а в банке,  когда  месяц  спустя,  в  назначенный
день,  там  съехались  обладатели  всех   одиннадцати   выданных   Митенькой
доверенностей.
     Куш получился неплохой, но жизнь после этого, конечно, пришлось  менять
самым коренным образом. Да и ну ее, прежнюю жизнь, не жалко.
     Полицейских неприятностей бывший  корнет  Саввин  не  боялся.  Империя,
слава  тебе  Господи,  большая,  дураков  много,  богатых  городов  хватает.
Человеку с фантазией и куражом всегда найдется, где покуролесить.  А  имя  и
документы - дело плевое. Как пожелаешь, так и назовешься. Кем захочешь,  тем
и будешь.
     Что же до внешности, то с ней Момусу просто исключительно  повезло.  Он
очень любил свое лицо и мог любоваться на него в зеркале часами.
     Волосы дивного блекло-русого  цвета,  как  у  подавляющего  большинства
славянского туземства. Черты мелкие, невыразительные,  глазки  серо-голубые,
нос  неясного  рисунка,  подбородок   слабохарактерный.   В   общем,   взору
задержаться абсолютно не на чем. Не физиономия, а чистый холст, рисуй на нем
что хочешь.
     Рост средний, особые приметы отсутствуют. Голос,  правда,  необычный  -
глубокий,  звучный,  но  этим  инструментом   Момус   научился   владеть   в
совершенстве:  мог  и  басом  гудеть,  и  тенором  обольщать,   и   фистулой
припустить, и даже дамским сопрано попищать.
     Ведь  чтобы  внешность  до   неузнаваемости   изменить,   мало   волосы
перекрасить и бороду прицепить. Человека  делают  мимика,  манера  ходить  и
садиться, жесты, интонации, особенные словечки в разговоре, энергия взгляда.
Ну и, само собой, антураж - одежда, первое впечатление, имя, звание.
     Если б актеры зарабатывали большие деньги,  Момус  непременно  стал  бы
новым Щепкиным или Садовским - он это в себе чувствовал. Но столько, сколько
ему было нужно, не платили даже премьерам в столичных  театрах.  К  тому  же
куда интереснее разыгрывать пьесы не на сцене, с  двумя  пятнадцатиминутными
антрактами, а в жизни, каждый день, с утра до вечера.
     Кого только за эти шесть лет он не сыграл - всех ролей и не упомнить.
     Причем пьесы были сплошь собственного сочинения. Момус  их  называл  на
военно-стратегический манер  -  "операциями",  и  перед  началом  очередного
приключения любил воображать себя Морицем Саксонским или Наполеоном,  но  по
своей природе это были, конечно же, не кровопролитные  сражения,  а  веселые
спектакли. То есть другие действующие лица, возможно,  и  не  могли  оценить
всего  остроумия  сюжета,  но  сам  Момус  неизменно  оставался  при  полном
удовольствии.
     Спектаклей отыграно было много - мелких и крупных, триумфальных и менее
удачных, но срыва, чтоб с шиканьем и освистыванием, доселе не случалось.
     Одно время Момус увлекся увековечиванием памяти национальных героев.
     Сначала, проигравшись в винт на волжском пароходе и сойдя  на  берег  в
Костроме без единого гроша,  собирал  пожертвования  на  бронзовый  монумент
Ивану  Сусанину.  Но  купчишки  жались,  дворянство  норовило  внести  взнос
маслицем или рожью, и вышла ерунда, меньше восьми тысяч. Зато  в  Одессе  на
памятник Александру Сергеевичу Пушкину давали щедро, особенно купцы-евреи, а
в Тобольске  на  Ермака  Тимофеевича  торговцы  пушниной  и  золотодобытчики
отвалили  красноречивому  "члену  Императорского   исторического   общества"
семьдесят пять тысяч.
     Очень удачно в позапрошлом году получилось  с  Кредитным  товариществом
"Баттерфляй" в Нижнем Новгороде. Идея простая и гениальная, рассчитанная  на
весьма распространенную породу людей,  у  которых  вера  в  бесплатное  чудо
сильнее природной осторожности. Товарищество "Баттерфляй" брало у обывателей
денежные ссуды под невиданно высокий процент. В первую неделю деньги  внесло
всего десять человек (из них девять подставных, самим же  Момусом  нанятых).
