костей.  Ради  пользы  дела  он
обрядился  пожилой  восточной  дуэньей:  прицепил   густые,   сросшиеся   на
переносице брови, верхнюю губу нарочно недобрил и подчернил, на нос  посадил
пришлепку - что твой бушприт у  фрегата.  Платок,  из-под  которого  свисали
фальшивые косы с проседью, и заячья кацавейка  поверх  длинного  касторового
салопа грели плохо, ноги в войлочных чувяках мерзли, а чертов раджа  все  не
появлялся. Чтоб повеселить Мими и самому не скучать, Момус время от  времени
причитал певучим контральто: "Софико, питичка моя нэнаглядная,  твоя  старая
ньянья савсем замерзла" или еще  что-нибудь  в  этом  роде.  Мими  прыскала,
постукивала по земле зазябшими ножками в алых сапожках.
     Наконец, его высочество соизволил прибыть.  Момус  еще  издали  заметил
крытые, обитые синим бархатом сани. На облучке рядом с кучером сидел жандарм
в шинели и парадной каске с плюмажем.
     Укутанный в соболя  принц  неспешно  прогуливался  вдоль  катка,  белея
высоким  тюрбаном,  и  с  любопытством  поглядывал  на  забавы  северян.  За
высочеством семенила низенькая коренастая фигура в бараньем тулупе  до  пят,
круглой косматой шапке и чадре - надо полагать, преданная кормилица Зухра.
     Секретарь  Тарик-бей,  в  драповом  пальто,  из-под   которого   белели
шальвары, все время отставал:  то  засмотрится  на  цыгана  с  медведем,  то
остановится  возле  торговца  горячим  сбитнем.  Сзади,  изображая  почетный
караул, шествовал  важный  седоусый  жандарм.  Это  было  на  руку  -  пусть
присмотрится к будущим ночным посетительницам.
     Публика проявляла к колоритной  процессии  изрядный  интерес.  Те,  кто
попроще, разинув рты, пялились на басурман, показывали пальцем на чалму,  на
изумруд, на закрытое  лицо  восточной  старухи.  Чистая  публика  вела  себя
тактичнее, но тоже любопытствовала вовсю. Подождав,  пока  москвичи  вдоволь
наглазеются на "индейцев" и  вернутся  к  прежним  забавам,  Момус  легонько
толкнул Мимочку в бок - пора.
     Двинулись навстречу. Мими сделала его высочеству легкий реверанс -  тот
милостиво кивнул. Секретарю она обрадованно улыбнулась и уронила муфту.
     Евнух, как и предполагалось, кинулся поднимать, Мими  тоже  присела  на
корточки и премило столкнулась с  азиатом  лбами.  После  этого  маленького,
вполне невинного инцидента процессия естественным образом удлинилась:
     впереди в царственном одиночестве по-прежнему вышагивал принц, за ним -
секретарь и княжна, потом две пожилые  восточные  дамы,  и  замыкал  шествие
шмыгавший красным носом жандарм.
     Княжна оживленно стрекотала по-французски и  поминутно  оскальзывалась,
чтобы было основание почаще хвататься за  руку  секретаря.  Момус  попытался
завязать дружбу с почтенной  Зухрой  и  принялся  выказывать  ей  жестами  и
междометиями всяческую симпатию - в конце концов у  них  много  общего:  обе
старушки, жизнь прожили,  чужих  детей  вскормили.  Однако  Зухра  оказалась
истинной фурией. На сближение не шла, только сердито квохтала из-под чадры и
еще, стерва, короткопалой рукой махала - иди, мол, иди, я сама по себе.
     Одно слово, дикарка.
     Зато у Мимочки с евнухом все  шло  как  нельзя  лучше.  Подождав,  пока
отмякший азиат, наконец, предложит барышне постоянную опору в виде  согнутой
кренделем руки, Момус решил,  что  для  первого  раза  хватит.  Догнал  свою
подопечную и сурово пропел:
     - Софико-о, голубка моя, домой пора чай пить, чурек кушить.
