е ребята, даже старшие, широко раскрыли в ожидании глаза: что же дальше?

- Я идти хочу, а он за ноги цепляется - я чуть не споткнулся! - и говорит:
"Возьми меня с собой, пожа-а-луйста, я домой хочу, к маме-готовальне, ей без
меня плохо."

Все весело хохочут, Юля краснеет, но смеется вместе со всеми и, взяв у папы
циркуль, сразу кладет его на место, в готовальню.

Мы вспоминаем сейчас, как мы были (да и бываем еще!) беспомощны в подобных
случаях, когда начинаем упрекать:

- Опять на место не положила!

- Сколько же можно?!

- Ну и растеряха ты у нас! И т.д. и т.п.

А результат? Обида, слезы и упрямое: "Ну и пусть!", "Ну и не надо! Да, я
такая! Такая! Такая!" "Ну и пусть!"

Б.П.: Вы спросите: при чем здесь годовалый малыш? А при том, что чем раньше
начинать, тем лучше.

     Зачем так рано?

Такой вопрос нам задают даже после нашегосамого подробного рассказа. Особенно
мамы.

- Подумать только, - говорят они, - с рождения учить стоять, ходить, плавать,
петь, говорить, чуть ли не читать - ведь жалко крошку! А потом: вырастают же
люди и без этого.

Конечно, вырастают, но...

Многие ли встречали человека, свободно говорящего на трех-четырех языках?
Такое не каждому дано, нужны особые лингвистические способности, скажут
многие и... ошибутся. В интернациональной школе при ООН в Нью-Йорке, где с
малых лет, а иногда с рождения живут, учатся и постоянно общаются дети многих
национальностей, знание трех-четырех языков - обычное явление. Все полиглоты!

Теперь представьте себе, что ребенок, психически совершенно нормальный,
обладающий слухом и зрением, в течение многих лет не в состоянии овладеть
даже одним родным языком и остается фактически немым. Невероятно, правда?
Однако науке известны трагические случаи, когда дети в младенческом возрасте
попадали в логово диких зверей. Если их возвращали к людям позже
шести-семилетнего возраста, они не могли научиться говорить, как ни старались
этому научить их терпеливые и добрые воспитатели! Не могли!

Еще пример. Может ли абсолютный музыкальный слух быть достоянием каждого
человека? Нам представить себе это трудно. Но вот жители Вьетнама - все! -
обладают поразительным музыкальным слухом. Чудо? Нет, просто вьетнамский язык
четырехтональный, и, чтобы понимать друг друга, вьетнамцы должны с
младенчества точно отличать высоту звуков.

С младенчества? Но ведь именно тогда - с первых дней жизни - и окунается
маленький вьетнамец в стихию родной речи. С первых дней - вот в чем дело!

Подозреваем ли мы, что, говоря своему несмышленышу ласковые слова, напевая
ему простые песенки, мы уже учим его говорить и понимать язык? Нет, просто
так принято, все так делают. Да и нам, взрослым, с ним так интереснее,
веселее, занятнее. И никто не думает о перегрузке, о том, что это рано, что
ребенку тяжело, вредно, опасно. Наступает момент, и первое слово, еще до
года, произносит сам малыш. Как просто! Но как непросто все становится, если
мы будем мало говорить с ребенком. Как задерживается сразу его развитие. В
доме ребенка, где дети воспитываются со дня рождения и на каждого взрослого
приходится 20-25 малышей, дети могут не заговорить и в два и в три года, с
большим трудом осваивают речь и нередко долгие годы отстают потом в развитии.

Итак, трудно осваивают язык (или не осваивают вовсе) те, кто начал изучать
его слишком поздно (дети Маугли), и те, языковое общение которых было очень
бедно. Время начала и условия для развития - вот что определяет успешность
овладения родной речью. Но почему не предположить, что точно так же дело
обстоит и с остальными способностями?