Однако когда в следующий понедельник - проценты  начислялись  еженедельно  -
все они получили по гривеннику с каждого вложенного рубля, город как  с  ума
сошел. В контору товарищества выстроилась очередь  на  три  квартала.  Через
неделю Момус снова выплатил по десяти процентов, после чего пришлось  нанять
еще два помещения и двенадцать новых  приемщиков.  В  четвертый  понедельник
двери контор остались на замке. Радужный "Баттерфляй"  навсегда  упорхнул  с
волжских берегов в иные палестины.
     Другому человеку одних нижегородских барышей хватило бы на весь остаток
жизни, но у Момуса деньги долго не задерживались. Иногда он представлял себя
воздушной мельницей, в которую широким потоком сыплются ассигнации и звонкая
монета.  Мельница  машет   широченными   крыльями,   не   ведая   передышки,
перерабатывает денежки в мелкую муку - в бриллиантовые заколки для галстука,
в чистокровных рысаков, в многодневные кутежи,  в  умопомрачительные  букеты
для актрисок. А ветер все дует,  дует,  и  разлетается  мука  по  бескрайним
просторам, так что и крупинки не остается.
     Ну и пусть ее разлетается, на век Момуса  "зерна"  хватит.  Простаивать
чудо-мельница не будет.
     Погастролировал  по  ярмаркам  и  губернским  городам  изрядно,  набрал
мастерства. В  прошлый  год  добрался  до  столицы.  Славно  почистил  город
Санкт-Петербург, будут помнить придворные поставщики, хитроумные  банкиры  и
коммерции советники Пикового валета.
     Явить публике свое незаурядное дарование Момус надумал недавно.  Одолел
бес честолюбия,  стало  обидно.  Столько  талантливых,  не  виданных  прежде
кундштюков придумываешь, столько вкладываешь воображения, художества,  души,
а признания никакого. То на шайку аферистов валят, то на жидовские  происки,
то на местные власти. И ведь невдомек православным, что  все  эти  ювелирные
chef-d'oeuvres - произведения одного мастера.
     Мало стало Момусу денег,  возжаждал  он  славы.  Конечно,  с  фирменным
знаком работать куда рискованней, но слава трусам не достается. Да  и  пойди
его, поймай, когда для каждой операции у него своя маска  заготовлена.  Кого
ловить, кого искать? Видел кто-нибудь настоящее лицо Момуса? То-то.
     Поахайте, посплетничайте и посмейтесь на прощанье,  мысленно  обращался
Момус к соотечественникам. Поаплодируйте  великому  артисту,  ибо  не  вечно
пребуду с вами.
     Нет, умирать он отнюдь не  собирался,  но  стал  всерьез  подумывать  о
расставании с милыми сердцу  российскими  просторами.  Осталось  вот  только
древнепрестольную  отработать,  а  там  самое  время  показать  себя  и   на
интернациональном поприще - уже ощущал в себе Момус  достаточную  для  этого
силу.
     Чудесный город Москва. Москвичи еще тупее  питерцев,  простодушнее,  не
такие тертые, а денег у них не меньше. Момус обосновался тут с  осени  и  уж
успел провернуть несколько изящных  фокусов.  Еще  пара-тройка  операций,  и
прощай,  родимая  земля.  Надо  будет  по  Европе  прогуляться,  в   Америку
заглянуть.
     Много про  Североамериканские  Штаты  интересного  рассказывают.  Чутье
подсказывало - там будет где разгуляться. Можно рытье  какого-нибудь  канала
затеять,    организовать    акционерное    общество     по     строительству
трансамериканской  железной  дороги  или,  скажем,  по  розыскам  ацтекского
золота. Опять же на немецких принцев сейчас спрос большой, особенно в  новых
славянских странах и  на  южноамериканском  континенте.  Здесь  есть  о  чем
подумать. Момус из предусмотрительности уже и кое-какие меры принял.
     Но были пока делишки и в Москве. Эту яблоню еще трясти и трясти.  Дайте
срок, будут московские писатели про Пикового валета романы сочинять.
     * * *
     Наутро    после    забавного    трюка    с    английским    лордом    и
старичком-губернатором Момус проснулся поздно и  с  головной  болью  -  весь
вечер и полночи праздновали. Мими обожала праздники, это была  ее  настоящая
стихия, так что повеселились на славу.
