тумаю?"
   Вслух же он произнес: "Это катарро де лос пульмонес."
   Карл поговорил с врачом снаружи,  под узким навесом,  а капли дождя
отскакивали от мостовой и мочили ему брючины, думая, скольким же людям
он это говорит,  а в глазах врача - лестницы, веранды, лужайки, проез-
ды,  коридоры и улицы всего мира...  душные немецкие альковы,  бабочка
липнет, распластавшись, к потолку, тихая зловещая вонь уремии просачи-
вается из-под двери, пригородные газоны под звук поливального распыли-
теля,  в спокойной ночи джунглей под неслышными крыльями комара-анофе-
леса.  (Примечание: Это не фигура речи. Комары-анофелесы действительно
бесшумны.) Скромный дом призрения в Кенсингтоне,  весь в толстых  ков-
рах:  жесткий парчовый стул и чашка чаю, гостиная в духе шведского мо-
дерна с водяными гиацинтами в желтой вазе - снаружи  фарфорово-голубое
небо  с плывущими облаками,  под плохими акварелями умирающего студен-
та-медика.
   "Шнапса, я думаю, фрау Ундершнитт."
   Врач разговаривал по телефону - перед ним лежала  шахматная  доска.
"Довольно серьезное поражение,  я считаю... разумеется, не имея случая
заглянуть во флюороскоп." Он снимает коня,  потом задумчиво ставит  на
место. "Да... Оба легкие... вполне определенно." Кладет трубку и пово-
рачивается к Карлу.  "Я наблюдал, как эти люди поразительно быстро из-
лечиваются от ран,  с узкой сферой охвата заражением.  Виноваты всегда
легкие... пневмония и , конечно же, Старая Верная." Врач хватает Карла
за хуй,  подскакивая и грубо, по-крестьянски, фыркнув. Его европейская
улыбка независима от проказ ребенка или животного. Он гладко продолжа-
ет  говорить на своем бестелесном английском,  жутко лишенным акцента.
"Наша Старая Верная Бацилла Коха." Врач щелкает каблуками  и  склоняет
голову.  "Иначе  они размножат свою глупую крестьянскую жопу до самого
моря, не так ли?" Он взвизгивает, сунувшись лицом под самый нос Карлу.
Карл отступает в сторону, а за ним - серая стена дождя.
   "Неужели нет никакого места, где его могли бы вылечить?"
   "Мне кажется,  есть  нечто  вроде санатория," он вытягивает из себя
это слово с двусмысленной непристойностью,  "в Районной Столице. Я за-
пишу вам адрес."
   "Химическая терапия?"
   Его голос падает во влажном воздухе фальшиво и тяжело.
   "Кто может сказать. Все они - глупые крестьяне, а хуже всех кресть-
ян - так называемые образованные. Этим людям следует препятствовать не
только учиться читать, но и учиться разговаривать. Нет нужды не давать
им думать; об этом позаботится природа."
   "Вот вам адрес," прошептал врач, не разжимая губ.
   Он уронил свернутую пилюлей бумажку Карлу  в  ладонь.  Его  грязные
пальцы, лоснящиеся от пластилина, задержались у Карла на рукаве.
   "Остался еще вопрос моего гонорара."
   Карл сунул  ему скомканную банкноту....  и врач растворился в серых
сумерках, потрепанный и вороватый, как старый торчок.
   Карл увидел Хоселито в большой чистой комнате,  полной света, с от-
дельной  ванной  и бетонным балконом.  И ведь не о чем говорить в этой
холодной пустой комнате, водяные гиацинты растут из желтой вазы и фар-
форово-голубое небо с плывущими облаками, страх то пропадает, то появ-
ляется в его глазах.  Когда он улыбался, страх улетучивался маленькими
кусочками света,  загадочно таился в высоких прохладных углах комнаты.
А что я могг сказать, чувствуя смерть вокруг себя и маленькие расколо-
тые образы, что лезут перед сном в голову?
   "Завтра меня отправят в новый санаторий. Приезжай меня навестить. Я
там буду один."
   Он закашлялся и проглотил конфетку с кодеином.
   "Доктор, я понимаю,  то есть,  мне дали понять,  я читал и слышал -
сам  я  не отношусь к медицинской профессии - и даже не пытаюсь делать
вид - что концепция санаторного лечения в большей или меньшей  степени
вытеснена, или. по крайней мере, весьма определенно дополнена химичес-
кой терапией.  Соответствует ли это истине, по вашему мнению? То есть,
я хочу сказать, Доктор, пожалуйста, будьте со мной откровенны, как че-
ловек с человеком, как вы относитесь к химической терапии по сравнению
с санаторным лечением? Вы ее приверженец?