Чрезвычайно распространено мнение, что способности наследуются, даются от
природы. Но вот что утверждают последние работы генетиков: "...в наши дни,
после окончательной победы в генетике принципа ненаследуемости
благоприобретенных признаков, стало очевидным, что духовное развитие не
записывается в генах. Оно фиксируется в социальной программе, которая
передается путем воспитания, усложняется и развивается с каждым новым
поколением". Эти слова находим у академика Н.П.Дубинина (*) (подчеркнуто
нами. - Б.П. и Л.А. Н.), Но в первый год жизни ребенка эта социальная
программа целиком в руках родителей. И от того, как сумеют родители
распорядиться этим временем Начала Всех Начал, будет во многом зависеть
будущее развитие их ребенка.

(*) Дубинин Н.П., Шевченко Ю.Г. Некоторые вопросы биосоциальной проблемы
природы человека. М.: Наука, 1976, с. 17.

Л.А.: Подробнее мы расскажем об этом во второй части книги, где речь пойдет о
детях постарше. Но начало нормальных (или ненормальных) отношений с ребенком
вкладывается очень рано - пожалуй, даже до его рождения. Известно, что здесь
многое зависит от общего нравственного климата семьи. Но от чего зависит сам
семейный климат? Конечно, на него воздействует многое, зависящее и не
зависящее от членов семьи: от жилищных условий до личных настроений. И все
это накладывает отпечаток на будущий характер растущих в семье детей. Можно
ли все предусмотреть? Нельзя. Можно ли за все отвечать? По-моему, нужно!
Часто слышу, с какой легкостью жалуются матери друг другу: "Мой такой
неласковый", или "Такая уж она у меня плаксивая", или "А мой упрямый растет,
и в кого он такой?" и т.д. и т.п. И никакого намека на то, чтобы поискать
причину в собственных своих родительских действиях! Такой, дескать,
уродился...

Я же не вспомню ни одного примера, чтобы какой-нибудь недостаток наших детей
не находил своих истоков в непродуманных, безответственных, неправильных
действиях окружающих, прежде всего родных, близких людей, и особенно,
конечно, нас, родителей. Спохватываешься, мучаешься, думаешь, анализируешь -
и начинаешь все сначала, все по-другому. Не выходит. Снова и снова ищешь
выхода. И находишь! Это уже завоевание, открытие, маленькая победа. Из многих
таких достижений складывается опыт - опыт общения и... опыт ответственности.
Хорошо, когда начинаешь накапливать этот опыт как можно раньше.

     Без мамы плохо

Однажды в скверике мы наблюдали такую трогательную сценку. На скамейке
оживленно разговаривают две молодые женщины. К одной из них нет-нет да
приковыляет малыш лет двух, ткнется ей в колени, постоит так несколько секунд
и топает назад к стайке ребятишек в песочнице. Она не спрашивает его ни о
чем, просто положит сынишке руку на головку, погладит вихры, шепнет что-то на
ушко, и он, словно глотнув живой воды, снова возвращается к игре. Его никто
не обижал, мама ему была хорошо видна от песочницы, но он упорно приходил и
приходил к ней, чтобы просто прикоснуться, почуствовать живое тепло ее рук,
коленей - без этого он просто не мог играть спокойно. Вот эту жажду не просто
видеть меня, но и ощущать близко физически я заметила у своих малышей, к
сожалению, не сразу. Только постепенно я поняла, что это не каприз - видеть
маму постоянно, чувствовать ее рядом или хотя бы слышать голос ее. Вначале я
внимала не собственной интуиции, а расхожей "истине": ребенка не балуй, а то
он тебе на шею сядет (помните: к рукам приучишь - руки свяжет). И первенца
своего с самого начала пыталась не баловать: плачет - не подходила, пока не
перестанет; спать уложу и нарочно уйду - пусть засыпает сам; баюкать, песни
петь - ни-ни, а то привыкнет...

Ну и что вышло? Из-за диатеза он плохо спал, часто плакал по ночам, я, очень
стараясь "выдерживать характер", не брала его на руки и... извелась сама
вконец. А потом, отчаявшись, махнула рукой на все "нельзя" и "не положено" и
положила сынишку спать рядом с собой. За полгода его жизни это была первая
ночь, когда мы оба выспались всласть. И все последующие ночи перестали быть
для нас проблемой.

