о своих свиданиях с Рыбой-женщиной, как  не стал бы рассказывать
кому бы то ни было о подобных случаях в обычной жизни.
     Да,  то  был  сон-спутник,  часто навещавший  старика,  доставляя ему и
отраду, и печаль,  и  неземные страдания духа.  Удивительное  свойство этого
сновидения   состояло   в   том,  что   каждый  раз   оно  поражало   Органа
нескончаемостью   сути  своей   и  многозначностью  намеков,  заключенных  в
невероятных  превращениях  и  причудах  сна.  Размышляя  об   этом,  пытаясь
разгадать  тайную  тайных - ту  вечно неуловимую,  непрестанно  изменяющуюся
связь  сновидений  с  живой  жизнью,  которая вечно  мучает  человека  своей
загадочностью  ц неведомыми  предзнаменованиями, Орган ловил себя  на мысли,
что  при  всем смятении  духа он  всегда жаждет  возвращения  этих  снов,  с
неизбывной тоскою всегда жаждет свидания с ней, с Великой Рыбой-женщиной.
     Он встречался с ней в море. Поджидая  ее появления, выходил к берегу  и
долго шел по пустынным прибрежным пескам, на которых  не задерживались следы
ног,  но сохранялись черные,  неподвижные  тени от  угасших  лучей  ушедшего
солнца. Эти тени  лежали подобно черному снегу, по  которому он шел страдая,
объятый  пронзительной, нечеловеческой тоской.  Боль  любви,  боль желаний и
надежды  переполняла его, а  море  оставалось  пустынным и  безучастным.  Ни
ветра, ни' звуков, ни шороха не присутствовало в том напряженном  безмолвном
мире одиночества.  А  он  ждал,  неотрывно глядя на море, ждал чуда, ждал ее
появления.
     И тяжко становилось ему оттого, что бесшумные  волны нагоняли вдоль его
пути белую  кипень бесшумного прибоя. Как  огромные мятущиеся хлопья  снега,
беззвучно витали  над головой безголосые  чайки. В этом оглохшем и онемевшем
пространстве он не находил себе места, чувствуя, как ему делалось дурно, как
по  мере  ожидания все  больше,  все острей и  мучительней  нарастала  в нем
неуемная,  неумолимая тоска по ней, и даже во сне он  понимал, что ему будет
плохо, что он погибнет в пустоте одиночества, если не увидит ее, если она не
появится.  И тогда он  принимался  кричать,  звать ее.  Но голоса  своего не
различал,  ибо  голос  отсутствовал,  как  отсутствовали  все  звуки  в этом
странном сне. А море  молчало. Лишь собственное  тяжкое дыхание,  невероятно
громкое  и   прерывистое,  и  неумолчным  бой  собственного  сердца,  бешено
отдающийся в висках, преследовали его. Они раздражали его. Он  не знал, куда
деваться, как избавиться от самого себя. Он ждал Рыбу-женщину так страстно и
безумно, как  ждет  утопающий последней  надежды  на  спасение. Он знал, что
только она, Рыба-женщина,  может дать ему счастье, знал и ждал  из последних
сил.
     И когда, наконец, она стремительно выныривала на поверхность, когда она
плыла к  нему  со взором,  обращенным  к  нему, мелькая неясным  ликом между
волнами, немота мира сокрушалась,  как обвал.  Крича  и ликуя,  встречал  он
возвращение звуков: вновь пробудившийся рев прибоя,  шум ветра и гомон  чаек
над  головой.  Крича  и  ликуя, он  бросался  к  ней ц  море и плыл  к  ней,
превратившись в быстроплавающее, как кит, существо.
     А  она, Рыба-женщина ждала его, ходила бурными кругами, взмывая на  миг
над водой, и, вся трепеща,  зависала в длинных бросках, ясно вырисовываясь в
те  мгновения  живой  телесной  плотью,  как  самая  обыкновенная женщина  с
хорошими бедрами, очутившаяся вдруг в море.
     Он подплывал к ней, и они уходили в океан.
     Плыли  рядом,  бок  о бок,  легко  соприкасаясь  в  стремительном,  все
убыстряющемся движении.
     Это и было то, ради чего он томился в муках тоски и немоты одиночества.
