ал  покрыл  ваши  щеки пятнами стыда? --
спросил я.
     -- Муж, -- ответила она.
     -- Разве у вас был муж?
     -- Был.
     -- И куда он делся?
     -- Да куда-то делся.
     -- Посмотрите под кроватью или в шкафу, -- посоветовал я.
     -- Уже смотрела.
     -- Значит, вы еще замужем?
     -- Фамилией.
     -- Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что  муж
вернулся.
     --  Вы  не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже
если  муж  окажется  лидером  боснийских  хорватов  и  сербских
патриотов. Посмотрите на синяк под глазом -- и убедитесь.
     --  А  почему  бы  вам  не  махнуть  на  Запад? Прекрасная
возможность валять дуру с большим комфортом.
     -- Западный мир, безусловно, хорош, но я  хочу  им  только
пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.
     --  Хорошо,  я  подумаю насчет найма. Встретимся вечером в
домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка  мой  глаз
не переживет. И не забудьте улики.
     -- Какие улики?
     -- Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!
     --  Нет  у  меня  никаких  улик. Если б были, давно б сама
заставила его уехать, -- и бросила трубку.
     И что я за мужик такой? Ну на кой  черт  мне  сдалась  эта
Размахаева?  Зачем постоянно требуется общество красивых женщин
и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..
     "УАЗик" Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера,
я тоже решил подождать, но с утра.
     -- Кого вы тут караулите? -- спросил Опрелин, когда  вышел
из дома.
     -- Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.
     -- А я вам зачем сдался?
     --   Хочу,   чтобы   вы  подтвердили  свое  соучастие  или
опровергли.
     -- Заклепкин же все рассказал!
     -- Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?
     -- Он сам попросил сделать дубликат,  потому  что  забывал
ключи где ни попадя. А я сделал два.
     -- С какой целью?
     -- Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.
     -- Где второй дубликат?
     -- В унитазе.
     --  Вы  знаете,  что  вам  с Заклепкиным светит от года до
трех?
     -- Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.
     --  Но  вы  лишитесь  и  жены  и  работы,  даже  если  вас
оправдают.
     -- Найду другую.
     -- Жену или работу?
     -- Там посмотрим.
     --  Странно  вы  разговариваете.  Как  будто  вам  на себя
наплевать.
     -- Вот именно, достали вы меня все, -- пробурчал он.
     -- Подвезете до отделения милиции? -- спросил я и залез  в
кабину.
     Опрелин,  по-моему,  обрадовался. Небось, думал, бедолага,
что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.
     -- Где документы Шекельграббера? -- спросил я.
     -- Спросите у Заклепкина, -- ответил он.
     -- А вы не знаете?
     -- Мне скрывать нечего.
     -- Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?
     Он не ответил. Или не нашелся.  Я  тоже  замолчал.  Только
когда  Опрелин  затормозил  у  милиции,  я  посмотрел  на  него
вопросительно и сказал:
     -- Ну что, пойдем?
     -- Куда? -- испугался он.
     -- Как куда? в КПЗ.
     -- Я же на работе.
     -- Работа -- не волк... -- сказал я.  --  Ладно,  еще  раз
пораскинь  мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, --
и хлопнул дверцей...
     Квочкина я встретил в дежурной части.
     -- Примешь  пятьдесят  капель?  --  спросил  он,  пока  мы
поднимались в кабинет.
     -- Рано еще, -- попытался я сопротивляться.
     Он неожиданно согласился:
     -- Тебе рано, а мне уже поздно.
     Видимо,  Квочкин  насмотрелся  американских  боевиков, где
выпивают  раз  десять  по  ходу  фильма,  и  решил  вести  себя
соответственно, чтобы стать лихим парнем.
     В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
     -- Что это? -- не понял он.
     -- Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
     -- Кто такой? -- спросил Квочкин.
     Я объяснил.
     --  А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба,
-- сказал он и сунул купюру в кобуру.
     Совершенно непонятно, что он будет  доставать  при  аресте
бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
     --  Тут  еще  такое  дело,  --  сказал  я,  -- Размахаева,
экс-любовница  Шекельграббера,  хочет  меня  нанять.  Якобы  ее
утомил  некий  югославский  подданный  по  фамилии Терентьевич.
Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает  жениться  при
случае.
     --  Это  уже  интересно,  --  решил Квочкин. -- Они в тебя
поверили.
     -- То есть?
     -- То есть  поверили,  что  ты  всерьез  можешь  выйти  на
убийцу, и морочат тебе голову, -- объяснил Квочкин. -- Вот что:
денег  ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности
Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет  настаивать
-- отключим газ. Нет, перекроем кислород, -- и захохотал.
     -- Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? --
спросил я.