Именно после этого мы и днем стали брать чаще его на руки, а потом так же
поступали со всеми остальными малышами. Нашего папу бабушки иногда даже
"елкой" называли, потому что стоит ему появиться, как на нем виснут все, кто
может повиснуть, а кто не может, того он сам берет на руки и носит всех
долго-долго или возится с малышами, пока все не устанут. Нет, это не было для
нас обременительным. Мы видели, сколько радости приносит это ребятишкам, да и
нам, взрослым, было хорошо. А поэтому не огорчались, что нарушили какие-то
запреты.

И вот теперь в печати мы все чаще встречаем подтверждение верности своих
"неразумных" действий. Оказалось, физический контакт с близкими людьми дает
ребенку чувство защищенности и безопасности, что необходимо для нормального
развития психики. Описание одного опыта особенно поразило нас, хотя речь шла
в нем не о людях, а об обезьянах. Биологи Харлоу и Суоми рассказывают, что
они изучали экспериментально, в каком возрасте маленькие обезьянки лучше
всего обучаются. Но для уроков обезьянок приходилось отнимать от матерей,
чтобы те не мешали "учебе". Для маленьких обезьянок каждое расставание с
матерью становилось трагедией. Это так подействовало на них, что остановилось
их психическое развитие: шестимесячные обезьянки остались на уровне
трехмесячных (как раз тогда их и начали отрывать от матерей). Картина
эксперимента так исказилась, что его пришлось прекратить и начать второй.

Во втором эксперименте обезьянок отняли от матерей сразу после рождения, а в
клетку к каждой поставили по креслу с мохнатой обивкой, напоминавшей шерсть
матери. В спинку кресла встроили бутылку с соской и вскармливали обезьянок
искусственно. Обучение теперь шло прямо в клетке, кресло ему не мешало, но,
когда для пробы кресло уносили из клетки, детеныш падал на пол, где оно
стояло, и горько "плакал" - визжал. Стоило же вернуть кресло в клетку, как он
прыгал на кто, крепко впивался в мохнатую обшивку и несколько минут
прижимался к нему, не решаясь его оставить.

Эксперимент закончили, а выросших "безмамных" обезьянок пустили в общее стадо
обезьян. Однако они оказались настолько неконтактны, необщительны, что не
смогли даже создать семейные пары и были агрессивно настроены по отношению к
другим обезьянам. Тогда прибегли к искусственному опрлодотворению и дождались
от этих обезьян, выросших без мам, потомства. И что же? Они не проявили к
собственным детям никаких нежных чувств. Одна оторвала руку своему ребенку,
вторая раскусила голову, как кокосовый орех. Они не обращали внимания на то,
что малыш "плачет", тогда как в стаде в подобном случае к нему немедленно
бросается мать или даже кто-нибудь из других обезьян. Это поразило ученых: у
"безмамных мам" совершенно отсутствовал материнский инстинкт, испокон веков
считавшийся врожденным.

Вот как страшно - расти без мамы. Как же не болеть детишкам в яслях? Как же
выздоравливать малышам в больницах - без мам? По меткому выражению доктора
Б.Спока, теперь нередко превращают грудного ребенка в кроватного. А если еще
добавить сюда и искусственное вскармливание? Что же из этого получится, а?

     Требуются бабушки и дедушки

Столь же нуждаются малыши в речевом и эмоциональном общении. Вот здесь
незаменима роль бабушек, потому что родители из-за вечной своей занятости
сильно обделяют детей общением. Со старшими мы разговаривали много и подолгу,
вызывая их ответное желание повторять за нами звуки, произносить слоги, в
этом нам помогали бабушки, которые тогда жили вместе с нами.

И ребятишки к году уже многое понимали, даже произносили с десяток простых
слов, то есть развивались вполне нормально.

А со средними дело застопорилось: мы понадеялись, что все само собою
образуется, и, всегда занятые, не заметили, как они стали отставать в
развитии речи. Получалось это так. После завтрака или обеда мы отпускали
маленьких играть со старшими (старше на два-четыре года). Дела и игры у тех
обычно были такими, что младшие участвовали на равных: "жили" в доме,
построенном под столом, съезжали с горки, сделанной из раскладушки, и т.д.
Ребятишки как-то приспосабливались к тому, что младший не умеет говорить, а
потребность научить его никак не возникала. Малыш произносил какой-то
неопределенный звук "ы", который годился на все случаи жизни, и все его
понимали.