     Теперь они были вместе. С непостижимой силой и скоростью  мчались они в
мерцающую даль ночного океана, излучающего необыкновенное, из глубины идущее
сияние на зыбкой черте горизонта, они неслись туда, к неуловимому горизонту,
прошивая  телами вспененные гребни беспрестанно бегущих навстречу волн,  они
мчались  по нескончаемым  перекатам,  то возносясь вверх, то  скользя  вниз,
захваченные  восторгом ликующего  полета  -  то вверх,  то  вниз, с гряды на
гряду, от переката к перекату. А рядом  с ними,  сопровождая их,  неотступно
следовала скачущим зеркальным  пятном  вытянувшаяся  в  беге, поспешающая по
волнам желтая  луна.) Только луна и только они - он и  Рыба-женщина,  только
они царили в этом безбрежном океанском просторе, только они и океан! То была
вершина  их  счастья,  то  было  упоение  свободой,  то  было торжеством  их
свидания...
     Они мчались беспрерывно и мощно, во власти неодолимого желания поскорее
достигнуть некоего  места на свете, предназначенного им, где  они, одержимые
страстью, соединятся,  наконец, чтобы познать в одно  молниеноснее мгновение
всю усладу и всю горечь начала и конца жизни...
     Так  они  и плыли, стремглав, безудержно,  в надежде скорого достижения
желанной цели.
     И  чем  быстрее  они  плыли, тем отчаяннее разгоралось  в  нем яростное
нетерпение  плоти.  Он  плыл без  устали, рвался  вперед изо  всех  сил, как
лосось,  несущий  к месту нереста всю свою жизненную  энергию до  единой, до
наипоследней, наиисчерпывающей капли. Он плыл,  готовый  умереть от любви. А
загадочная  Рыба-женщина,  увлекая его  все дальше и дальше в  глубь океана,
продолжала лететь по  волнам в  туче  брызг и сверкаю  щей радуге,  восхищая
Органа  жемчужной  теплотой,  стремительностью  и  гибкостью  тела.  Дыхание
занималось  от  совершенства  красоты   ее,  омываемой  синевой  и  белизной
завихряющихся струй.
     Они ни  о чем не говорили, они лишь неотрывно  смотрели друг  на друга,
пытаясь  вглядеться  в  потоках воды и брызгах  в  смутные очертания  лиц, и
безостановочно  мчались по  океану  в нетерпеливом, всевозрастающем ожидании
места и часа, предназначенных им судьбой...
     Но  они  никогда  не  достигали  того  места,  и  тот  час  никогда  не
наступал...
     В  большинстве  случаев   сны  его   кончались  ничем  -  внезапно  все
обрывалось,  исчезало,   как  дым.  И  тогда  он  оставался   в  недоумении.
По-настоящему  огорчался и  долго  потом тосковал,  испытывал чувство  некой
неудовлетворенности,  незавершенности.  Иной   раз,  спустя   много  времени
припоминал все с самого начала, задумывался всерьез - что бы все это значило
и к чему это, ибо в душе он верил, что то, что ему снилось, было больше, чем
сон. Ведь  обычный  сон если  и вспомнишь, то  вскоре забудешь  навсегда. От
такого  зряшного дела  голова  не  болела  бы,  мало  ли чего  приснится.  А
Рыбу-женщину  Орган никогда не забывал, думал, размышлял о ней  как о чем-то
таком, что действительно имело  и  имеет  место в  жизни. Поэтому,  пожалуй,
старик каждый раз искренне переживал, воспринимая свою встречу и неожиданную
разлуку с Рыбой-женщиной во сне как подлинное событие.
     Но, бывало,  сильнее,  всего  терзался он духом, когда  сон  завершался
тяжким  финалом.  В  таких  случаях  сокрушался он  с  великим  отчаяньем  и
прискорбием, не находя объяснения загадочному исходу сна.