     Нумер "люкс" гостиницы "Метрополь"  проказница  превратила  в  Эдемский
сад:
     оранжерейные тропические растения в кадках, люстра сплошь в хризантемах
и лилиях, ковер  усыпан  лепестками  роз,  повсюду  корзины  с  фруктами  от
Елисеева и букетами от Погодина. Вокруг пальмы узорчатым  кольцом  свернулся
удав из зверинца Морселли, изображал Змея-Искусителя. Правда,  неубедительно
-  по  зимнему  времени  дрых  и  глаз  ни  разу  не  раскрыл.  Зато   Мими,
представлявшая Еву, была в ударе. Момус, вспомнив, улыбнулся и потер  ноющий
висок. Все проклятое "клико". Когда, уже после грехопадения, Момус нежился в
просторной фарфоровой ванне, среди  плавающих  орхидей-ванд  (по  пятнадцать
рублей штучка), Мими поливала его шампанским из большущих  бутылок.  Он  все
ловил пенную струю губами и явно перестарался.
     Но и Мимочка вчера нарезвилась, умаялась. Вон как спит -  на  пожар  не
добудишься. Приоткрыла припухшие губки, обе ладошки по  обыкновению  сложила
под щеку, густые золотистые локоны разметались по подушке.
     Когда решалось, что  будут  путешествовать  вместе,  Момус  сказал  ей:
"Жизнь, девочка, у человека такая, каков он сам. Если жестокий человек - она
жестокая. Если боязливый - она страшная. Если кислый - она  печальная.  А  я
человек веселый, жизнь у меня веселая, и у тебя будет такая же".
     И Мими вписалась в веселую жизнь так, будто была создана специально для
нее. Хотя, надо полагать,  за  свои  двадцать  два  года  вкусила  хренку  с
горчичкой изрядно. Впрочем, Момус не выспрашивал - не его  дело.  Захочет  -
сама расскажет. Только девочка не из таковских, плохого долго не помнит и уж
тем более не станет на жалость надавливать.
     Подобрал  он  ее  прошлой  весной  в  Кишиневе,  где  Мими  подвизалась
эфиопской танцоркой в варьете и пользовалась у  местных  прожигателей  жизни
бешеной популярностью. Она вычернила себе кожу, выкрасила и  завила  волосы,
по сцене скакала в одних цветочных гирляндах, с браслетами на руках и ногах.
     Кишиневцы принимали ее за самую что ни есть  природную  негритоску.  То
есть в начале у них еще были сомнения,  но  заезжий  неапольский  негоциант,
который бывал в Абиссинии, подтвердил, что мамзель Земчандра и в самом  деле
говорит по-эфиопски, так что все подозрения рассеялись.
     Именно эта деталь первоначально и восхитила  Момуса,  который  ценил  в
мистификациях  сочетание  нахальства  с  дотошностью.  С  синими,   в   цвет
колокольчиков, глазами, с хоть и чумазой, но абсолютно славянской  мордашкой
лезть в эфиопки - это большая  лихость  нужна.  И  при  этом  еще  научиться
эфиопскому!
     Потом, когда подружились,  Мими  рассказала,  как  все  вышло.  Жила  в
Питере, после банкротства оперетки сидела  на  мели,  устроилась  по  случаю
гувернанткой к близняшкам, детям абиссинского посланника.  Эфиопский  князь,
расс по-ихнему,  не  мог  нарадоваться  своей  удаче:  покладистая,  веселая
барышня, довольствуется малым жалованьем, и дети ее обожают - все шепчутся с
ней о чем-то, все секретничают, и вести себя  стали  паиньками.  Как-то  раз
гуляет  расс  по  Летнему  Саду  со  статс-секретарем  Мордером,   обсуждает
осложнения в итальянско-абиссинских отношениях, вдруг видит - толпа.
     Подошел - эфиопский бог! Гувернантка играет на гармонике, а его  сын  с
дочуркой пляшут и поют. Публика на арапчат пялится, хлопает, бросает  деньги
в скрученную из полотенца чалму, и щедро бросает, от души.
     В общем, пришлось  Мими  из  северной  столицы  уносить  ноги  со  всей
возможной поспешностью - без багажа, без вида на жительство. Все бы  ничего,
вздыхала она, только арапчат жалко. Бедненькие Марьямчик и Асефочка,  скучно
им, поди, теперь живется.
     Зато мне с тобой нескучно, подумал Момус, любовно глядя на высунувшееся
из-под одеяла плечико с тремя  симпатичными  родинками  в  виде  правильного
треугольника.
