юбите Терентьевича.
     --  Нет,  --  ответила  она,  --  я   люблю   другого.   А
Терентьевича  я  уважаю  как очень порядочного человека и желаю
ему добра.
     -- Так в чем причина?
     -- Видите ли, -- помялась она немного, -- все  мужчины,  с
которыми  я близко общалась, кончали очень плохо. А я ничего не
могла с этим поделать. Мне жаль Терентьевича, и я  пытаюсь  ему
помочь.
     -- Роковая женщина?
     В ответ она пожала плечами.
     --  Что  же  случалось  с  вашими  мужчинами? Какая собака
Баскервилей кусала их до бешенства? Муж с ума сошел не по своей
воле, первый любовник до сих пор в тюрьме,  два  других  просто
сгинули  как-то  вдруг,  без объяснений. Правда, потом я одного
случайно встретила, но он от меня шарахнулся в  сторону.  Ну  а
Шекельграббера  вот  взяли  и убили. Что теперь с Терентьевичем
будет -- ума не приложу... Так вы мне поможете?
     -- Нет.
     -- Почему?
     -- Не вижу смысла.
     --  А-а,  вы  собираетесь  использовать  Терентьевича  как
приманку  и  покончить  со  мной, как с роковой женщиной, раз и
навсегда.
     -- Очень может быть.
     -- Я вас недооценила.
     -- А я вас переоценил и не хочу развенчивать.
     Лучше б я промолчал. От  такого  взгляда,  каким  ошпарила
меня  Размахаева,  обычно  прячутся под стол. Но я следил за ее
пальцами,  ловя  момент,  когда   они   начнут   царапать   мою
физиономию,  и  взгляд  благополучно  прошел  боком. Неожиданно
Кашлин поднял голову и пробормотал:
     -- Первым к Картеру и Карнарвону  пришел  Безенчук,  чтобы
купить  патент  на саван Тутанхамона. Но мне непонятно, то есть
мне понятно, когда просто двоится в глазах,  но  когда  ты  сам
двоишься в зеркале! -- это не зеркало, это недоразумение.
     -- Ему надо в кровать, -- сказал я.
     -- Я отвезу, -- ответила она.
     -- Вам помочь?
     -- Не первый раз.
     Тут  только  я  сообразил,  кого Размахаева любит на самом
деле, если вообще способна на  какие-то  чувства.  Сообразил  и
пошел домой от греха подальше...

     Утром  я  забрел  к  Квочкину.  Накануне тот опять смотрел
американский  боевик,  потому  что  носился  по  дежурке,   как
угорелый, и кричал:
     -- Сейчас я кому-нибудь задницу надеру!
     Меня он тоже встретил "классическим" вопросом:
     -- У тебя все хорошо?
     --  Лучше-хуже  некуда,  --  ответил  я. -- Оказывается, у
Размахаевой был муж. По моим данным, он сошел с ума. Нельзя  ли
выяснить, где он находится?
     -- Как фамилия?
     -- Должна быть Размахаев.
     -- Позвони через пару часов...
     Тогда,      коротая      время,      я      завернул     к
паталогоанатому-массажисту. Не очень-то он  мне  обрадовался  и
дверь  открыл  со  скрипом. Я думал, что наткнусь на любовника,
которого легко опознаю среди подозреваемых, но Горчицын  был  в
квартире один.
     -- Подарили Кувыркалкиной букет от моего имени?
     -- Подарил.
     -- А она что?
     -- Взяла, -- ответил он вяло.
     Мы помолчали, думая каждый о своем.
     -- Чай пить будете? -- спросил Горчицын, убирая паузу.
     Я не смог побороть отвращения и отказался. В следующий раз
буду ходить к "голубым" со своей чашкой и заваркой.
     -- Зачем вы соврали мне про деда с пуделем в бане?
     -- Я не врал.
     -- Врали, как сивый мерин.
     -- Нет.
     --  Так  можно  препираться  до  следующего  утра, а утром
продолжить, -- сказал  я.  --  Послушайте,  Горчицын,  в  ваших
интересах  рассказать  мне  все,  что  знаете  и  о чем строите
догадки,  ибо  всякое  отмалчивание   и   увиливание   тормозит
следствие  и наводит на ненужные подозрения. Вас можно привлечь
к   ответственности   на   основании   соответствующей   статьи
Уголовного   кодекса   и   временно  поместить  в  Лефортовский
изолятор. чему  вы  вряд  ли  обрадуетесь,  если,  конечно,  не
мазохист. Итак, вы знаете убийцу?
     -- Не знаю.