     Снилось ему, что вот-вот доплывут они до заветного  места что  вот  уже
виден  вдали  какой-то  берег.  То был  берег  любви  -к нему  направлялись,
поспешали   они  что  есть  мочи,  охваченные  неистовым  желанием  поскорее
достигнуть этого  берега, где они смогут отдаться друг другу. Вот уже близко
совсем до  берега,  и вдруг с ходу врезались в песчаное дно  мелководья, где
воды ниже колена и где  плаванию  конец. Орган  спохватывался,  оглядывался:
Рыба-женщина бешено  колотилась в мелкой воде, тщетно  пытаясь  вырваться из
плена коварной отмели.  Обливаясь холодным  потом, Орган  бросался к  ней на
помощь.  Но  проходила  целая вечность, пока он, увязая в засасывающей,  как
болото,  трясине  дна, полз на коленях, волоча непослушные,  обмякшие, чужие
ноги.  Рыба-женщина  была совсем рядом,  рукой  дотянуться оставалось  самую
малость, но добираться до нее было мучительно,  он задыхался,  захлебывался,
проваливаясь  в  илистом дне,  запутывался 'в липнувших водорослях.  Но  еще
более мучительно было видеть, как трепыхалась, билась застрявшая на мели его
прекрасная  Рыба-женщина.  И  когда, наконец,  он  добирался  и, шатаясь  от
головокружения, шел к берегу, прижимая ее к  груди, он явственно слышал, как
панически стучало готовое разорваться на части сердце Рыбы-женщины, точно то
была схваченная в погоне птица-подранок. И от этого,  оттого, что он  нес ее
на руках, крепко прижимая к себе,  оттого, что до боли, всем существом своим
проникался нежностью  и  жалостью к  ней,  как  если  бы  он  нес  на  руках
беззащитное дитя, к горлу подкатывал тугой, горячий ком слез.  Растроганный,
стыдясь  Рыбы-женщины, он сдерживал себя, чтобы  не  заплакать.  Он нес  ее,
замирая сердцем, плавно передвигаясь, замирая и  зависая на лету в  воздухе,
думая  о  ней на каждом шагу.  А  она, Рыба-женщина, умоляла его,  в  слезах
заклинала,  чтобы  он отнес ее обратно в море,  на волю. Она задыхалась, она
умирала, она  не могла  любить его  вне  большого моря. Она плакала  и молча
смотрела  на  него  такими  просящими,  пронзительными  глазами,  что он  не
выдерживал. Поворачивал назад,  шел  через  отмель  к  морю, погружаясь  все
глубже и глубже в воду, и здесь осторожно выпускал ее из объятий.


     Рыба-женщина  уплывала в море,  а он  оставался  оглушенный и одинокий.
Глядя ей вслед, Орган просыпался в рыданиях...

     Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина?
     Это море - тоска моя,
     Эти воды - слезы мои.
     А земля - голова моя одинокая.
     Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина?..

     Тяжко и невыносимо было ему вспоминать об этом, будто бы и в самом деле
держал он Рыбу-женщину  в  руках и сам же  отпустил ее на волю.  Отчего  так
случалось?  Разве невозможно, чтобы во сне сбывались любые желания человека?
От кого зависит это? Кто стоит и что  стоит за этим, в чем смысл^  какой тут
сказ и к чему он?  Теряясь в  догадках, отмахивался  Орган  от таких мыслей,
пытался забыть, не думать о Рыбе -женщине.
     Но, очутившись на промысле, сам не  замечал, как начинал думать о ней и
обо  всем, что было  с этим связано.  В море он как бы заново переживал  всю
историю необыкновенного сновидения и, размышляя трезво, удивлялся, спрашивал
себя: зачем  он  думает  об этом,  разве  его  стариковское дело тосковать о
несуществующей Рыбе-женщине?  Укорял себя и себе же признавался: не будь ее,
сам бы себе был уже в  тягость - вот постарел уже, и силы не  те, и глаза не
те,  и краса ушла, и зубов  не  хватает.  Все,  чем славен был, все  уходит,
разрушается, и смерть не за горами, и лишь грудь не сдается, желания в груди
живут по-прежнему, как в молодости, беда - не стареет душа. Потому-то и думы
думаются  такие, и сны видятся  такие,- потому как только  во сне и в мыслях
человек  для  себя  бессмертен  и  свободен. Мечтой восходит  в  небо  он  и
опускается  в глубины  морей. Тем  и велик он, что  до самого смертного часа
думает  обо всем, что есть в  жизни. Но смерть не считается с этим, дела  ей
нет,  что жил человек, какого величия в мыслях достиг и  какие сны он видел,
каким он был, насколько и на что ума у него хватало - все ей нипочем. Почему
так?  Зачем  так устроено  на  свете? Пусть  Рыба-женщина  -  сон, но  пусть
оставался бы этот сон навечно и там, в ином мире...
     Так же, как он  верил в Рыбу-женщину, верил  Орган  и в  то,  что  море
внемлет ему. Здесь ему и дышалось и думалось вольготно. Тут  изливал он душу
свою. Погруженный в свои мысли, порой он даже спрашивал себя: "А не здесь ли
мы проплывали с ней?"
     В такие минуты заново набивал трубку. Упивался  табачным дымом:  "И где
она растет,  трава эдакая -  вроде злая, а на душе  легчает... В Маньчжурии,
говорят  купцы.  Оттуда  они  ее привозят. Далеко  она, эта  Маньчжурия, ох,
далеко, никогда никто  из наших людей там  не  бывал... Неужто табак  растет
там, как трава в лесу. Вот чудеса, чего только не бывает на свете..."
