он  здорово  меня  разозлил.  Теперь  к  служебному  у  меня
прибавилось личное.
     Он  пружинисто  прошелся  вдоль  стола,  внезапно  напомнив  Тюльпанову
африканского  леопарда,  сидевшего  в  клетке  по  соседству  с  незабвенной
чимпанзи.
     Но вот Фандорин остановился, обхватил себя за локти и уже другим тоном,
задумчивым и даже несколько мечтательным, произнес:
     - А не сыграть ли нам с г-господином Пиковым Валетом, сиречь Момусом  в
его собственную игру?
     - Сыграть-то можно бы, - заметил Фрол Григорьевич. - Да только где  его
теперь сыщешь? Или имеете какую догадку?
     - Не имею, - отрезал шеф. - И искать его  не  стану.  Пускай  сам  меня
разыщет. Это будет вроде тетеревиной охоты на чучелко. Упитанную тетерку  из
папье-маше сажают на видное место,  тетерев  п-подлетает,  пиф-паф,  и  дело
сделано.
     - Кто же тетеркой будет? - приоткрыл острый глаз Долгорукой.  -  Неужто
мой любимый чиновник для особых поручений? Вы  ведь,  Эраст  Петрович,  тоже
мастер на маскарады.
     До Тюльпанова вдруг дошло, что немногочисленные реплики  старого  князя
почти  всегда  на  редкость  точны  и  к  месту.  Однако  Эраста   Петровича
проницательность Долгорукого, кажется, ничуть не удивила.
     - Кому как не мне в чучелки подряжаться, ваше высокопревосходительство.
     П-после вчерашнего никому эту честь не уступлю.
     - А как он  на  тетерку  выйдет?  -  с  живейшим  любопытством  спросил
Ведищев.
     - Как положено на тетеревиной охоте - услышит зов манка. А  в  качестве
манка мы используем его же, момусово, средство.
     - Человека, который привык всех  обводить  вокруг  пальца,  не  так  уж
трудно провести и самого, - сказал шеф Анисию, когда они вернулись на  Малую
Никитскую и уединились  в  кабинете  для  "разбора".  -  Ловкачу  просто  не
приходит в г-голову, что у кого-то хватит  наглости  перехитрить  хитреца  и
обокрасть вора. И уж особенно он не может ожидать подобного  вероломства  от
официальной особы, да еще т-такого высокого ранга.
     Благоговейно слушавший Анисий решил было, что под  "официальной  особой
высокого ранга" надворный советник имеет в виду  самого  себя,  однако,  как
показали дальнейшие события, Эраст Петрович метил куда выше.
     Высказав первый,  теоретический  тезис,  Фандорин  на  некоторое  время
замолчал. Анисий сидел неподвижно, чтобы не дай Бог не нарушить мыслительный
процесс начальника.
     - Нужно такое чучелко, чтоб у нашего Момуса слюнки п-потекли, а главное
- взыграло честолюбие. Чтоб его манил не только большой куш,  но  и  громкая
слава. Неравнодушен он к славе.
     И шеф снова замолчал, обдумывая  следующее  звено  в  логической  цепи.
Через семь с половиной минут (Анисий следил по  огромным,  видно,  старинным
часам в виде лондонской башни "Большой Бен") Эраст Петрович изрек:
     - Какой-нибудь гигантский драгоценный камень... Скажем,  из  наследства
Изумрудного Раджи. Не слыхали про т-такого?
     Анисий отрицательно помотал головой, глядя на шефа во все глаза.
     Надворный советник почему-то расстроился:
     - Странно. Конечно, та  история  была  сохранена  в  тайне  от  широкой
публики, но кое-какие слухи в европейскую прессу все же просочились.  Неужто
до России не дошли? Ах да, что ж это я.  Когда  я  совершал  д-достопамятное
плавание на "Левиафане", вы были еще ребенком.
     - На ком плавание, на левиафане?! - не поверил своим ушам Анисий,  живо
представив, как Эраст Петрович плывет по  бурным  волнам  на  широкой  спине
сказочной чудо-юдо-рыбы-кит.
     - Неважно, - отмахнулся Фандорин. - Так, одно давнее  расследование,  к
которому я имел некоторое отношение. Тут существенна идея: индийский раджа и
огромный алмаз. Или сапфир,  изумруд?  Все  равно.  Это  будет  зависеть  от
минералогической   коллекции,   -   пробормотал   он   нечто    совсем    уж
невразумительное.
     Анисий захлопал глазами, и шеф счел нужным добавить  (только  яснее  от
этого не стало):
     - Конечно, грубовато, но для нашего "Валета", п-пожалуй, в самый раз.