     Назавтра "Софико"  уже  учила  Тарик-бея  ездить  на  коньках  (к  чему
секретарь проявлял незаурядные способности). Евнух вообще оказался податлив:
когда Мими заманила его за елки и как бы  случайно  подставила  свои  пухлые
губки прямо к его коричневому носу, не шарахнулся, а послушно  чмокнул.  Она
потом рассказывала: "Знаешь, Момочка, мне  его  так  жалко.  Я  его  за  шею
обняла,  а  он  весь  дрожит,  бедняжечка.  Все-таки  зверство   так   людей
уродовать." "Бодливой корове Господь  рогов  не  выделил",  -  легкомысленно
ответил на  это  черствый  Момус.  Проведение  операции  было  назначено  на
следующую ночь.
     Днем все прошло как по маслу: безумно влюбленная княжна, совсем потеряв
голову от страсти, пообещала  своему  платоническому  обожателю,  что  ночью
нанесет ему визит. Напирала при этом  на  возвышенность  чувств  и  на  союз
любящих сердец в высшем смысле, без пошлости и грязи. Неизвестно, сколько из
сказанного доходило до азиата, однако визиту он явно обрадовался и  объяснил
на ломаном французском, что ровно в полночь откроет садовую калитку. "Только
я приду с няней, - предупредила Мими. - А то знаю я вас, мужчин".
     На это Тарик-бей  повесил  голову  и  горько  вздохнул.  Мими  чуть  не
прослезилась от жалости.
     * * *
     Ночь с субботы на воскресенье выдалась лунная, звездная,  в  самый  раз
для платонического романа. У ворот  загородной  губернаторской  виллы  Момус
отпустил извозчика и огляделся по сторонам. Впереди,  за  особняком,  крутой
спуск к Москве-реке, сзади - ели Воробьевского парка, вправо и влево  темные
силуэты дорогих дач. Уходить потом придется  пешком:  через  Акклиматический
сад, к Живодерной слободе. Там, в трактире на Калужском шоссе,  можно  взять
тройку в любое время дня и ночи.  Эх,  покатить  с  бубенчиками  по  Большой
Калужской! Ничего, что приморозило - изумруд пазуху согреет.
     Стукнули в калитку условным стуком, и дверца  сразу  открылась.  Видно,
нетерпеливый секретарь  уж  стоял,  дожидался.  Низко  поклонившись,  жестом
поманил за собой. Прошли заснеженным садом к подъезду. В вестибюле  дежурили
трое жандармов: пили чай с баранками.  На  секретаря  и  его  ночных  гостий
взглянули с любопытством, седоусый вахмистр крякнул и  покачал  головой,  но
ничего не сказал. А какое ему дело?
     В темном коридоре Тарик-бей приложил палец к губам  и  показал  куда-то
наверх, потом сложил ладони, приставил к щеке и закрыл глаза.  Ага,  значит,
высочество уже почивает, отлично.
     В гостиной горела свеча и пахло какими-то восточными благовониями.
     Секретарь усадил дуэнью в  кресло,  пододвинул  вазу  со  сладостями  и
фруктами, несколько раз поклонился и пробормотал что-то невразумительное, но
о смысле просьбы, в общем, можно было догадаться.
     - Ах, дэти, дэти, - благодушно промурлыкал Момус и погрозил пальцем.  -
Только бэз глупостей.
     Влюбленные, взявшись за руки, скрылись за дверью секретаревой  комнаты,
чтобы предаться возвышенной, платонической страсти.  Обслюнявит  всю,  мерин
индийский, поморщился Момус. Посидел,  подождал,  чтобы  евнух  как  следует
увлекся. Съел сочную грушу, попробовал халвы. Ну-с, пожалуй, пора.
     Надо полагать, господские покои вон там, за белой  дверью  с  лепниной.