     Солнце уже  перевалило  за  полдень. Несколько раз за  это время оно то
скрывалось за облаками, набегавшими  вдруг откуда-то из-за  горизонта, точно
бы там таилось гнездовье непогоды,- и тогда море моментально меркло, темнело
ликом, сумрачно, неуютно становилось вокруг. То  вновь выглядывало,  светило
из-за туч по-весеннему  щедро  и ясно, и тогда море играло мириадами  живых,
купающихся  отблесков,  сверкавших до боли  в  глазах,  и опять  становилось
веселей на душе.
     Кириск  хотя и  привык  к морю и даже заскучал немного,  но все еще  не
покидало его чувство удивления огромностью, неоглядностью морского простора.
Сколько  плывут - все конца-края не  видно.  На земле, какая бы она ни  была
обширная, он никогда не удивлялся бы этому, как в море.
     А взрослые ничуть ничему не удивлялись. Им было все привычно. Эмрайин и
Мылгун продолжали грести все так же ровно, без замашистости зацепляя веслами
верх воды. Они работали неутомимо, не позволили даже Органу подменить их для
передышки, сказали, что  лучше на обратном пути, когда с грузом будут, тогда
поможет,  а  сейчас,  мол,  пусть  правит себе.  Старый Орган,  кадыкастый и
длинношеий,  сидел на  корме  ссутулившись,  как  орлан, выжидающий  добычу.
Больше молчал, думал о чем-то своем.
     А лодка плыла, все так  же слегка прииыривая по волнам. И  волна стояла
все та же - умеренной силы. Ветер шел низовой, устойчивый.
     Так они плыли...
     - Аткычх! Аткычх! Вон остров! Малый сосец!  - радостно воскликнул вдруг
Кириск, дернув Органа за рукав.
     - Где остров? - не поверил Орган, приставляя ладонь к глазам. И гребцы;
удивленно оглянулись туда, куда указывал мальчик.
     - Не должно - быть,- пробормотал старик, ибо мальчик показывал совсем в
другую сторону, неожиданную для них сторону.
     Мальчик  не  врал.  Там, вдали, очень далеко,  действительно неподвижно
темнела в море застывшая неровная полоса грязно-бурого оттенка, точно то был
выступ тверди среди воды. Орган долго всматривался.
     - Нет, то не ветров,-убежденно сказал он наконец.- Нам до  Малого сосца
еще плыть по прямой, на закат, туда, куда мы плывем. А это совсем в стороне.
И то не остров,- продолжал он.- Сдается мне, то не остров.
     -  Такого острова в  этих водах никогда  не было, никогда не видели  мы
такого острова,- сказал Мылгун.- Малый сосец будет слева, а это не знаю, что
такое.

     - А не туман ли это или облако какое? - промолвил  Эмрайин.- Или  волна
так бурунит, тогда почему она не движется?
     -  Вот  то-то, что  оно  есть? Туман или облако, кто  его знает. Далеко
отсюда.  Но  то не остров,-рассуждал  Орган.-Но  если  это  туман такой,  то
радости мало.
     -  Ничего, лишь  бы ветер  не изменился,- приналегая на весла, высказал
свое мнение Эмрайин.- Стоит  оно на месте, не движется.  А нам в той стороне
делать нечего, пусть себе что есть, то есть...
     Кириск вначале разочаровался было, что обнаруженное им оказалось чем-то
неопределенным, но потом быстро забыл об этом.
     А охотники не ошиблись. Островок  Малый сосец вскоре завиднелся из воды
по  левую  руку.  Тут  уж  никаких  сомнений  не было.  То  оказался  совсем
небольшой,  сплошь  каменистый,  бугристый  выступ  суши,  и  в  самом  деле
напоминавший сосок.
     Завидев  остров, все оживились, особенно Кириск,- значит, не бесконечно
море. И тут началось самое интересное в.плавании.
     - Ну вот,- потрепал Орган башлык на  голове мальчишки.- Пегий пес довел
нас до острова, хотя сам остался дома. Ведь побеги он следом за нами, утонул
бы?
     - Еще бы! - подтвердил Кириск, улавливая смысл игры.
     - А  Пегий  пес  затем нам и нужен, чтобы оставался  дом стеречь, а мы,
помня его,  добрались бы, не сбиваясь с пути, к месту охоты. Как ты думаешь,
нужен будет нам еще Пегий пес или нет?
     - Нет, не нужен,- опять же совершенно уверенно отвечал  Кириск.- Теперь
мы сами видим, куда плыть.
     - Ты подумал бы, а! - укорил Орган.- А то ведь  ты такой шустрый, ты бы
подумал.