   Индейское лицо врача с признаками больной печени было непроницаемо,
как лицо банкомета.
   "Полностью современная,  как видите," он обводит комнату жестом ли-
ловых от дурного кровообращения пальцев. "Ванна... вода... цветы. Весь
чох." Он завершил выражением на кокни с торжествующей ухмылкой. "Я на-
пишу вам письмо."
   "Вот это письмо? В санаторий?"
   Голос врача доносился из страны черных скал и огромных бурых лагун,
масляно переливавшихся на поверхности.  "Мебель... современная и удоб-
ная. Вы так и находите, разумеется?"
   Карл не  мог разглядеть санатория из-за фальшивого фасада с зеленой
лепниной,  который венчала хитрая неоновая вывеска, мертвая и зловещая
на  фоне  неба в ожидании темноты.  Санаторий был,  по всей видимости,
построен на огромном известняковом мысе, о который волнами разбивались
приливы цветущих деревьев и щупальцев лоз. В воздухе висел тяжелый за-
пах цветов.
   Комманданте сидел за длинными  деревянными  козлами  под  решеткой,
заплетенной  лианами.  Он  абсолютно ничего не делал.  Он взял письмо,
протянутое ему Карлом,  и шепотом прочел от начала до конца,  пальцами
левой руки читая у себя по губам.  Потом наколол письмо на шип над па-
рашей.  Потом начал что-то списывать с конторской книги,  полной цифр.
Он все писал и писал.
   В голове у Карла мягко взрывались расколотые образы,  и в неслышном
падении он выскальзывал из себя.  Ясно и резко с огромного  расстояния
он видел самого себя сидящим в столовой. Передоз гарриком. Его старуха
трясет его и подносит к самому носу горячий кофе.
   Снаружи старый наркуша в костюме Деда Мороза продает рождественские
брелоки. "Боритесь с туберкулезом, народ," шепчет он своим бестелесным
торчковым голосом.  Хор Армии Спасения,  состоящий из искренних, гомо-
сексуальных футбольных тренеров, поет: "В Сладком Грядущем".
   Карл вплыл обратно в свое тело, мусорных призрак, по которому земля
плачет.
   "Я мог бы его подкупить, конечно."
   Комманданте постукивает по столу одним пальцем и мычит  "Пробираясь
до Калитки".  Далеко,  затем настойчиво близко - что-то вроде сирены в
тумане, за долю секунды до скрежещущего грохота.
   Карл наполовину извлек банкноту  из  кармана  брюк....  Комманданте
стоял  возле огромной стены шкафчиков и сейфов.  Он взглянул на Карла,
глаза больного животного потухли, умирая внутри, безысходный страх от-
ражал лик смерти. В этом цветочном запахе, с банкнотой, наполовину вы-
нутой из кармана,  Карла охватила слабость, спирая дыхание, останавли-
вая ток крови. Он оказался в громадной воронке, кружась спиралью вниз,
к черной точке.
   "Химическая терапия?" Вопль выплеснулся из его плоти сквозь  пустые
раздевалки и казармы,  затхлые отели курортов и призрачные,  кашляющие
коридоры туберкулезных санаториев,  бормочущий,  отхаркивающийся серый
запах воды из-под грязной посуды - запах ночлежек и Домов Престарелых,
гигантские, пыльные таможенные сараи и склады, сквозь разломанные пор-
тики и размазанные арабески,  железные писсуары,  протертые до толщины
листка бумаги струями мочи миллионов педиков,  заброшенные и  заросшие
сорняками  уборные  с  затхлым запахом говна,  вновь превращающегося в
почву, торчащий деревянный фаллос на могиле вымирающих народов, жалоб-
ный,  как листва на ветру, через широкую бурую реку, по которой плывут
целые деревья с зелеными змеями в ветвях,  а грустноокие лемурывысмат-
ривают  берег поверх громадной равнины (крылья стервятников шелестят в
сухом воздухе).  Путь усыпан  рваными  гондонами,  пустыми  пульманами
из-под гаррика и тюбиками конского возбудителя,  выжатыми досуха,  как
костяная мука на летнем солнцепеке.
   "Моя мебель." Лицо комманданте пылало металлом во вспышке настойчи-
вости. Глаза его погасли. По комнате повеяло озоном. "Новиа" бормотала
над своими свечками и алтарями в одном углу.
   "Все это - Трак... современный, отличный..." он идиотски качает го-
ловой и распускает слюни. Желтый кот тянет Карла за штанину и выбегает
на бетонный балкон. Мимо проплывают облака.