     Он закинул руки за голову, осмотрел нумер,  в  который  въехали  только
накануне,  заметая  след.  Шикарные  апартаменты:  с   будуаром,   гостиной,
кабинетом. Золотой лепнины  многовато,  купечеством  отдает.  В  "Лоскутной"
апартаменты были поизящней, но  оттуда  пора  было  съезжать  -  разумеется,
совершенно официальным образом, с  щедрой  раздачей  чаевых  и  позированием
перед рисовальщиком из "Московского наблюдателя". Покрасоваться  на  обложке
почтенного иллюстрированного журнала в виде "его высочества" не  помешает  -
глядишь, когда-нибудь и пригодится.
     Момус рассеянно посмотрел на пристроившегося под балдахином  золоченого
круглощекого амурчика. Гипсовый озорник целил  постояльцу  стрелой  прямо  в
лоб. Стрелы, собственно, было не видно, потому что на ней повисли  мимочкины
кружевные панталоны цвета "пылающее сердце". Как они туда попали?  И  откуда
взялись? Ведь Мими изображала Еву? Загадка.
     Умопомрачительные  панталоны  чем-то  заинтриговали  Момуса.  Под  ними
должна быть стрела, больше нечему - это очевидно. А вдруг  там  окажется  не
стрела, а что-то совсем другое? Вдруг купидончик сложил свои пухлые пальчики
кукишем, сверху прикрыл яркой тряпкой, да и выставил на манер стрелы?
     Так-так, тут что-то вырисовывалось.
     Забыв о ноющем виске,  Момус  сел  на  кровати,  по-прежнему  глядя  на
панталоны.
     Человек ожидает, что под ними стрела, потому что купидону по  должности
и званию положена именно стрела, а ну как на самом деле  там  не  стрела,  а
кукиш?
     - Девочка, просыпайся! - Он шлепнул спящую по розовому плечу. - Живо!
     Бумагу, карандаш! Мы сочиняем объявление в газету! Вместо  ответа  Мими
натянула на голову одеяло. Момус же спрыгнул с  постели  на  пол,  попал  на
что-то шершавое, холодное и заорал от ужаса - на ковре, свернувшись на манер
брезентовой садовой кишки, почивал давешний удав, эдемский искуситель.
     Ловок, мерзавец
     Служить, оказывается, можно по-разному.
     Можно филером - часами мокнуть под дождем, следя из колючих  кустов  за
вторым слева окошком на третьем этаже, или плестись по улице  за  переданным
по эстафете "объектом", который неизвестно кто таков и что натворил.
     Можно рассыльным - высунув язык, носиться по городу с казенной  сумкой,
набитой пакетами.
     А можно временным помощником у его высокоблагородия чиновника по особым
поручениям. Во флигель на  Малой  Никитской  приходить  полагалось  часам  к
десяти. То есть как человек идешь, не бегом по темным переулкам, а не спеша,
с достоинством, при свете дня. Выдавалось Анисию и  на  извозчика,  так  что
можно бы не тратить час на дорогу, а подкатывать на службу  барином.  Ну  да
ничего, сойдет и пешочком, а лишний полтинник всегда пригодится.
     Дверь  открывал  слуга-японец  Маса,  с  которым  Анисий  успел  хорошо
познакомиться. Маса кланялся и говорил:  "Добуро,  Тюри-сан",  что  означало
"Доброе утро, господин Тюльпанов". Японцу выговаривать длинные русские слова
было трудно, а буква "л" и вовсе не давалась,  поэтому  "Тюльпанов"  у  него
превратился в "Тюри". Но Анисий на фандоринского  камердинера  не  обижался,
отношения у  них  установились  вполне  дружественные,  можно  даже  сказать
заговорщицкие.
     Первым делом Маса вполголоса извещал  о  "состоянии  атмосферы"  -  так
Анисий про себя называл царившее в доме  настроение.  Если  японец  говорил:
"Чихо", стало быть, все тихо, прекрасная графиня  Адди  проснулась  в  ясном
расположении духа, напевает, воркует с Эрастом Петровичем  и  на  Тюльпанова
будет смотреть взглядом рассеянным, но благосклонным. Тут можно смело идти в
гостиную, Маса подаст кофей с булочкой, господин надворный  советник  станет
разговаривать весело и насмешливо, а любимые нефритовые четки в его  пальцах
будут постукивать задорно и энергично.
     Если же Маса прошептал: "Гуромко", то надо на  цыпочках  прошмыгнуть  в
кабинет и сразу заняться делом, потому что в доме гроза. Значит, снова  Адди
рыдала и кричала, что ей скучно, что Эраст Петрович ее  погубил,  соблазнил,
увел от мужа, достойнейшего  и  благороднейшего  из  людей.  Тебя,  пожалуй,
уведешь, думал Анисий, боязливо прислушиваясь к громовым раскатам  и  листая
газеты.