     Кириск не сообразил,  зачем еще нужен  будет  этот Пегий  пес в  море у
далекого острова.
     - А зачем тут наш Пегий пес?
     - Как  зачем?  Домой возвращаться как будешь? Куда  поплывешь,  в какую
сторону? Ну-ка, подумай?  Догадался?  Запомни,  с какой  стороны  подплывем,
какой стороной остров смотрит  на Пегого пса - тогда будешь знать, куда путь
держать, когда возвращаться.
     Кириск молча  согласился, но все же  самолюбие  его  было  уязвлено, и,
возможно, поэтому он спросил несколько запальчиво:
     - А если будет темно, а? Если ночью окажемся в  море и ничего не видно,
а? Так как?! А! Тогда как узнать, где Пегий пес, в какой стороне? А!
     - Ну что ж, и тогда можно узнать,- спокойно отвечал ему на это  Орган.-
Для этого  есть звезды  на небе. Звезды не  подведут, всегда  точно  укажут.
Только бы сам знал, где какая звезда.
     Дай срок, научишься еще. Ты созвездие утки Лувр знаешь?
     - Знаю, кажется,- неуверенно произнес  Кириск,  глянув на отца. Эмрайин
понял затруднение сына:
     - Знает  чуть-чуть,  я ему как-то  показывал. Но этого  мало. Надо  еще
поучиться...
     Так  они  плыли,  постепенно  приближаясь  к  острову.  А  когда  стали
различимы отдельные камни и скалы  на берегу, пошли  обходом вокруг острова,
пристально  вглядываясь в  прибрежные места с тем,  чтобы обнаружить лежбище
нерпы. Кириск смотрел очень усердно, ему  хотелось первому увидеть стадо. Но
его предупредили -  если заметит зверей, не производить лишнего  шума. Орган
сказал,  что  нерпы  лежат  где-то  среди  прибрежных  камней  у  воды - они
выползают   на   сушу   погреться  на  солнце.  'Надо   приметить,  где  они
расположились, а  затем, высадившись скрытно  на  берег, подкрасться  к  ним
незаметно, чтобы  не вспугнуть. Но Кириск  так ничего и не разглядел. Берега
были  пустынны  и  унылы. Сплошной  дикий  камень,  разрушенный от  времени,
бесформенный, глыбистый.  Вокруг острова белопенным  кипящим  кольцом  шумел
прибой, норовя все время перехлестнуть через завалы обледенелых камней. Нет,
ничего не углядел на островке Кириск. Только камни на камнях и никаких живых
тварей.
     Зато  Мылгун  первым заметил.  И пока Кириск  крутил  головой,  пытаясь
различить, где именно затаились нерпы, лодка отплыла подальше от того места,
чтобы не оказаться увиденной с лежбища.
     А старый Орган понял, что Кириск ничего не разглядел.
     - Ну, ты видел? - спросил он у него. Мальчик не посмел соврать.
     - Не увидел,- признался он.
     -  Подплывем  еще  раз,- велел Орган.- Учись различать  среди камней. А
иначе ты не сможешь стать охотником.
     Гребцы повиновались,  подвели лодку  на  прежнее место,  хотя это  было
рискованно. Стоило  одной нерпе  поднять  тревогу, как все  стадо немедленно
кинулось  бы в море. Но, к счастью, звери не замечали' охотников. Они лежали
за каменной грядой среди корявых, беспорядочно разбросанных каменьэв почти у
самой воды.
     -  Вон  видишь  острый  камень,  как  обломанный  клык,  II  неподалеку
красноватый такой,  обледенелый бугорок - смотри между ними,- сказал Кириску
Мылгун.
     Кириск вглядывался. Мылгун  и  Эмрайин  тем временем, нагребая веслами,
старались  устойчиво держать  лодку  на месте. И  тут  Кириск  увидел  спины
морских зверей  - мощные  хвостатые тулова. Сероватые, пятнистые, лоснящиеся
спины  были  неподвижны.  Издали  для  неопытного глаза они были неразличимы
между камнями.
     И  с этой  минуты  мальчика  охватило  волнение. Начинается:  нот  они,
настоящие морские звери! Вот она, большая охота!

     Когда  они  затем  высаживались  на  берег,  он  был возбужден, он  был
переполнен  отвагой и восхищением. Отвагой, ибо он  чувствовал себя  в  этот
момент  сильным  и  значительным. И восхищением  - он видел, как  здорово  и
слаженно действовали охотники: как они подвели лодку к берегу, как Эмрайин и
старик  Орган  держали  на  веслах  лодку  у  прибоя,  а  Мылгун изловчился,
выпрыгнул на край г