стать
полиглотами, а? Мало ли кто сейчас занимается физикой?
И он с яростью посмотрел на нас.
- Не ори, - холодно сказал Ольф. - Если понадобится, станем и
полиглотами. И будем читать не только паршивенькие итальянские
журнальчики, но и древнеирокезские тоже, если выяснится, что индейцы
занимались физикой.
Я поднял стул, попробовал его на прочность и пробормотал:
- Я тоже когда-то был великим физиком, но зачем же стулья ломать?
- Да пошел ты... - огрызнулся на меня Витька. - Мне твоя песенка давно
известна. Может, ты еще скажешь, что нам повезло?
- Да, скажу! - Я вдруг тоже заорал и отшвырнул стул. - Повезло, да еще
как! Если бы Ольф не наткнулся на эту статью, мы бы еще две недели
просидели над этой белибердой, да и то не было бы никакой уверенности, что
все сделали правильно! А теперь стоит только свериться со статьей и идти
дальше! И нечего делать из этого трагедию! Лучше будет наперед зарубить на
носу, что паршивенькие итальянские журнальчики тоже надо иметь в виду!
Мы еще что-то кричали, стоя друг против друга и размахивая руками. Ольф
молча вышел из-за стола и поднял стул, который я отшвырнул к двери. Спинка
у него почти совсем отошла. Ольф потянул ее на себя, спинка легко
выскочила из пазов. Ольф кое-как приладил ее к сиденью, поставил стул
позади Витьки и подмигнул мне. Я понял его и, продолжая кричать на Витьку
- правда, чуть потише - стал потихоньку подталкивать его к стулу.
Витька наткнулся на стул, оглянулся и сел на него и тут же грохнулся на
пол, задрав ноги. Ольф с любопытством посмотрел на него. Витька
чертыхнулся, потирая затылок.
- Вот паразиты, - сказал он, немного остыв, и вытащил из-под себя
обломки. - И так башка ни хрена не соображает, так вы еще последние мозги
вышибить хотите.
- Извини, - сказал Ольф. - Я не предполагал, что ты так основательно
уляжешься, да еще во всю длину. Искренне сожалею, тем более что твоя
светлая, умная головка нам еще понадобится, и не далее как сегодня.
- Ну уж дудки! - вскипел Витька. - С меня хватит! Тем более, -
передразнил он меня, - что, если верить вам, мы сэкономили целых две
недели! - Он язвительно засмеялся. - Кто как, а я беру тайм-аут!
Витька хлопнул дверью и вышел.
Он пропадал где-то три дня. И ночью его тоже не было. А потом он пришел
и встал в дверях.
Мы даже не взглянули на него.
- Ну? - сказал Витька. - Открыли что-нибудь гениальное?
Ольф промолчал, только хмуро сдвинул брови, а я повернулся к Витьке. Он
был пьян в доску и пристальным, немигающим взглядом смотрел на нас.
- Только не сидите с прокурорским видом, - наконец сказал он и подошел
к столу. - Обвинительные речи оставим на потом.
Витька осторожно взял листок, который лежал передо мной, и медленно
прочел:
- "Согласно работам Джексона, Треймана и Уалда, дифференциальная
вероятность распада поляризованного нейтрона определяется выражением... -
И гнусавым, ехидным голоском стал читать уравнение: - Дэ-вэ, деленное на
дэ-е-по-е дэ-омега-по-е дэ-омега-по-ню...
Мы молчали и ждали, чем он кончит. Витька аккуратно положил передо мной
листок и засмеялся.
- Парни, - сказал он, - вообразите на минуточку, что один из этих
джексонов, трейманов и уалдов чуть-чуть ошибся. Ну, скажем, вместо
дэ-е-по-ню поставил дэ-е-по-кси... Я, конечно, того... немного
преувеличиваю, но предположим на минуточку, что я прав, мог же кто-нибудь
из них ошибиться? Может быть, в тот вечер Джексон был в плохом настроении
или от Треймана ушла жена, да мало ли причин может быть... мог же
ошибиться кто-нибудь из этих ориров, сардов, крюгеров, на которых вы
ссылаетесь? Ведь в нашей работе десятки таких фамилий. А если поглубже
копнуть, то и сотни... А ведь фамилии-то принадлежат человекам, которым,
как известно, свойственно ошибаться. Но мыто исходим из того, что все эти
формулы, уравнения, теоремы - стопроцентная истина, пересмотру и
обжалованию не подлежащая... Нуте-с?
И он с каким-то торжеством посмотрел на нас.
- Дальше, - спокойно сказал Ольф.
- А дальше то, что я говорю "пас". И вам советую сделать то же. Ничего
у вас не получится. И кому все это нужно? Чего мы добьемся? Только угробим
время и здоровье. Это же просто смешно. Мы же недоучки, дилетанты,
кустари. И вообще надо быть круглым идиотом, чтобы заниматься
релятивистской теорией. В ней же никто ни хрена не смыслит. Одни сплошные
гипотезы и предположения. И вы всерьез уверены, что выберетесь из этого
болота сухими, да еще и откроете что-нибудь? Беретесь соревноваться с
Ландау, Понтекорво, Гелл-Манном, Швингером? Может быть, вы и Эйнштейна
возьметесь опровергать?
- Если понадобится - почему бы нет, - сказал Ольф.
Витька смотрел на нас.
- У тебя еще что-нибудь есть? - спросил Ольф.
- Да, - не сразу сказал Витька. - Я женюсь.
- Это на ком же? - безразлично поинтересовался я.
- На Тане.
- Тогда тебе надо говорить - не женюсь, а выхожу замуж, - сказал Ольф.
- И ты уже предложил ей руку и сердце? Тебе ответи