Вот тянет маленький ручонку к старшему и "говорит": "Ы-ы!" Тот дает ему руку,
и малыш ведет старшего в кухню. Здесь стоит высокая скамейка, а на ней ведра
с водой. Малыш берет со скамейки пустую кружку, вручает ее старшему, а сам
хлопает другой ручонкой по ведру. Все понятно. Старший окунает кружку в ведро
и поит малыша. И даже "ы" в этом случае не нужно. Мы и не заметили, что они к
полутора годам говорили меньше слов, чем обычно годовалый. Как же трудно было
их "разговорить" потом! Потребовалось много сил и времени, чтобы наверстать
упущенное время.

А когда родилась последняя дочка, Любаша, к нам переселился дедушка. Младшая
внучка стала его любимицей. Он подолгу мог разговаривать с ней, читать ей
стихи, рассматривать картинки, и Люба в полтора года уже говорила маленькими
фразами.

Сейчас как-то уходят из нашей жизни удивительные, веками шлифовавшиеся
народные потешки для самых маленьких, разные шутки-прибаутки, забавные
звукоподражания, сопровождающиеся разными несложными, но веселыми действиями,
так радующими ребенка. "Ладушки-ладушки", "Идет коза рогатая",
"Сорока-ворона" и т.д. и т.п. - много ли мы их знаем? А ведь их не один
десяток. А сказки? А песни? Расул Гамзатов замечает, что в Дагестане о плохом
человеке говорят: над ним мать пела плохие песни или не пела совсем.

А какие песни слушают дети сейчас? Даже сказки стали теперь телесказками и
радиосказками. Прочитали мы как-то, что даже предлагают малышам слушать
сказки по... телефону: набери номер - и пожалуйста! Да ведь песня, сказка -
это прежде всего средство эмоционального общения. Как же общаться с
телефоном?! Здесь что-то не так. Пусть сказка будет немудреная, пусть сказана
она будет без должной артистичности, но родным голосом, родным человеком.
Помните?

                ...заберусь я на печь к бабушке седой
                И начну у бабки сказку я просить,
                И начнет мне бабка сказку говорить...

Пусть не подумают читатели, что мы против теле- и радиосказок. Наоборот, они
очень нужны всем, в том числе и взрослым: воспроизведенные в художественных
образах мастерами слова, кино, театра, эти сказки сильно действуют на
воображение детей и многому их учат. Но все же... все же они тут лишь зрители
и слушатели. Сказку на экране не перебьешь, вопрос не задашь: смотри, слушай
и... переваривай. А вот читает мама сказку вслух или папа рассказывает
что-то. Тут же вспыхивает то смех, то споры, то реплика, то вопрос. Особенно
понравившиеся места читаем еще раз... Теплота и поэзия этих минут остаются с
человеком на всю жизнь. Их не может дать ни магнитофонная лента, ни
грампластинка, никакое иное самое современное изобретение - ничто не заменит
живого общения с ребенком.

     Яблоко раздора

Первый ребенок почти всегда становится как бы пробным камнем педагогических
воззрений всех взрослых, так или иначе связанных с малышом. Вокруг него чуть
ли не с первого дня разгораются страсти и споры - как кормить, купать,
держать, пеленать и т.д. и т.п. Самое грустное заключается в том, что каждый
из старших спорящих, даже если он не вырастил ни одного ребенка, считает себя
глубоким знатоком в деле воспитания, знает даже, как обращаться с самым
маленьким, и бесконечно дает советы и указания. Или, поджав губы, молча
осуждает все попытки молодых решить уйму проблем своими силами. А начинающие
родители, не имеющие никакого опыта, но преисполненные самых благих намерений
самостоятельно растить ребенка - конечно, современными способами! - не
приемлют ни одного совета, не согласны ни с чьими мнениями. У них уже есть
свое (иногда у каждого свое, что только ухудшает обстановку). Да, два
"враждующих лагеря" вокруг колыбели - к сожалению, явление типичное. Не
миновали его и мы.

Теперь, когда оглядываешься назад - в то трудное время постоянной нашей
"войны" с окружающими, - многое видится иначе, многое хотелось бы вернуть и
исправить, но это, к сожалению, невозможно. Зато возможно другое:
предотвратить подобные ошибки у других.