     Должен клюнуть. Все, Тюльпанов, хватит глаза таращить. За работу!
     * * *
     Эраст Петрович развернул свежий номер "Русского слова", сразу нашел то,
что искал, и стал читать вслух:
     ИНДИЙСКИЙ ГОСТЬ
     Воистину не счесть алмазов в каменных пещерах, в особенности  если  эти
пещеры находятся во владениях Ахмад-хана, наследника  одного  из  богатейших
раджей Бенгалии. Принц  прибыл  в  матушку-Москву  проездом  из  Тегерана  в
Петербург и прогостит в златоглавой по меньшей мере неделю.  Князь  Владимир
Андреевич  Долгорукой  принимает  высокого  гостя   со   всеми   подобающими
почестями. Индийский царевич остановился  на  генерал-губернаторской  вилле,
что на Воробьевых горах, а завтра вечером Дворянское собрание  устраивает  в
честь Ахмад-хана  бал.  Ожидается  съезд  всей  лучшей  московской  публики,
которой  не  терпится  взглянуть  на  восточного  принца,  а  еще  более  на
знаменитый изумруд "Шах-Султан", украшающий  ахмадову  чалму.  Рассказывают,
что  этот  гигантский   камень   некогда   принадлежал   самому   Александру
Македонскому. По нашим сведениям, принц путешествует  неофициально  и  почти
инкогнито - без свиты и помпы.  Его  сопровождают  только  преданная  старая
кормилица Зухра и личный секретарь Тарик-бей.
     Надворный советник одобрительно кивнул и отложил газету.
     - Владимир Андреевич так зол на  Пикового  валета,  что  санкционировал
устройство б-бала и будет лично участвовать в этом спектакле. По-моему, даже
не без удовольствия. В качестве "Шах-Султана" нам выдан ограненный берилл из
минералогической коллекции Московского университета.  Без  специальной  лупы
отличить  его  от  изумруда  невозможно,  а  рассматривать  нашу   чалму   в
специальную лупу мы вряд ли кому-нибудь позволим, не правда ли, Тюльпанов?
     Эраст Петрович  достал  из  шляпной  коробки  белую  парчовую  чалму  с
большущим зеленым  камнем,  повертел  и  так,  и  этак  -  грани  засверкали
ослепительными бликами.
     Анисий восхищенно причмокнул  -  чалма  и  в  самом  деле  была  чистое
заглядение.
     - А где же мы возьмем Зухру? - спросил он. - И еще этот секретарь,  как
его, Тарик-бей. Кто же им-то будет?
     Шеф посмотрел  на  своего  ассистента  не  то  с  укоризной,  не  то  с
сожалением, и Анисий вдруг сообразил.
     - Да что вы! - ахнул он. - Эраст Петрович, не погубите! Какой  из  меня
индеец! Ни за что не соглашусь, хоть казните!
     - Вы-то, Тюльпанов, положим, согласитесь, - вздохнул Фандорин, - а  вот
с Масой придется повозиться. Роль старой кормилицы вряд ли п-придется ему по
вкусу...
     Вечером 18 февраля в Дворянское собрание и в самом деле  съехалась  вся
Москва.  Время  было  веселое,   бесшабашное   -   масленичная   неделя.   В
притомившемся от долгой зимы городе праздновали чуть ли не каждый  день,  но
сегодня устроители особенно расстарались. Вся  белоснежная  лестница  дворца
была в цветах,  пудреные  лакеи  в  фисташковых  камзолах  так  и  бросались
подхватывать сброшенные с плеч шубы, ротонды и  манто,  из  залы  доносились
чудесные звуки мазурки,  а  в  столовой  заманчиво  позвякивали  хрусталь  и
серебро - там накрывали столы к банкету.
     Повелитель Москвы, князь Владимир Андреевич, исполнявший  роль  хозяина
бала, был подтянут и свеж, с мужчинами ласков,  с  дамами  галантен.  Однако
истинным  центром  притяжения  в  мраморной   зале   сегодня   оказался   не
генерал-губернатор, а его индийский гость.
     Ахмад-хан всем очень понравился, в особенности барышням и дамам. Был он
в черном фраке и белом галстуке, однако голову набоба венчала белая чалма  с
преогромным  изумрудом.  Иссиня-черная   борода   восточного   принца   была
подстрижена по последней  французской  моде,  брови  изогнуты  стрелками,  а
эффектнее всего на смуглом лице смотрелись ярко-синие глаза (уже выяснилось,
что мать его высочества - француженка).