Момус вышел в коридор, зажмурился  и  постоял  так  с  минуту,  чтобы  глаза
привыкли к темноте. Зато потом двигался быстро, беззвучно.
     Приоткрыл одну дверь - музыкальный салон. Другую - столовая.  Третью  -
опять не то.
     Вспомнил, что Тарик-бей показывал наверх. Значит, надо на второй этаж.
     Проскользнул в вестибюль, бесшумно взбежал по устланной ковром лестнице
- жандармы не оглянулись. Снова длинный коридор, снова ряд дверей.
     Спальня оказалась третьей слева. В окно светила луна, и Момус без труда
разглядел постель, неподвижный силуэт под одеялом и - ура! - белый холмик на
прикроватном столике. Лунное сияние коснулся чалмы, и камень послал  в  глаз
Момусу мерцающий лучик.
     Ступая на цыпочках, Момус приблизился  к  кровати.  Ахмад-хан  спал  на
спине, закрыв лицо краем одеяла - было видно только  черный  ежик  стриженых
волос.
     - Баю-баюшки-баю, - нежно прошептал Момус, кладя его  высочеству  прямо
на живот пикового валета.
     Осторожненько потянулся к камню. Когда пальцы  дотронулись  до  гладкой
маслянистой   поверхности   изумруда,   из-под   одеяла   вдруг   высунулась
короткопалая, странно знакомая рука и цепко схватила Момуса за запястье.
     Взвизгнув от неожиданности, он дернулся  назад,  но  куда  там  -  рука
держала крепко. Из-за края сползшего одеяла  на  Момуса  немигающе  смотрела
толстощекая, косоглазая физиономия фандоринского камердинера.
     - Д-давно  мечтал  о  встрече,  мсье  Момус,  -  раздался  из-за  спины
негромкий, насмешливый голос. - Эраст Петрович Фандорин, к вашим услугам.
     Момус затравленно обернулся и увидел, что  в  темном  углу,  в  высоком
вольтеровском кресле кто-то сидит, закинув ногу на ногу.
     Шефу весело
     - Дз-зь-зь-зь!
     Пронзительный,  неживой   звук   электрического   звонка   донесся   до
подтаявшего анисиева сознания откуда-то издалека,  из-за  тридевять  земель.
Поначалу Тюльпанов даже не понял, что это за явление такое вдруг дополнило и
без того неимоверно обогатившуюся картину Божьего мира. Однако встревоженный
шепот из темноты привел блаженствующего агента в чувство:
     - On sonne! Q'est que ce? (Звонят! Что это? (фр.)
     Анисий дернулся, сразу все вспомнил и высвободился из мягких, но  в  то
же время удивительно цепких объятий.
     Условный сигнал! Капкан захлопнулся!
     Ай, как нехорошо! Как можно было забыть о долге!
     - Пардон, - пробормотал он, - ту де сюит ( Извините, я сейчас (фр.).
     В темноте нащупал свой индийский халат, нашарил ногами туфли и  кинулся
к двери, не оборачиваясь  на  настойчивый  голос,  все  задававший  какие-то
вопросы.
     Выскочив в коридор, запер дверь ключом  на  два  оборота.  Все,  теперь
никуда не упорхнет. Комната непростая - со  стальными  решетками  на  окнах.
Когда ключ скрипнул в замке, на сердце тоже противно  скрежетнуло,  но  долг
есть долг.
     Анисий резво зашаркал  шлепанцами  по  коридору.  На  верхней  площадке
лестницы заглянувшая в окно коридора  луна  выхватила  из  темноты  спешащую
навстречу белую фигуру. Зеркало!
     Тюльпанов на миг замер, пытаясь разглядеть в потемках свое лицо. Полно,
он ли это, Анишка, дьяконов сын, брат идиотки Соньки?  Судя  по  счастливому
блеску глаз (больше все равно ничего видно не было) - никак не он, а  совсем
другой, незнакомый Анисию человек.