     -- Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон,
а второго  позвони  мне  пораньше  и  поезжай  к  Поглощаеву за
деньгами.
     -- Осталось три дня, -- сказал я.
     -- Вот и ладушки.
     -- Приказ понял, -- я поднялся.
     -- Кстати, -- на прощание сказал Квочкин, -- приехала жена
Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это  я  сообщаю
для  информации,  а  не  для того, чтоб ты мучил бедную женщину
допросами...
     Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому
приятно ощущать себя болваном? Только  на  углу  вспомнил,  что
забыл  пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все
равно платить не  буду.  В  повестке  написано,  что  в  случае
неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
     До  вечера  я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и
зашел  в  магазин,  чтобы  купить  каких-нибудь  продуктов   из
наличного   ассортимента.   В  голове  почему-то  гулял  стишок
Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"...  Непонятно,  с  чего
вдруг  вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой
был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со
значком ГТО. Полгорода его искало, но так  много  героев  тогда
расплодилось,   что   один,   конкретный,   как   сквозь  землю
провалился. Теперь убийц  и  потенциальных  убийц  больше,  чем
героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет.
Хватают  мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное -- ищут,
где самим спрятаться.  Се  ля  постсоветская  ви!..  Исходя  из
этого,  можно  заключить,  что  с  мафией  Шекельграббер не был
связан, иначе  бы  Квочкин  закрыл  его  дело  для  собственной
безопасности.  Это  упрощает  поиски...  А  если  Шекельграббер
все-таки был  связан  с  мафией  и  поэтому  Квочкин  прикрылся
мною?..
     Едва  разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся
по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили.  Я
почему-то  опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге
стоял мужчина.
     -- Я -- Терентьевич, -- объявил он.
     -- Хоть Петрович, -- ответил я.
     -- Нет, я все-таки Терентьевич.
     -- Вы мне не интересны.
     -- Но я хочу объясниться.
     -- Вы уже объяснились пару дней назад.
     -- Это не совсем то, что я хотел сказать.
     -- Конечно, вы  сделали  без  слов.  Ладно,  заходите,  --
смирился я. -- Котлеты есть будете?
     -- Нет, спасибо.
     --  Вы  знаете,  что в русском доме нельзя отказываться от
"Демьяновой ухи"?
     -- Хорошо, -- согласился он. -- Покушаю. Немного.
     Мы сели за стол.
     -- Выпьете? -- спросил я, хотя знал, что  в  доме  нет  ни
капли.
     -- Не пью.
     Я  испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил
Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и  протухших  жил.
Он-то  привык  к  другой  кухне.  Теперь  пусть  знает,  во что
обходится  аборигенам   растаскивание   России   --   банановой
республики мирового сообщества в недалеком будущем.
     -- Я люблю Марину, -- сказал он, расправившись с котлетой.
Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
     "Мне вас жаль", -- хотел сказать я, но передумал.
     Вместо этого я сказал:
     --  Любовь -- святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее
кулаками. Причем чужими.
     -- Мне очень неприятно, -- извинился  он.  --  Я  поступил
необдуманно.  Просто  отстранял  от  нее  мужчин, которые могли
напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его  смерти  она
была  сама  не  своя,  я  боялся  за  ее  здоровье.  Только все
успокоилось, улеглось, полезли вы с  педиком.  Мне  бы  сначала
переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В
голову  лезут  черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится,
что она мне изменяет.
     -- А она приносила вам обет верности?
     -- Я могу только об этом мечтать.
     -- Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
     Он замолчал и надолго.
     -- Признайтесь, что это вы убили  Шекельграббера,  потеряв
над  собой  контроль  в припадке ревности, и я дам вам три дня,
чтобы уехать из России, -- предложил я.
     -- Я уже давно никого не убивал, -- ответил он.
     -- Зачем же вы пришли?
     -- Кажется, вы ничего не поняли, -- сказал он. -- Я пришел
извиниться.
     -- И все?!
     -- Все, -- ответил он и хлопнул входной дверью.
     Дурак! Мог бы по телефону  извиниться.  Интересно,  почему
его  так  смутил  вопрос  о  Поглощаеве?  Зачем меня нанял этот
счетовод, торгующий содой и соком  редьки?  От  кого  он  хотел
избавиться  моими  руками?  Пока  у  меня один ответ -- от всех
сразу...
     Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил  Поглощаеву  и
спросил в лоб:
     -- Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
     --  Она  просила,  чтобы  я  вас  уволил  под каким-нибудь
благовидным предлогом.
     -- Ну а вы?
     --   Сказал,   поздно,   теперь   это   будет    выглядеть
подозрительно. Да и договор подписан.
     -- А какая причина?
     -- Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
     --  Да  все  вы  знаете!  Не пойму только, зачем вам надо,
чтобы я до всего докапывался сам.