     Чуть сзади и сбоку скромно стоял секретарь царевича, тоже  привлекавший
к себе немалое  внимание.  Собою  Тарик-бей  был  не  так  пригож,  как  его
господин, и статью не вышел, но зато, в отличие от Ахмад-хана, он явился  на
бал в настоящем восточном костюме: в  расшитом  халате,  белых  шальварах  и
золоченых, с загнутыми носами туфлях без задников. Жаль только, ни на  каком
цивилизованном языке секретарь не говорил, а  на  все  вопросы  и  обращения
только прикладывал руку то к сердцу, то ко лбу и низко кланялся.
     В общем, оба индейца были чудо как хороши.
     Анисий, доселе  не  избалованный  вниманием  прекрасного  пола,  совсем
одеревенел - такой вокруг  него  собрался  цветник.  Барышни  щебетали,  без
стеснения обсуждая детали  его  туалета,  а  одна,  премиленькая  грузинская
княжна Софико Чхартишвили, даже назвала Тюльпанова "хорошеньким  арапчиком".
Еще очень часто звучало слово "бедняжечка", от которого Анисий густо краснел
(слава Богу, под ореховой мазью было не видно).
     Но чтоб  было  понятно  про  ореховую  мазь  и  "бедняжечку",  придется
вернуться на несколько часов назад, к тому моменту, когда  Ахмад-хан  и  его
верный секретарь готовились к первому выходу в свет.
     Эраст Петрович, уже при смоляной бороде,  но  еще  в  домашнем  халате,
гримировал Анисия сам. Сначала  взял  какой-то  пузырек  с  темно-шоколадной
жидкостью. Пояснил - настой бразильского ореха. Втер густое пахучее масло  в
кожу лица, в уши, в веки. Потом приклеил густую бороду, отодрал.
     Прицепил другую, вроде козлиной, но тоже забраковал.
     - Нет, Тюльпанов, мусульманина из вас не п-получается, -  констатировал
шеф. - Поторопился я с Тарик-беем. Надо было вас индусом объявить.
     Каким-нибудь Чандрагуптой.
     - А можно  мне  один  мусташ,  без  бороды?  -  спросил  Анисий,  давно
мечтавший об усах, которые у него росли как-то неубедительно, пучками.
     - Не полагается.  По  восточному  этикету  это  для  секретаря  слишком
большое щегольство. - Фандорин повертел  анисиеву  голову  влево,  вправо  и
заявил. - Ничего не поделаешь, придется сделать вас евнухом.
     Подбавил желтой мази, стал втирать в щеки и  под  подбородком  -  "чтоб
кожу разрыхлить и в складочку собрать". Осмотрел результат и теперь  остался
доволен:
     - Настоящий евнух. То, что нужно.
     Но на этом испытания Тюльпанова не закончились.
     - Раз вы у нас мусульманин  -  волосы  долой,  -  приговорил  надворный
советник.
     Анисий,  сраженный  превращением  в   евнуха,   обритие   головы   снес
безропотно.
     Брил Маса - ловко, острейшим японским кинжалом. Эраст Петрович  намазал
коричневой дрянью голый анисиев череп и сообщил:
     - Сверкает, как п-пушечное ядро.
     Поколдовал с кисточкой над  бровями.  Глаза  одобрил:  карие  и  слегка
раскосые, в самый раз.
     Заставил  надеть  широченные   шелковые   штаны,   какую-то   узорчатую
кацавейку, потом халат,  на  лысую  макушку  и  злосчастные  уши  нахлобучил
тюрбан.
     Медленно, на негнущихся ногах подошел Анисий к зеркалу, ожидая  увидеть
нечто чудовищное - и был приятно поражен: из бронзовой рамы на него  смотрел
живописный мавр - ни тебе прыщей, ни оттопыренных ушей. Жаль, нельзя  всегда
таким по Москве ходить.
     - Готово, - сказал Фандорин. - Только намажьте мазью  руки  и  шею.  Да
щиколотки не забудьте - вам ведь в шлепанцах ходить.
     С  раззолоченными   сафьяновыми   туфлями,   которые   Эраст   Петрович
неромантично обозвал шлепанцами, с  непривычки  было  трудно.  Из-за  них-то
Анисий на балу и стоял,  будто  истукан.  Боялся,  что  если  стронется,  то
какая-нибудь из них обязательно свалится, как это уже случилось на лестнице.
Когда красавица-грузинка спросила по-французски, не станцует ли Тарик-бей  с
ней  тур  вальса,  Анисий  переполошился  и  вместо  того,  чтобы,  согласно
инструкции, молча отвесить восточный поклон, оплошал - тихонько пролепетал:
     - Нон, мерси, же не данс па (Нет, спасибо, я не танцую (фр.).