     -- Но догадываетесь?
     Он неопределенно пожал плечами.
     -- Откуда вам известен Заклепкин?
     -- Какой Заклепкин?
     --  Какого  в бане встретили и какого там не было ни телом
ни духом.
     -- Я, наверное, ошибся, -- сказал Горчицын.  --  Наверное,
дед с собакой приходил в сауну.
     -- В женское отделение?
     -- Да.
     -- Поразительный дед! Испорченности вам обоим не занимать.
И как же его шайками не закидали?
     -- Его просто не пустили.
     --  А  зачем  он  приходил? Я еще могу объяснить появление
чеховской дамы с собачкой в женской сауне, но деда с пуделем!..
     -- Может быть, ему кто-то срочно был нужен из клиенток.
     -- Какие у вас отношения с Опрелиным?
     -- Никаких.
     -- Вы знаете, кто он?
     -- Я знаю, кем он был раньше, -- ответил Горчицын, -- года
три назад Опрелин возил ко мне Марину на массаж.
     -- В "УАЗике"?!
     -- Нет, это было еще до "Долины царей". Тогда он ездил  на
черной "волге" с партийными номерами.
     --  Вот  это  уже ценная информация, -- сказал я, похлопал
Горчицына по плечу дружелюбно и удалился...
     На улице пришлось полчаса клянчить у прохожих  монетку.  С
этой  чертовой инфляцией ерунду сделать невозможно, а на что-то
солидное нет денег. Наконец, одна девушка одарила-угостила меня
медным российским рублем. Дозвонился  сразу,  видимо,  повезло:
никого в тот момент не убивали, не насиловали и не грабили.
     -- Нашел мужа Размахаевой? -- спросил я Квочкина.
     --  Найти-то  нашел,  но вряд ли ты до него доберешься, --
ответил  милиционер.  --  Его  еще  при  социализме  упекли   в
спецполиклинику.  Туда  сажали  неугодных  режиму,  строптивцев
всяких, правдолюбцев и помешавшихся на этом поприще.
     -- А куда еще сажать помешавших себе?
     -- Сейчас-то многих домой  выгнали,  но  твой  интерес  на
самом деле чокнулся.
     -- Может, перекормили лекарствами?
     --  Запросто,  --  ответил  Квочкин.  -- Только тебя в эту
клинику даже теперь не пустят...
     -- А гласность?
     Но Квочкин меня не слышал:
     -- ...Да и что тебе этот псих путного  скажет?  Все  равно
суд его в качестве свидетеля не примет. Так что, ищи других.
     -- Намек понял.
     --  Тут  такое дело, -- замялся Квочкин несвойственным ему
тоном.  --  Сегодня  конец  квартала,  мне  машину  по  дешевке
сделали,  триста  долларов  не  хватает.  Сходи  к  Поглощаеву,
попроси на текущие расходы или аванс.
     -- Не даст.
     -- А ты скажи, что послезавтра  приведешь  ему  убийцу  за
руку.
     -- Ладно, попробую, -- смирился я.
     -- Ты где?.. -- спросил Квочкин. -- Там и стой. Я за тобой
заеду, чтоб побыстрей.
     Через пятнадцать минут я входил в "Долину царей", за окном
ждали  желто-синие  "жигули" с мигалкой на крыше. Вид мой на их
фоне был очень внушительный.
     -- Срочно к Поглощаеву, -- бросил я.
     Кувыркалкина посмотрела на меня двусмысленно: то ли ждала,
что я прощения попрошу, то ли хотела поблагодарить за цветы. Во
всяком случае, рта она не открыла, и я  прошел  в  кабинет  без
звука.
     Поглощаев  привычно  трепался по телефону, Кашлин привычно
вынул палец из носа и пожал мою руку.
     --  Деньги  нужны,  --  сказал  я  Поглощаеву,  когда  он,
наконец,   наговорился.   Если  б  у  нас  платили  за  телефон
поминутно, он наговорился бы до бедности.
     -- Что так? -- удивился он.
     -- Вот так, -- пришлось ответить.
     -- Я не бездонная бочка, а вы  вроде  бы  не  рэкетир,  --
сказал Поглощаев.
     -- Да ладно вам жадничать. Нужно-то всего триста долларов.
В пересчете   устроит   и  рублями,  --  сказал  я.  --  Убийца
Шекельграббера уже найден, послезавтра я назову его имя.
     -- А почему не завтра?
     -- Потому что завтра первое апреля. Вы мне не поверите.
     -- Скажите сейчас, -- влез Кашлин.