     Он в ответ  тоже  замолчал,  как  Опрелин  и  Терентьевич.
По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
     -- Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер.
Надо побеседовать с его вдовой.
     -- Разве она уже приехала?
     -- Разве вы не знаете?
     --  ...  Она  поселилась  не там, а у своей, можно сказать
бывшей матери...
     Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в  посольство
документы  Шекельграббера  по  почте.  Она  ответила, что давно
пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку.  Выходит,
в  словах  Заклепкина  есть  какая-то  правда.  Выходит,  он  с
Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше.
Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил
дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли  в
чужом  грязном  белье,  и все без толку. Неужели интеллигентная
Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем  же  он  ей  так
досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями
Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный
человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке?
Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с
ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
     Через  час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого
входившего,  надеясь  поймать  и  Размахаеву.  В   голове   уже
сложилась   дюжина   вопросов,   которыми  я  надеялся  загнать
зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина,  если  б
не  сосед  по  столику -- мелкая корреспондентская проститутка,
умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он
пришел раньше меня,  и  я  не  мог  его  выгнать,  а  свободных
столиков не было.
     -- Что пишешь? -- спросил я от скуки.
     --  Моссовет  только  что  обязал  все фирмы и организации
платить   за   использование   в   названии   слова   "Москва".
Представляешь,  какая  несправедливость: как будто они основали
Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами  и  не
пахнет, одна лимита, начиная с мэра.
     --  Напиши,  что в Америке есть пять городов, называющихся
Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего  отлынивать  от
постановлений и скупердяйничать.
     --  Отличная  концовка!  И в заголовок: "Америка платит по
нашим счетам!" -- обрадовался он. -- С меня бутылка пива.
     -- Я сегодня не пью, не в форме.
     -- Ты что, милиционер, что ли? -- попытался он сострить.
     -- Вроде того.
     Тут, наконец, появилась  Размахаева.  Под  руку  она  вела
Кашлина,  который  успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин
выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он  умудрялся
задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.
     -- Зачем вы его привели? -- спросил я Размахаеву.
     -- Он вроде моего адвоката.
     -- Хорош адвокат, -- решил я. -- Только для чего он вообще
нужен?
     --  Сначала  пить  будем  или сразу допрос почнем? -- влез
Кашлин, плюхаясь на свободный стул.
     -- Пить будем второго апреля, -- сказал я. -- Но по разным
причинам.
     -- А этот ушастый что пишет? Протокол? -- спросил  Кашлин,
показывая на корреспондента за столиком.
     -- Он пишет про Моссовет, -- объяснил я.
     --  Уже  не  про него, -- влез словоохотливый щелкопер. --
Вчера конгресс  Соединенных  штатов  разрешил  гомосексуалистам
служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.
     -- Ну-ка вслух, я послушаю, -- приказал Кашлин.
     Корреспондент  стал  читать,  довольный вниманием к своему
"творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:
     --  Все  это  белиберда,  чепуха  на  постном  масле.   Из
учебников известно, что педерасты распространяются как плесень.
Поэтому  стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под
голубым  знаменем,  --  решил  он.  --  Берите  чистый  лист  и
записывайте  нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую
газетку "Московский педерастец":
     Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция  "Буря  в
пустыне.  Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще
не валялся, но это неважно. Во  время  песчаной  бури  иракский
летчик  на  МИГ-91  теряет  ориентиры  и  ошибочно  садится  на
аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его  в  плен.  По
дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и
требуют  соития  за немедленную свободу передвижения в воздухе.
Летчик  гордо  отказывает   обоим.   Взбешенные   ревностью   и
невниманием,   солдаты   передают  пленного  в  руки  сержанта,
известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на
Женевскую конвенцию, которую подмахнул за  него  президент,  не
глядя.  Летчик  отвергает  и  домогательства  сержанта,  но тот
склонен к насилию и неутомим в  своих  склонностях.  Пока  идет
борьба,  в  комнату  входит  майор  и  влюбляется  в  летчика с
мимолетного взгляда, именно о  таком  "друге"  он  и  мечтал  в
юности,  коллекционируя  фотографии  артистов. Сержант вынужден
уступить  жертву,  и  майор  уводит  пленного  на  допрос,   но
действует  уже  не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого
майора одной левой и  бежит  в  центр  управления,  где,  обняв
радиста  за  талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму
Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны  немедленно
атаковать  противника.  Наступать  необходимо сплошным фронтом,
задом  наперед  и  со  спущенными  штанами.  Тогда  враг  будет
разбит!..    Но    сигнал    летчика    перехвачен    верховным
главнокомандующим,  который  получил  свой  пост  за  то,   что
оказался  в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал
отдает  храброго  летчика  на  растерзание  женщинам,  начавшим
служить  в  армии  еще  раньше  педиков.  Но  лишь с появлением
последних они из милых дам в  портянках  превратились  в  сущих
мегер  по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать;
во-вторых, они лишились денежных компенсаций,  которые  платили
за  приставания  на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто
не  приставал,  а  им  очень  хочется  даже  без  материального
вознаграждения.  С  горя  они  влюбляются  в  летчика,  а он не
против, заводит гарем прямо  в  Пентагоне  и  ждет  наступления
соратников.  Наконец,  песчаная  буря затихает, внезапная атака
иракцев,  проведенная  по   донесению   летчика,   деморализует
извращенное   половое   сознание  американских  бойцов.  Жалкие
остатки  армии  спешно  эвакуируются  в  Голландию,  в   страну
"голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...