   "Я мог бы вернуть свой депозит.  Начните мне какое-нибудь маленькое
предприятие где-нибудь." Он кивает и улыбается, как заводная игрушка.
   "Хоселито!!!" Мальчишки,  играющие на улице в мяч, гоняющие быков и
рассекающие на великах,  поднимают головы,  когда это имя  со  свистом
проносится мимо и медленно тает вдали.
   "Хоселито!... Пако!...  Пепе!... Энрике!..." Жалостливые мальчишес-
кие крики плывут в теплой ночи.  Знак Трака ворочается ночным зверем и
вспыхивает синим пламенем.
   ЧЕРНОЕ МЯСО
   "Мы друзья, да?"
   Юный чистильщик обуви натянул свою фарцовую ухмылку и заглянул сни-
зу в мертвые,  холодные, подводные глаза Моряка - глаза без следа теп-
ла, похоти, ненависти или какого бы то ни было чувства, подобных кото-
рым мальчишка не только ни разу в жизни не испытывал в себе, но и ни у
кого не видел,  одновременно холодные и напряженные,  безличные и хищ-
ные.
   Моряк наклонился и дотронулся пальцем до внутренннего  сгиба  локтя
мальчишки. Он заговорил мертвым, торчковым шепотом:
   "С такими венами, как у тебя, Пацан, я бы за всю оттянулся!"
   Он рассмеялся,  черный насекомый смех,  казалось,  служивший некоей
непостижимой функцией ориентации, вроде писка летучей мыши. Моряк зас-
меялся трижды. Потом остановился и завис неподвижно, вслушиваясь в се-
бя.  Он нащупал неслышную частоту мусора. Лицо его разгладилось, будто
высокие скулы облил желтый воск. Он выждал полсигареты. Моряк умел вы-
жидать. Но глаза его горели отвратительным сухим голодом. Он медленным
полуоборотом обернул свое лицо,  полное контролируемой чрезвычайности,
срисовывая только что зашедшего внутрь человека. "Жира" Терминал сидел
там,  прочесывая кафе пустым взглядом перископа. Когда глаза его натк-
нулись на Моряка,  он коротко кивнул.  Только оголенные нервы мусорной
болезни засекли это движение.
   Моряк протянул  мальчишке  монету.  Он перетек к столику Жиры своей
дрейфующей походочкой и уселся. Долго они сидели в молчании. Кафе было
встроено в один бок каменного пандуса у подножия высокого белого кань-
она, сложенного из кирпича. Лица Города вливались внутрь по-рыбьи мол-
ча,  испятнанные порочными пристрастиями и насекомыми похотями.  Осве-
щенное кафе было водолазным колоколом с порванным кабелем наверх, мед-
ленно оседавшим в черные пучины.
   Моряк полировал ногти о лацканы пиджака из горной шотландки. Сквозь
блестящие желтые зубы он насвистывал песенку.
   Когда он шевелился,  миазмы плесени исходили от его одежды, затхлая
вонь  опустевших  раздевалок.  Он  изучал свои ногти с фосфоресцентным
напряжением.
   "Тут ништяк, Жира. Могу раздобыть двадцать. Аванс нужен, конечно."
   "Со свисту, что ли?"
   "Ну не в кармане же у меня два десятка яиц. Говорю тебе - оно уже в
натуре студень. Напрячься чуток - и готово." Моряк рассматривал ногти,
как лоцию. "Ты же знаешь, я всегда доставляю."
   "Давай тридцать сделаем.  И десять тюбиков  авансом.  На  этот  раз
завтра."
   "Мне сейчас тюбик нужен, Жира."
   "Прогуляйся - получишь."
   Моряк выплыл  на Толковище.  Уличный разносчик пихнул ему в портрет
вайер,  прикрыв им свою руку на моряцкой авторучке.  Моряк шел дальше.
Он вытащил ручку и разломал ее,  как орех, своими толстыми, жилистыми,
розовыми пальцами.  Он извлек свинцовый тюбик.  Один конец обрезал ма-
леньким кривым ножом. Изнутри выползло черное облачко тумана и повисло
в воздухе кипящим мехом.  Лицо Моряка растворилось. Его рот пошел вол-
нами вперед, смыкаясь на длинном тюбике, всасывая черный пух, вибрируя
в сверхзвуковой перистальтике, и исчез неслышным розовым взрывом. Лицо
вновь сошлось в фокусе, непереносимо резком и ясном, пылая желтой мар-
кой мусора, опаляющей серые ляжки миллиона вопящих торчков.
   "Так будет длиться месяц," решил он,  сверившись с незримым  зерка-
лом.