     Открыв дверь в спальню "Ахмад-хана", он услышал голос Эраста Петровича:
     - ...За все проказы ответите сполна,  господин  шутник.  И  за  рысаков
банкира Полякова, и за "золотую речку" купца Патрикеева,  и  за  английского
лорда, и за лотерею. А также за вашу циничную выходку в мой адрес и  за  то,
что я по вашей милости пятый день ореховой настойкой  мажусь  и  в  дурацком
тюрбане хожу.
     Тюльпанов уже  знал:  когда  надворный  советник  перестает  заикаться,
признак  это  нехороший  -  либо  господин  Фандорин  пребывает  в   крайнем
напряжении, либо чертовски зол. В данном случае, очевидно, последнее.
     В спальне декорация была такая.
     Пожилая грузинка сидела на полу возле кровати,  ее  монументальный  нос
странным образом  съехал  набок.  Сзади,  свирепо  насупив  редкие  брови  и
воинственно уперев руки в бока, возвышался Маса,  одетый  в  длинную  ночную
сорочку. Сам Эраст Петрович сидел в углу комнаты, в кресле, и постукивал  по
подлокотнику  незажженной  сигарой.  Лицо  его   было   бесстрастно,   голос
обманчиво-ленив, но с такими потаенными  громовыми  перекатами,  что  Анисий
поежился.
     Обернувшись на вошедшего помощника, шеф спросил:
     - Ну, что птичка?
     - В клетке, - молодецки  отрапортовал  Тюльпанов  и  помахал  ключом  с
двойной бородкой.
     "Дуэнья" посмотрела на триумфально поднятую руку агента  и  скептически
покачала головой.
     - А-а, господин евнух, - сказала кривоносая таким звучным,  раскатистым
баритоном, что Анисий вздрогнул. - Плешь вам к лицу. - И  показала,  гнусная
карга, широкий красный язык.
     - А вам бабский наряд,  -  огрызнулся  уязвленный  Тюльпанов,  поневоле
дотронувшись до своего голого скальпа.
     - Б-браво,  -  оценил  находчивость  ассистента  Фандорин.  -  Вам  же,
господин Валет, я бы посоветовал не бравировать. Дела ваши плохи, ибо на сей
раз попались вы крепко, с поличным.
     Третьего  дня,  когда  на  гулянии  "княжна  Чхартишвили"  появилась  в
сопровождении дуэньи, Анисий поначалу растерялся:
     - Вы говорили, шеф, их только двое, Пиковый валет и девица, а  тут  вон
еще старуха какая-то объявилась.
     -  Сами  вы  старуха,  Тюльпанов,   -   процедил   "принц",   церемонно
раскланиваясь с встречной дамой. -  Это  он,  наш  Момус,  и  есть.  Виртуоз
маскировки, ничего не скажешь. Только ноги  для  женщины  великоваты,  да  и
взгляд больно жесткий. Он это, он, голубчик. Больше некому.
     - Берем? - азартно прошептал Анисий, делая вид, что отряхивает  снег  с
плеча господина.
     -  За  что?  Ну,  девица,  положим,  засветилась  на  лотерее,  и  есть
свидетели. А этого-то и в лицо никто не знает. За что его  арестовывать?  За
то, что старухой нарядился? Нет уж, он  мне,  долгожданный,  по  всей  форме
должен попасться. На месте преступления, с поличным.
     Честно говоря, Тюльпанов тогда счел, что надворный советник мудрит.
     Однако, как  всегда,  получилось  по-фандорински:  попался  тетерев  на
чучелко, и попался по всей форме. Теперь не отопрется.
     Эраст  Петрович  чиркнул  спичкой,  раскурил  сигару.  Заговорил  сухо,
жестко:
     - Главная ваша ошибка, милостивый  государь,  состоит  в  том,  что  вы
позволили себе шутить шутки с теми, кто насмешек не прощает.