     -- Это класс! -- сказал щелкопер.
     --  Это  только  первый  класс, -- ответил Кашлин. -- Ведь
рассказ надо продать  и  в  журнал  "Гей,  американцы!",  чтобы
получить   в  твердой  валюте.  Поэтому  сделаем  такой  конец.
Уцелевшие от призыва  трапперы  достают  дедовские  винчестеры,
ковбои  трут  лассо  мылом,  а  последний  из могикан по кличке
Зеленый Змий  со  своей  супругой  Огненной  Водой  выходит  из
резервации   на   тропу  войны.  В  партизанских  схватках  они
отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы
с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале  --
полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и
пьют кровь супруги последнего из могикан.
     --  С  меня бутылка пива, -- бросив записывать, сказал мой
сосед.
     Кашлин хмыкнул презрительно, достал из внутреннего кармана
початую бутылку коньяка и выпил со стакан из горлышка. Потом он
попытался угостить меня остатками, а потом и корреспондента  --
подонками.
     --  Зачем вы так пьете? -- удивился тот. -- Я не куплю вам
бутылку пива. Лучше подарю книгу Поля Брэгга о здоровом  образе
жизни.
     -- Это который не пил, не курил, не ел и хранил в баночках
мочу разных дней выдержки? -- спросил Кашлин.
     --  Зато  когда  он умер в девяносто лет и в морге вскрыли
его труп, то все внутренние органы оказались абсолютно здоровы.
     -- Он мог бы есть, пить, курить  и  писать  в  унитаз,  --
сказал  Кашлин,  -- и когда в морге вскрыли бы его труп и нашли
все органы абсолютно больными, старик вряд ли бы расстроился.
     -- Но он умер не своей смертью!
     -- А чьей? -- удивился Кашлин.
     -- Ладно, -- сказал я корреспонденту. --  Иди  домой,  нам
серьезно поговорить надо.
     Он  наконец-то ушел, и я сразу отдал его стул, чтобы к нам
никто не подсел из толпившихся у стойки.
     -- Сегодня во всех газетах читаю свой телефон, --  сказала
Размахаева.  --  Как  вы  думаете,  какой  подлец  устроил  эту
провокацию?
     --  Печать  запаздывает,  --  посетовал  я.   --   Кстати,
документы нашлись.
     -- Но почему вы дали мой телефон?
     --   Потому   что   он   с   определителем  номера,  а  вы
заинтересованы в том, чтобы убийца Шекельграббера был наказан.
     -- Откуда такая уверенность?
     Кашлин уронил голову на стол и заснул,  пуская  слюни  изо
рта.
     --  Хорош  адвокат! -- повторился я. -- Но займемся делом.
Итак, Терентьевич -- злодей, убил вашего любовника.
     -- Я пошутила.
     -- А почему так плоско?
     -- Так получилось.
     -- Мне надоело с вами возиться, -- решил я быть грубым. --
Или выкладывайте все начистоту, или я пошел домой.
     -- Мне необходимо, чтобы Терентьевича выслали  из  страны,
как  можно  дальше  от меня, -- сказала Размахаева. -- За это я
готова платить. Что вам еще не ясно?
     -- Причина.
     -- Вам ее знать необязательно.
     -- Обязательно.
     -- Это никак не связано с Шекельграббером.
     -- Но может быть связано с Поглощаевым, Горчицыным или  со
мной?
     Видимо,   заслышав  знакомые  фамилии,  Кашлин  неожиданно
приподнял голову и пролепетал:
     -- Вода из Элефантины, сода из Бубастиса, молоко из города
Кимы и сок лавзонии из страны Куш -- вот что должен был достать
Поглощаев для полноценного бальзамирования Шекельграббера.
     Размахаева погладила его по голове и сказала:
     -- Спи давай.
     Он послушно заснул.
     -- Сознайтесь, вы л