   Все улицы  Города скатывались вниз между каньонами,  становившимися
все глубже и глубже,  к громадной площади в форме  почки,  заполненной
тьмой.  Стены улицы и площади истыканы жилыми клетушками и кафе, неко-
торые из них - всего несколько футов глубиной, а некоторые простирают-
ся, пока хватает глаз, лабиринтами комнат и коридоров.
   На всех уровнях пересечения мостов,  подмосток,  фуникулеров.  Юно-
ши-кататоники, переодетые женщинами, в платьях из джута и гнилых тряп-
ках,  с  лицами,  грубо  и густо размалеванными яркими красками поверх
слоя побоев,  арабесок треснувших, сочащихся шрамов до самой жемчужной
кости, толкают прохожего в молчаливой льнущей настойчивости.
   Контрабандисты, торгующие  Черным  Мясом,  плотью гигантской водной
черной многоножки - иногда достигающей длины шести футов - обитающей в
проходе между черных скал и переливающихся бурых лагун, выставляют па-
рализованных ракообразных в закамуфлированных кармашках Толковища, ви-
димых одним только Мясоедам.
   Последователи устаревших  немыслимых  занятий,  машинально рисующие
этрусские закорючки,  пристрастившиеся к еще не синтезированным нарко-
тикам,  чернорыночники Третьей Мировой войны,  акцизные телепатической
чувствительности, остеопаты духа, расследователи нарушений, изобличае-
мых ломовыми параноидными шахматистами,  прислужники фрагментарных ор-
деров,  записанных гебефренической скорописью и обвиняющих в несказан-
ных надругательствах над духом,  чиновники неконституционных полицейс-
ких государств,  ломщики изысканных грез и ностальгий,  испытанных  на
клетках  мусорной  болезни с повышенной чувствительностью и выменянных
на сырье воли, пьяницы Тяжелой Жидкости, запечатанной в полупрозрачный
янтарь снов.
   Кафе Встреч занимает одну сторону Толковища,  лабиринт кухонь, рес-
торанов,  ночлежных каморок, опасных железных балконов и подвалов, вы-
ходящих к подземным баням.
   На табуретах, обитых белым атласом, сидят нагие Воротилы, посасывая
полупрозрачные разноцветные сиропы сквозь  алебастровые  соломинки.  У
Воротил  нет печени,  и они вскармливают себя исключительно на сладос-
тях.  Тонкие, лилово-синие губы прикрывают острый, как бритва, клюв из
черной кости,  которым они зачастую рвут друг друга в клочья,  если не
поделят клиента.  Эти существа выделяют из своих возбужденных  пенисов
вызывающую привыкание жидкость, которая продляет жизнь, замедляя мета-
болизм.  (Фактически,  все агенты долголетия,  как доказано,  вызывают
привыкание  в  прямой пропорции к их эффективности в продлении жизни.)
Зависшие на жидкости Воротил известны под названием Рептилии. Несколь-
ко  таких  Рептилий  перетекают  через стулья своими гибкими костями и
черно-розовой плотью. Веер из зеленого хряща, покрытый полыми, возбуж-
денными волосками, сквозь который Рептилии впитывают жидкость, взбуха-
ет за каждым ухом. Вееры, время от времени колыхаемые невидимыми тока-
ми воздуха,  также служат некоей формой общения, ведомой только Репти-
лиям.
   Во время Паник, случающихся раз в два года, когда освежеванная, об-
рушенная Полиция Грез штурмует Город,  Воротилы ищут спасения в глубо-
чайших расселинах стены, запечатывая себя в глиняные клетушки, и оста-
ются там в биостазе на много недель. В такие дни серого ужаса Рептилии
мечутся все быстрее и быстрее,  с визгом проносятся друг мимо друга на
сверхзвуковых скоростях, их гибкие черепа трепыхаются на черных ветрах
насекомой агонии.
   Полиция Грез рассыпается на комочки  гнилой  эктоплазмы,  сметаемой
прочь старым наркошей,  кашляющим и отхаркивающимся в утреннем кумаре.
Чувак Воротил приходит с алебастровыми банками  жидкости,  и  Рептилии
разглаживаются.
   Воздух снова неподвижен и чист, как глицерин.
   Моряк засек  свою Рептилию.  Он подплыл к ней и заказал зеленый си-
роп. У Рептилии был маленький, круглый диск рта с бурой щетиной, невы-
разительные  зеленые  глаза,  почти полностью прикрытые тонкой пленкой
век. Моряк ждал час, пока тварь не осознает его присутствия.