     Я на секунду замялся: -- Нужно собрать кое-какие  справки,
чтобы   не  выглядеть  голословным.  В  условиях  постсоветской
бюрократии эта проблема упирается во взятки.
     -- Я не виноват, что вам не хватило накладных расходов, --
выдавил Поглощаев.
     -- Вы виноваты в том, что тормозите следствие, -- сказал я
строго. -- Да и беру я из своего гонорара.
     -- Не пойму, кто  кого  нанял,  --  Поглощаев  поднялся  и
вышел.   А  я-то,  наивный,  думал,  что  деньги  он  держит  в
кабинетном сейфе, оказалось -- нет. Где же? В морге, что ли?
     -- Зря вы сболтнули, что знаете имя убийцы, -- сказал  мне
Кашлин.
     -- Вы тоже знаете? -- удивился я.
     -- Так же, как и все, -- догадываюсь, -- ответил он.
     Спрашивать:  "Ну  и  кто?" -- после собственного признания
выглядело бы идиотизмом, и я промолчал.
     -- Лучше бы вам сегодня и  завтра  не  ночевать  дома,  --
посоветовал  Кашлин.  -- Одно из двух: либо он ударится в бега,
либо убьет вас. Или покалечит -- как получится.
     -- А кто скажет, что я его вычислил?
     -- Первый встречный-поперечный.
     -- Вы знаете свекра и свекровь Размахаевой?
     -- Нет.
     -- А ее родителей? Они живы? -- спросил я по инерции.
     Кашлин даже подпрыгнул на стуле.
     --  Вы  обманули   Поглощаева,   вы   не   знаете   убийцу
Шекельграббера! Я так и думал. Лучше вам сегодня переночевать в
милиции.
     -- Я посплю на посту.
     Тут вошел Поглощаев и отсчитал деньги, причем рублями и по
заниженному курсу. Скаред!
     -- Займись, наконец, делом, -- бросил он зло Кашлину.
     --   Я  занят,  --  спокойно  ответил  тот,  --  обдумываю
организацию нового акционерного общества "Долина цариц".  Потом
откроем  дочернее предприятие -- "Долину приближенных и любимых
животных"...
     Я вышел в приемную и сел на край стола Кувыркалкиной.
     -- Что-то я по тебе соскучился.
     -- Вали отсюда, -- ответила она.
     --  Только  с  тобой,  --  сказал  я.  --  Пойдем  скорей,
Поглощаев тебя отпустил. Мне на поруки.
     -- Ты серьезно?..
     На улице я передал деньги Квочкину.
     --  Ну  зачем  при  свидетелях?!  -- прошипел он больше по
привычке, чем из боязни.
     -- это не свидетель, это подозреваемая номер один,  у  нее
есть  пистолет,  --  сказал я. -- Слушай, подбрось нас до моего
дома, надо уйти от "хвоста".
     -- Извини, старик, времени нет ни секунды. Приходи завтра,
обмоем покупку, -- и он укатил...
     Через час мы уже пили в  постели  шампанское,  за  которое
заплатила Ольга.
     -- Ты подлец! -- говорила она после каждого глотка.
     -- Согласен.
     -- И дурак набитый!
     -- Возражений нет.
     -- И скотина!
     -- В точку.
     -- Я за тебя замуж не пойду!
     -- Этого и не требуется, -- искренне ответил я.
     -- А как же? -- удивилась она.
     -- Найдем выход...
     Когда  мы  уже приготовились подремать от переутомления, в
дверь  сначала  настойчиво   зазвонили,   потом   требовательно
забарабанили кулаками. Я подошел к двери и спросил:
     -- Кто там такой шустрый?
     -- Открой, ублюдок! -- по голосу я опознал Опрелина.
     -- Не могу, я голый.
     -- Ублюдок! Ублюдок! -- эхом разносилось по подъезду.
     Я вернулся в комнату и сказал Ольге:
     -- Кажется, твой муж в гневе, а черного хода у меня нет.
     -- Что будем делать? -- спросила она.
     Но  Опрелин  все  решил  за  нас. Видимо, разбежавшись, он
плечом вышиб дверь и возник в комнате. В  руке  Опрелин  держал
пистолет.  Я  попытался  выбить опасную игрушку ударом ноги, но
промазал и только лягнул дурака. Опрелин с перепугу  выстрелил.
Боли  я  не почувствовал, поэтому закрыл глаза, перестал дышать
и, двигаясь наощупь, вытащил Кувыркалкину на балкон.