Может быть, наш рассказ поможет это сделать хотя бы отчасти.

Почти три года мы жили в одном доме со своими родными. Вокруг наших сыновей
(двухлетнего и шестимесячного) собрались шестеро взрослых: родители, две
бабушки, дядя и тетя - люди все очень разные - из не поддающихся на влияние и
уговоры. Атмосфера несогласия и напряжения воцарилась с самого начала: родные
настороженно и, безусловно, отрицательно отнеслись ко всем нашим
педагогическим начинаниям: необычной закалке, спортснарядам в комнате,
разрешению ползать по всему дому и т.д. Их нежелание хотя бы отчасти вникнуть
в то, почему мы так делаем, их предсказания страшного будущего наших детей,
высказываемые с уверенностью прорицателей, - все это не могло не возбудить в
нас протеста и стремления защитить себя от посягательств на наш суверенитет.
К счастью, мы сами были во многом солидарны и действовали сообща, поддерживая
друг друга. Это не исключало наших разногласий, но они, как правило,
оставались между нами и не становились достоянием окружающих. В этом была
наша сила - мы это чувствовали и дорожили своей солидарностью.

Но мы не догадывались о своей слабости, о том, что мы сами постоянно
провоцировали новые недовольства и возмущения окружающих и вызывали на себя
огонь их критики. Чем? Честное слово, сейчас стыдно писать об этом, но что
было, то было: увлеченные своими педагогическими поисками и открытиями, мы
фактически не считались с окружающими, с их мыслями, убеждениями, привычками,
традициями, чувствами, наконец.

Не считались не потому, разумеется, что хотели кому-то сделать наперекор, а
тем более назло - суетное и мелочное это чувство нам было чуждо с самого
начала. А нас подозревали в желании выделиться, что называется, быть не как
все добрые люди. Это, в свою очередь, тоже обижало нас. Но главная беда
заключалась в том, что мы просто поступали так, как считали правильным и
нужным, и не обращали внимания на то, как это отражается на жизни и
самочувствии окружающих. Мы вдохновлялись мудрым изречением: "Иди своей
дорогой, и пусть люди говорят что угодно". Даже гордились тем, что способны
идти прямо сквозь строй общественного мнения и общественных предрассудков.

Мы и сейчас этим гордимся. Хороши были бы мы, если бы вместо твердого курса
избрали "виляние под влиянием" каждого встречного и поперечного. Тут речь о
другом.

Совсем недавно мы наблюдали в электричке такую вот грустную сцену. В вагон,
забитый до отказа, едва протиснулся отец с плачущим сынишкой лет четырех на
руках.

- Хочу к бабушке, где бабушка? - повторял малыш снова и снова.

- Перестань реветь, - сурово выговаривал ему отец, - бабушка осталась, а мы
едем домой.

- Хочу к бабушке, - безнадежно тянул мальчик, еще всхлипывая, но уже в
основном переставая плакать. Отец не уловил этой перемены и, выйдя из
терпения, поставил сынишку на пол.

- Будешь реветь - не возьму на руки.

Что тут началось! Мальчишка громко расплакался и начал вопить исступленно:

- К бабушке! К бабушке хочу!

Пассажиры, разумеется, встрепенулись: кто читал, бросил на самом интересном
месте, кто говорил, оборвал речь на полуслове, кто дремал, очнулся... В ушах
у всех звон стоял от резкого детского вопля:

- К ба-а-абушке-е-е!

Отец стоял, прислонившись к стене, и время от времени произносил как можно
спокойнее и тверже (доставалось ему это нелегко):

- Кричишь? Ну кричи, кричи, а мы послушаем.

Стоявшие рядом пассажиры, в особенности, конечно, женщины, пытались унять
малыша, заговаривали с ним, показывали что-то, многие предлагали отцу сесть у
окна, отвлечь ребенка. Отец был непреклонен и от помощи отказывался:

- Пусть поорет, все равно по его не будет, и уговаривать его нечего.

Взбудораженный вагон между тем переживал случившееся: кто осуждал отца, кто
продолжал утешать крикуна, кто советовал "наддать этому сорванцу как следует,
чтобы знал на будущее", а одна пожилая женщина достала из сумочки валидол:

- Не могу я детс