     Слава богу, другие девицы, кажется, его бормотания не разобрали, не  то
ситуация осложнилась бы. Ни одного человеческого языка Тарик-бею понимать не
полагалось.
     Анисий обеспокоенно обернулся к шефу. Тот уже несколько минут беседовал
с  опасным  гостем,  британским  индологом   сэром   Марвеллом,   скучнейшим
джентльменом в очках  с  толстыми  стеклами.  Давеча,  на  верхней  площадке
лестницы,  когда  Ахмад-хан  раскланивался   с   генерал-губернатором,   тот
взволнованно прошептал (Анисий слышал обрывки): "Принесла нелегкая... И  как
назло индолог... Не выставлять же - баронет... А ну как разоблачит?"
     Однако судя по мирной беседе принца и баронета, разоблачение  Фандорину
не  грозило.  Хоть  Анисий  по-английски  и  не  знал,   но   слышал   часто
повторяющееся "Gladstone" и "Her Britannic Majesty" (Гладстон, Ее британское
величество (англ.). Когда индолог, громко высморкавшись в клетчатый  платок,
отошел, царевич повелительно - коротким жестом смуглой, усыпанной  перстнями
руки - подозвал секретаря. Сказал сквозь зубы:
     - Очнитесь, Тюльпанов. И поласковей с ней, не смотрите букой. Только не
переборщите.
     - С кем поласковей? - шепотом удивился Анисий.
     - Да с  грузинкой  этой.  Это  же  она,  вы  что,  не  видите?  Ну  та,
попрыгунья.
     Тюльпанов оглянулся и обмер. Точно! Как это он сразу не понял!  Правда,
из белокожей лотерейная барышня стала смуглянкой, волосы у нее  теперь  были
не золотистые, а черные и сплетенные в две косы, брови прорисованы к вискам,
вразлет, а на щеке откуда-то взялась очаровательная  родинка.  Но  это  была
она, точно она! И искорка в глазах сверкнула точь-в-точь как  тогда,  из-под
пенсне, перед отчаянным прыжком с подоконника.
     Клюнуло! Кружит тетерев над фальшивой тетеркой!
     Тихонько, Анисий, тихонько, не вспугни.
     Он  приложил  руку  ко  лбу,  потом  к  сердцу  и  со  всей   восточной
церемонностью поклонился звездноглазой чаровнице.
     Платоническая любовь
     Не шарлатан ли - вот что надо  было  проверить  в  первую  очередь.  Не
хватало еще нарваться на коллегу, который тоже приехал на  гастроли,  жирных
московских гусей пощипать. Индийский раджа, изумруд "Шах-Султан" - весь этот
рахат-лукум несколько отдавал опереткой.
     Проверил.  Уж  на  кого  на  кого,  а  на  проходимца  его  бенгальское
высочество никак  не  походил.  Во-первых,  вблизи  сразу  было  видно,  что
настоящих царских кровей: по осанке, по манерам, по ленивой  благосклонности
во  взоре.  Во-вторых,  Ахмад-хан  завел  с  "сэром  Марвеллом",  знаменитым
индоведом, так кстати оказавшимся  в  Москве,  столь  высокоумную  беседу  о
внутренней политике и религиозных верованиях Индийской  империи,  что  Момус
испугался, как бы себя не выдать. В ответ на вежливый вопрос  принца  -  что
думает уважаемый профессор об обычае suttee  и  его  соответствии  истинному
духу индуизма, - пришлось перевести разговор на здоровье королевы  Виктории,
изобразить  внезапный  приступ  чихания  и  насморка,  а   затем   и   вовсе
ретироваться.
     Ну а главное, изумруд сиял так убедительно и аппетитно, что от сомнений
не осталось и следа. Снять  бы  этот  славный  зеленый  булыжничек  с  чалмы
благородного Ахмад-хана, распилить на восемь увесистых камешков, да  загнать
каждый тысяч этак по двадцать пять. Вот это было бы дело!
     Мими тем временем обработала секретаря. Говорит, что Тарик-бей  хоть  и
евнух, но в декольте глазенками постреливал исправно  и  вообще  к  женскому
полу явно неравнодушен. Мимочке в таких делах можно верить, ее не  обманешь.
Кто их знает, как оно там у евнухов. Может, природные желания  никуда  и  не
деваются, даже когда утрачены возможности?
     План предстоящей кампании, которую Момус про себя уже окрестил  "Битвой
за Изумруд", сложился сам собой.
     Чалма все время у раджи на голове. Однако на ночь он ее, надо полагать,
снимает?
     Где раджа спит? В особняке на Воробьевых горах. Стало быть, туда Момусу
и нужно.