     Поскольку  арестованный  молчал  и  только   сосредоточенно   поправлял
съехавший нос, Фандорин счел необходимым уточнить:
     - Я имею в виду, во-первых, князя Долгорукого, а во-вторых,  себя.  Еще
никто и никогда не позволял  себе  так  нагло  глумиться  над  моей  частной
жизнью. И со столь неприятными для меня последствиями.
     Шеф страдальчески поморщился. Анисий  сочувственно  покивал,  вспомнив,
каково  приходилось  Эрасту  Петровичу  до  тех  пор,  пока   не   появилась
возможность переехать с Малой Никитской на Воробьевы горы.
     - Что ж, провернуто было ловко, не спорю,  -  продолжил,  взяв  себя  в
руки,  Фандорин.  -   Вещи   графини   вы,   разумеется,   вернете,   причем
незамедлительно, еще до начала процесса. Это обвинение я с вас снимаю. Чтобы
не трепать в суде имя Ариадны Аркадьевны.
     Здесь надворный советник о чем-то задумался,  потом  кивнул  сам  себе,
словно принимая непростое решение, и обернулся к Анисию.
     - Тюльпанов, если вас не  затруднит,  сверьте  потом  вещи  по  списку,
составленному Ариадной Аркадьевной, и... отправьте их в Петербург.  Адрес  -
Фонтанка, собственный дом графа и графини Опраксиных.
     Анисий только вздохнул, никак более не посмев выразить своих чувств.  А
Эраст Петрович, видно, рассерженный решением, которое сам же и принял, снова
обернулся к задержанному:
     - Что ж, вы неплохо позабавились за мой счет. А  за  удовольствие,  как
известно,  надо  платить.  Следующее  пятилетие,  которое  вы  проведете  на
каторге, предоставит вам много  досуга  для  извлечения  полезных  жизненных
уроков. Впредь будете знать, с кем и как шутить.
     По тусклости фандоринского тона Анисий понял, что шеф взбешен до  самой
последней степени.
     - Па-азвольте, дорогой Эраст Петрович, - развязно  протянула  (то  есть
протянул) "дуэнья". - Спасибо, что в момент задержания представились,  а  то
бы я  так  и  считал  вас  индийским  высочеством.  Это  откуда  же  у  вас,
спрашивается, набежало пять лет каторги? Давайте-ка сверим наши  арифметики.
Какие-то рысаки, какая-то золотая речка, лорд, лотерея -  сплошные  загадки.
Какое все это ко мне имеет отношение? И потом,  о  каких  вещах  графини  вы
говорите? Если они принадлежат графу Опраксину, то почему оказались  у  вас?
Вы что, сожительствуете с чужой женой? Нехорошо-с.  Хотя,  конечно,  не  мое
дело. А ежели меня в чем обвиняют, требую очных ставок и  доказательств.  Уж
доказательств всенепременно.
     Анисий ахнул от подобной наглости и встревоженно оглянулся на шефа. Тот
недобро усмехнулся:
     - А что же вы тут, позвольте узнать, делаете? В этом странном наряде, в
неурочный час?
     - Да вот дурака свалял, - ответил Валет и  жалостно  шмыгнул  носом.  -
Позарился на изумруд. Только ведь это, господа, называется "провокация".
     Вон и жандармы у вас внизу караулят. Тут целый полицейский заговор.
     - Жандармы не знают, кто мы, - не удержавшись, похвастался Анисий. -  И
ни в каком заговоре не участвуют. Для них мы - азиаты.
     - Неважно, - отмахнулся прощелыга. - Вон вас  сколько,  государственных
слуг. И все против несчастного, бедного человека,  которого  вы  сами  же  и
вовлекли в соблазн. Хороший адвокат вас  на  суде  так  высечет,  что  долго
чесаться будете. Да и  камню  вашему,  насколько  я  понимаю,  красная  цена
червонец. Месяц ареста - от силы. А вы, Эраст Петрович, говорите:  пять  лет
каторги. Моя арифметика точнее.