     Минут через пять она очухалась в слезах, а Опрелин, как  я
видел  через  стекло,  лежал посреди комнаты без чувств. Бедный
малый, по-моему, не прочитал  в  инструкции,  что  из  газового
пистолета  нельзя  стрелять  в  плохо проветриваемом помещении.
Теперь, по крайней мере, месяц в квартире будет вонять газом, а
я, по необходимости, оставлю для воров открытыми окна и уеду на
море. С тысячей долларов я не пропаду на любом курорте.
     На самом деле мне было не до смеха, хотя  что  может  быть
комичней:  голые  любовники  сидят на балконе в марте месяце, а
ревнивый муж отдыхает от  подвигов  посреди  комнаты.  Из  дома
напротив  нас  уже  разглядывали  любопытные,  один даже щелкал
фотоаппаратом, а нам, кроме  носков,  и  прикрыться  нечем:  я,
чтобы   не  стирать  их  каждый  день,  вывешивал  через  сутки
проветриться. Ладно, потом я этому щенку  с  фотоаппаратом  уши
оторву.
     --  Какой же идиот твой муж! -- сказал я Кувыркалкиной. --
Пусть теперь тут живет, а я к нему перееду.
     Ее трясло от холода, газа и рыданий.
     -- Он меня любит, а я дурная.
     -- Он не тебя любит, а свою  собственность  в  твоем  лице
любит.
     -- Ничего ты не понимаешь, ты циник. Ты хуже Кашлина.
     --  Тогда забирай своего обормота и проваливай, а мне надо
дверь чинить.
     Я дал проветриться комнате, чтобы в нее хотя бы можно было
зайти и не рухнуть без  чувств,  оделся  сам,  выбросил  одежду
Кувыркалкиной  на  балкон  и  вернул в чувство Опрелина водой и
пощечинами. Потом вбил три гвоздя в дверь, отволок  Опрелина  к
его  "УАЗику", закинул вместе с супругой в фургон и отвез к ним
домой.
     Решив, что на сегодня с  меня  приключений  достаточно,  я
пошел ночевать к банщику Леше...

     Спецполиклиника   для   закоренелых  помех  режиму  и  его
представителям оказалась всего лишь  отделением  в  тривиальной
психушке,  правда,  под  усиленной охраной. Меня не пропустили.
Никакие журналистские удостоверения и ухищрения  не  помогли  и
часы   свиданий   не   предписывались,   даже  в  передачах  из
продовольствия несчастным было отказано. Наверное, тут  обитают
организаторы  терактов  на генсека, президента и правительство,
-- решил я, потому что из охранников не  выудил  ни  слова.  На
всякий  случай  походил  под  окнами,  но  никто не выглядывал.
Видимо, и это запрещалось под страхом ледяной ванны. Случайно я
поймал главврача или кого-то близкого по иерархии.
     -- Мне бы поговорить с одним вашим подопечным  по  фамилии
Размахаев.
     -- Такого не знаю.
     -- Он лежит у вас со времен Брежнева!
     -- Вы ошибаетесь.
     -- Могу я посмотреть список пациентов?
     -- Нет, -- главврач уже миновал охранников.
     --  я все равно получу разрешение! -- с отчаяния крикнул я
вдогонку.
     --  Вы  получите  неприятности,  --  обещал  мне  главврач
спиной.
     Ну  и  сволочь!  На  таких  вот  и держится любая система.
Просто кулаки чешутся! Встретить бы этого "ученика"  Гиппократа
в тихом переулке, глядишь, у Поглощаева одним клиентом стало бы
больше.
     На всякий случай я заглянул в справочный стол больницы, но
тоже бестолку.  Сгинул  некто  Размахаев,  растворился на одной
шестой части суши и никому до этого  нет  дела,  даже  жене,  в
нашем  скотском  обществе. Так из стада уводят на убой, а стадо
мирно щиплет травку.
     Я встал посреди улицы, раздумывая, что  делать  дальше.  С
утра  меня тешила надежда на встречу с Размахаевым, из которого
я наверняка вытянул бы кое-что существенное,  но  оказалось  --
грош   мне  цена  как  журналисту  и  сыщику,  не  справился  с
простеньким заданием и запасного плана не выдумал. Но  никакого
плана,  собственно, и не требуется: раз не вышло с мужем, нужно
добить жену по паспорту. Должна она знать, как  превратилась  в
роковую женщину и почему муж сошел с ума или его сошли. Поэтому
я поехал к Размахаевой и у дверей почти нос к носу столкнулся с
Навыдовым.
     --  Ты  же  взял  деньги  и  обещал не следить за мной! --
сказал он.