   "Есть яйца для Жиры?" спросил он, и его слова зашевелились в волос-
ках веера Рептилии.
   Рептилии потребовалось два часа, чтобы поднять три розовых прозрач-
ных пальца, покрытых черным пушком.
   Несколько Мясоедов валялись в блевотине, слишком ослабев, чтобы по-
шевельнуться.  (Черное  Мясо - вроде разложившегося сыра,  ошеломляюще
вкусное и тошнотворное,  поэтому едоки едят его и блюют, и едят снова,
пока не падают в измождении.)
   Размалеванный юноша  проскользнул внутрь и схватил один из огромных
черных когтей,  пустив клубы сладкого, тошнотворного дыма по всему ка-
фе.
   БОЛЬНИЦА
   Заметки О Дезинтоксикации.  Паранойя ранней стадии соскока....  Все
выглядит голубым.... Плоть мертва, одутловата, тускла.
   Кошмары Соскока. Кафе, обрамленное зеркалами. Пустое.... В ожидании
чего-то....  В  боковом проеме дверей возникает человек....  Худощавый
маленький араб в бурой джеллабе с седой бородой и серым лицом... У ме-
ня  в руке кувшин с кипящей кислотой....  В конвульсии необходимости я
плескаю ее ему в лицо....
   Все похожи на наркоманов....
   Предпринимаю небольшую прогулку по больничному дворику.... Пока ме-
ня не было,  кто-то брал мои ножницы, они измазаны какой липкой, крас-
но-бурой жижей....  Без сомнения,  эта сучка-криада  подравнивает  ими
свою ветошь.
   Ужасные на  вид европейцы заполонили собой лестницу,  перехватывают
медсестру,  как раз когда мне нужно лекарство,  впустую ссут в  тазик,
когда я моюсь,  занимают туалет по многу часов кряду - вероятно, пыта-
ются выудить резиновый палец с бриллиантами, который закурковали у се-
бя в заднице....
   На самом  деле,  весь  клан  европейцев переехал ко мне поближе....
Старой мамаше делают операцию,  а ее доченька влезает  в  самое  нутро
проследить,  чтоб эту рухлядь обслужили как полагается. Странные посе-
тители,  предположительно родственники...  На одном вместо очков такие
прибамбасы,
   опустившийся гранильщик алмазов...  Человек,  испохабивший Трокмор-
тонский Бриллиант и вышибленный из отрасли....  Все эти ювелиры, стол-
пившиеся вокруг Бриллианта в своих рясах, прислуживающие Чуваку. Ошиб-
ка в одну тысячную дюйма полностью гробит камень, и им приходится спе-
циально импортировать этого типа из Амстердама, чтоб сделал работу....
И вот он вваливается вусмерть бухой с громадным  отбойным  молотком  и
раздалбывает алмаз в прах....
   Я не  подрубаюсь по этим гражданам....  Сбытчики дури из Алеппо?...
Контрабандисты выкидышей из Буэнос-Айреса?...  Нелегальные  покупатели
алмазов из Йоханнесбурга?... Работорговцы из Сомалиландии? Подельники,
по меньшей мере...
   Непрерывные сны о мусоре: Я ищу маковое поле.... Самогонщики в чер-
ных стетсонах отправляют меня в Ближневосточное кафе....  Один из офи-
циантов - связник по югославскому опию....
   Покупаю пакет героина у Малайской Лесбиянки в кителе с  белым  рем-
нем....  Тырю бумажку в тибетском отделе музея. Она пытается отлямзить
ее обратно.... Ищу место вмазаться....
   Критическая точка соскока - не ранняя фаза обостренной  болезни,  а
финальный  шаг  на свободу от мусорной среды....  Начинается кошмарная
интерлюдия клеточной паники,  жизнь зависает между двумя  способамибы-
тия....  В этот момент тяга к мусору концентрируется в последнем, все-
выплескивающемся усилии и,  кажется,  приобретает  сновидческую  силу:
обстоятельства подкладывают мусор тебе на пути....  Ты встречаешь Шме-
кера былых времен,  вороватого больничного служителя, старпера-писате-
ля....
   Охранник в форме из человеческой кожи, в черной куртке с пуговицами
из съеденных кариесом желтых зубов, эластичной водолазке цвета полиро-
ванной индейской меди,  подростково-нордических смуглых штанах, санда-
лиях из ороговевших от мозолей подметок молодого малайского фермера, в
пепельно-буром шарфике,  повязанном и заткнутом под рубашку.  (Пепель-
но-бурый - это цвет вроде серого под коричневой кожей. Иногда его мож-
но найти у помесей негров и белых,  смесь эта не сошла, и цвета р