     - А  как  же  пиковый  валет,  положенный  вами  на  кровать  при  двух
свидетелях?
     - надворный советник сердито ткнул недокуренную сигару в пепельницу.
     - Да, это я некрасиво поступил. -  Валет  покаянно  повесил  голову.  -
Можно сказать, проявил цинизм. Хотел на шайку "пиковых  валетов"  подозрение
перевести. Про них вся Москва говорит. Пожалуй, за это мне к  месяцу  ареста
еще церковное покаяние подбавят. Ничего, отмолю грех.
     Он набожно перекрестился и подмигнул Анисию.
     Эраст Петрович дернул подбородком, словно ему давил воротник,  а  между
тем ворот  его  белой,  вышитой  восточным  орнаментом  рубахи,  был  широко
расстегнут.
     - Вы забыли о сообщнице. Она-то с лотереей попалась крепко. И не думаю,
что согласится отправиться в тюрьму без вас.
     - Да, Мими любит  компанию,  -  не  стал  спорить  арестант.  -  Только
сомневаюсь я, что она станет смирно сидеть  в  вашей  клетке.  Позвольте-ка,
господин евнух, еще раз на ключик взглянуть.
     Анисий, посмотрев на  шефа,  взял  ключ  покрепче  и  издалека  показал
Валету.
     - Да, я не ошибся, - кивнул тот. - Вульгарнейший и допотопнейший  замок
марки "бабушкин сундук". Мимочка этакий в секунду шпилькой откроет.
     Надворный советник и его ассистент сорвались с места одновременно.
     Фандорин крикнул Масе что-то  по-японски  -  верно,  "глаз  с  него  не
спускать" или иное что в этом роде. Японец цепко взял Валета за плечи, а что
было дальше, Тюльпанов не видел, потому что уже выскочил за дверь.
     Они сбежали по лестнице вниз, пронеслись через вестибюль мимо ошалевших
жандармов.
     Увы, дверь в комнату "Тарик-бея" была нараспашку. Птичка упорхнула!
     Застонав, словно от зубной боли,  Эраст  Петрович  метнулся  обратно  к
вестибюлю. Анисий за ним.
     - Где она? - рявкнул надворный советник на вахмистра.
     Тот разинул рот, потрясенный тем, что индейский принц  вдруг  заговорил
на чистейшем русском языке.
     - Живей отвечай! - прикрикнул на служивого Фандорин. - Где девица?
     - Так что... - Вахмистр на всякий случай нахлобучил каску  и  взял  под
козырек. - Минут пять как вышли. А ихняя провожатая, сказали, еще побудут.
     - Пять минут! - нервно повторил Эраст Петрович. - Тюльпанов, в  погоню!
А вы - смотреть в оба!
     Сбежали по ступеням крыльца, промчались садом, выскочили за ворота.
     - Я направо, вы налево! - приказал шеф.
     Анисий заковылял вдоль ограды. Одна туфля сразу же  застряла  в  снегу,
пришлось скакать на одной ноге. Вот ограда кончилась,  впереди  белая  лента
дороги, черные деревья и кусты. Ни  души.  Тюльпанов  закружился  на  месте,
словно курица с оттяпанной башкой. Где искать? Куда бежать?
     Под обрывом, на той стороне ледяной реки, в огромной черной чаше  лежал
гигантский город. Он был почти  невидим,  лишь  кое-где  протянулись  редкие
цепочки уличных фонарей, но чернота была не пустая, а явно  живая  -  что-то
там, внизу, сонно дышало, вздыхало,  постанывало.  Дунул  ветер,  погнал  по
земле белую труху, и Анисия в его тонком халате пробрало до костей.
     Надо было возвращаться. Может, Эрасту Петровичу повезло больше?
     Встретились