     Такое у него теперь было утреннее задание - московские печатные издания
изучать. Милое дело: шуршишь  пахучими  страницами,  читаешь  про  городские
сплетни, разглядываешь соблазнительные рекламные объявления. На столе  остро
отточенные карандашики, синий  для  обычных  пометок,  красный  для  особого
примечания. Нет, право слово, жизнь у Анисия пошла теперь совсем другая.
     Плата за такую  золотую  службу,  между  прочим,  была  против  прежней
двойная, да еще и по  службе  вышло  повышение.  Чиркнул  Эраст  Петрович  в
управление две  строчки,  и  тут  же  определили  Тюльпанова  кандидатом  на
классный чин.
     При первой  же  вакансии  сдаст  ерундовый  экзамен,  и  готово  -  был
рассыльный, стал чиновник, господин коллежский регистратор.
     А начиналось все вот как.
     В тот памятный день, когда  Анисию  явилась  белая  голубка,  прямо  из
губернаторского  дома  отправились   вместе   с   надворным   советником   в
нотариальную контору, что зарегистрировала купчую с издевательской подписью.
Увы,  за  дверью  с  медной  табличкой  Иван  Карлович  МЕБИУС  было  пусто.
Титулярная советница Капустина, чей дом, отворила запертую дверь собственным
ключом и дала показание, что господин  Мебиус  снял  первый  этаж  тому  две
недели,  заплатил  за  месяц  вперед.   Человек   солидный,   обстоятельный,
пропечатал объявление о конторе во всех газетах, на самом видном  месте.  Со
вчерашнего дня не появлялся, она уж и сама в удивлении.
     Фандорин слушал, кивал, время от времени задавал короткие вопросы.
     Описание внешности исчезнувшего нотариуса велел Анисию записать. "Роста
обыкновенного, - старательно скрипел карандашом Тюльпанов.  -  Усы,  бородка
клинышком. Волосы пегие. Пенсне. Все время трет руки и подсмеивается.
     Вежливый. На щеке справа большая коричневая бородавка. Лет  на  вид  не
менее сорока. Кожаные калоши. Пальто серое с черным шалевым воротником".
     - Не пишите вы про к-калоши и  пальто,  -  сказал  надворный  советник,
мельком глянув в анисиеву писанину. - Только внешность.
     За дверью оказалась самая что ни на есть обычная  контора:  в  приемном
покое письменной стол, приоткрытый несгораемый шкаф, полки с папками.  Папки
все пустые, одни корешки, а в сейфе на железной полке, на самом видном месте
- игральная  карта,  пиковый  валет.  Эраст  Петрович  карту  взял,  в  лупу
рассмотрел, да и на пол бросил. Сказал Анисию в пояснение:
     - Карта как карта, такие всюду продаются. Я, Тюльпанов, карт терпеть не
могу, а п-пикового валета (его еще Момусом называют) в особенности. У меня с
ним связаны весьма неприятные воспоминания.
     Из конторы  поехали  в  английское  консульство  встречаться  с  лордом
Питсбруком. На  сей  раз  альбионец  был  в  сопровождении  дипломатического
переводчика, так что показания потерпевшего Анисий смог записать сам.
     Британец  сообщил  надворному  советнику,  что   нотариальную   контору
"Мебиус" ему порекомендовал  мистер  Шпейер  как  почтеннейшую  и  старейшую
юридическую фирму в России. В подтверждение своих слов мистер Шпейер показал
несколько газет, в каждой из  которых  реклама  "Мебиуса"  располагалась  на
самом видном месте. Русского языка лорд не знает, но год основания  фирмы  -
тысяча шестьсот какой-то - произвел на него самое благоприятное впечатление.
     Питсбрук предъявил и одну из газет, "Московские губернские  ведомости",
которые на свой английский лад именовал "Москоу ньюс".  Анисий  вытянул  шею
из-за спины господина Фандорина,  увидел  большущее,  в  четверть  газетного
листа объявление:
     Нотариальная контора МЕБИУС Регистрационное свидетельство  министерства
юстиции за нумером 1672.
     Составление   завещаний    и    купчих,    оформление    доверенностей,
поручительство по залогу, представительство по  взысканию  долгов,  а  также
прочие услуги.
     Повезли  британца  в  злополучную  контору.  Он   рассказал   во   всех
подробностях, как, получив подписанную "старым джентльменом"  (то