     -- Во-первых,  я  подошел  с  противоположной  стороны.  А
во-вторых,  вы  не  "тыкайте",  Навыдов.  Я  еще  не член вашей
бригады: не интер-, не могилокопатель.
     Он хмыкнул:
     -- Тебя все равно не пустит вахтер.
     Так и вышло. Навыдов прошел, а меня задержал внизу  парень
с  задницей,  отъеденной  на  ширину  плеч.  Но  я  поговорил с
Размахаевой по диктофону, и парню пришлось отойти в сторону.
     В квартире, кроме зиц-вдовы  и  Навыдова,  я  обнаружил  и
Терентьевича в домашних тапочках.
     --  Тебя  только пистолет остановит, -- сказал мне Навыдов
что-то вроде комплимента  и  стал  делать  Терентьевичу  знаки,
приглашая поговорить наедине.
     -- Нам нечего скрывать, -- сказал Терентьевич. -- Говорите
при всех.
     Навыдов передал конверт.
     -- Это загранпаспорта с визами, -- объяснил он скорее мне,
чем своему   шефу.   --  И  там  же  советский  паспорт  Марины
Степановны со штампом, что ее брак считается недействительным.
     -- Но ведь она еще позавчера была замужем! -- удивился я.
     -- А вчера я ее развел.
     -- Дорого, наверное, заплатили за спешность.
     -- Не из твоего кошелька.
     -- Где же взяли мужа?
     -- Его согласия, как недееспособного, не потребовалось.
     -- С вами не соскучишься, господа, -- сказал я. --  Только
начнешь  привыкать,  что гражданка Размахаева замужем, а она уж
опять по закону девица.
     -- Кстати, Марина Степановна, я  забыл  вас  спросить,  --
влез Навыдов, -- не хотите ли вернуть девичью фамилию?
     --  Замолчите,  идиот!  --  закричала  экс-Размахаева.  --
Господи, как вы мне все надоели! Дурак на  подлеце,  подлец  на
Дон-Кихоте,  Дон-Кихот  за  компанию с человеком, от которого я
прячусь с пятнадцати лет! Не поеду я ни  в  какую  Югославию  и
женой  вашей  никогда  не буду! Слышите, Терентьевич! Поставьте
тапочки моего мужа на место и уходите!
     -- Успокойтесь, -- сказал Терентьевич. -- Нельзя себя  так
вести.
     Размахаева  сорвала  с  его  ног  тапочки и демонстративно
сунула в карманы халата.
     Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы,  что
все   дело   именно  в  тапочках,  что  муж  Размахаевой  перед
сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым  образом
тайну  роковой  женщины.  Но  я не любил Агату Кристи за обилие
шаблонных романов и поэтому спросил:
     -- Тапочки дороги вам как память?
     Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:
     -- Если вы порядочный человек -- немедленно  оставьте  мой
дом.  И  забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый,
внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне
будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек  не
собралась.
     Навыдов  с  Терентьевичем ретировались, видимо, до лучшего
расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного  порыдать
в подушку.
     --  Все  это  очень  забавно  и  интересно, если только не
первоапрельский розыгрыш.
     -- А вам что еще надо?
     Я хотел сказать: тапочки примерить, может быть, я  искомый
золушок, -- но только пожал плечами.
     --  Что  надо?  -- не унималась Размахаева. -- За деньгами
пришли? Забирайте под расписку, -- она вытащила из-под  кровати
"дипломат".
     Я открыл его и от удивления присвистнул:
     -- Сколько тут?
     -- Как сколько? Миллион.
     --  Тот  самый,  что  Шекельграббер  должен  был отдать за
документы?
     Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.
     -- Вы же  сказали  вчера  Поглощаеву,  что  знаете  убийцу
Шекельграббера!
     Я  совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю
убийцу, я  должен  знать,  что  деньги  именно  у  Размахаевой.
Видимо, так она и объяснила себе мой приход.
     --  Это  был  блеф.  Я  смотрел  на реакцию Поглощаева, --
пришлось хоть что-то ответить.
     И  тут  же  получил  две  оплеухи  и   истерику   в   виде
безболезненного  приложения.  Хотел было ответить, но вспомнил,
что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.
     -- Вы хуже подлеца, вы --  ничтожество!  --  сказала  она,
очнувшись.
     Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в
зеркале.
     --   Значит,   Шекельграббер  поехал  выручать  документы,
оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?
     -- Что мне  с  ними  делать?  --  Размахаева  одновременно
подтвердила мой вопрос и задала свой.
     -- Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и
замаливайте грехи во всех церквях ми