     Генерал-губернаторова вилла предназначена для почетных гостей.  Оттуда,
с гор, чудесный вид на Москву, и зеваки меньше досаждают.  То,  что  дом  на
отшибе, это хорошо. Но виллу охраняет жандармский пост, а это плохо.
     Лазать по  ночам  через  заборы  и  потом  улепетывать  под  заливистый
полицейский свист - дурной тон, не по момусовой части.
     Эх, вот если бы секретарь был не евнух,  все  получилось  бы  куда  как
просто.
     Влюбленная грузинская княжна, отчаянная головушка, нанесла бы Тарик-бею
ночью потайной визит, а оказавшись в доме, уж нашла  бы  способ  забрести  в
спальню к радже, проведать, не соскучился ли изумруд торчать на чалме.
     Дальнейшее - вопрос исключительно инженерный, а этакой инженерией  Мими
отлично владеет.
     Но от такого поворота мыслей, хоть бы даже и совершенно умозрительного,
у Момуса скрежетнула по сердцу когтистой  лапой  черная  кошка.  Он  на  миг
представил Мимочку в объятьях пышноусого плечистого молодца,  не  евнуха,  а
совсем наоборот, и эта  картина  Момусу  не  понравилась.  Ерунда,  конечно,
слюнтяйство, а вот поди ж ты - он вдруг понял, что не пошел бы  этим,  самым
простым и естественным путем, даже если бы у секретаря возможности совпадали
с желаниями.
     Стоп! Момус вскочил с письменного  стола,  на  котором  до  сей  минуты
сидел, болтая ногами (так оно ловчее думалось), и подошел к окну.
     Стоп-стоп-стоп...
     По Тверской сплошным потоком катили экипажи  -  и  сани,  и  кареты  на
шипованых зимних колесах. Скоро весна, слякоть,  Великий  пост,  но  сегодня
яркое солнце светило, еще не грея, и вид  у  главной  московской  улицы  был
жизнерадостный и нарядный. Четвертый день,  как  Момус  и  Мими  съехали  из
"Метрополя" и поселились  в  "Дрездене".  Номер  был  поменьше,  но  зато  с
электрическим освещением и телефоном. В "Метрополе" задерживаться далее было
никак нельзя. Туда захаживал Слюньков, а это опасно.  Больно  уж  несолидный
человечишка. На ответственной,  можно  сказать,  секретной  должности,  а  в
картишки балуется, да еще меры не знает. А ну  как  возьмет  его  хитроумный
господин Фандорин или кто другой из начальства  за  фалды,  да  как  следует
тряхнет? Нет уж, береженого Бог бережет.
     Что ж, "Дрезден" гостиница славная и аккурат  напротив  губернаторского
дворца, который после истории с англичанином был Момусу как родной.
     Посмотришь - душу греет.
     Вчера видел на улице Слюнькова. Нарочно подошел  поближе,  даже  плечом
задел - нет, не признал письмоводитель в длинноволосом франте с нафабренными
усищами марсельского коммерсанта  Антуана  Бонифатьевича  Дарю.  Пробормотал
Слюньков "пардон" и засеменил себе дальше, согнувшись под порошей.
     Стоп-стоп-стоп, повторил про себя Момус. А нельзя ли тут по обыкновению
двух зайцев подстрелить - вот какая идея пришла ему в голову. То есть,  если
точнее, чужого зайца подстрелить, а своего под пулю не подставить.
     Или, выражаясь иначе, и рыбку съесть, и в воду не лезть. Нет, совсем уж
точно будет так: невинность соблюсти и капитал приобрести.
     А что,  очень  даже  могло  получиться!  И  складывалось  удачно.  Мими
говорила, что Тарик-бей немножко понимает по-французски.  "Немножко"  -  это
как раз столько, сколько нужно.
     С  этой   минуты   операция   изменила   название.   Стала   называться
"Платоническая любовь".
     * * *
     Из газет было известно, что после обеда его индийское высочество  любит
прогуливаться  у  стен  Новодевичьего  монастыря,  где   развернуты   зимние
аттракционы. Тут тебе и катание на коньках, и деревянные  горы,  и  балаганы
разные - есть на что посмотреть чужеземному гостю.
     День, как уже было сказано, выдался  настоящий,  масленичный  -  яркий,
светлый, с морозцем. Поэтому, погуляв вокруг замерзшего пруда с часок, Момус
и Мими изрядно замерзли. Мимочке-то еще  ничего.  Поскольку  изображала  она
княжну, то была в беличьей шубке, в куньем капоте и с муфтой - только  щечки
разрумянились, а вот  Момуса  пробирало  до