дай. А мы с тобой что-то давненько на мечах
не т-тренировались.
     Японец весь просветлел, грохнул поднос на стол, так что  черные  брызги
полетели, и опрометью кинулся вон из кабинета.
     Пять минут спустя Анисий стоял у окна и, ежась, наблюдал, как во дворе,
хищно переступая на чуть согнутых ногах, топчут снег две обнаженные фигуры в
одних набедренных повязках. Надворный советник был строен и мускулист,  Маса
плотен, как бочонок, но без единой жиринки. Оба противоборца держали в руках
по крепкой бамбуковой  палке  с  круглой  гардой  на  рукояти.  Убить  такой
штуковиной, конечно, не убьешь, но покалечить очень даже можно.
     Маса выставил вперед руки, устремив  "меч"  вверх,  истошно  завопил  и
скакнул вперед. Звонкий щелчок дерева о дерево, и противники опять закружили
по снегу. Бр-р-р, - передернулся Анисий, отхлебнул горячего кофею.
     Шеф ринулся на коротышку, и стук дубинок слился  в  сплошной  треск,  а
мелькание затеялось такое, что у Тюльпанова зарябило в глазах.
     Впрочем, схватка длилась недолго. Маса плюхнулся на зад, схватившись за
макушку, а Фандорин стоял над ним, потирая ушибленное плечо.
     - Эй, Тюльпанов! - весело крикнул  он,  обернувшись  к  флигелю.  -  Не
хотите п-присоединиться? Я научу вас японскому фехтованию!
     Нет уж, подумал Анисий, прячась за стору. Как-нибудь в другой раз.
     - Не желаете? - Эраст Петрович зачерпнул пригоршню снега  и  с  видимым
наслаждением принялся втирать  его  в  поджарый  живот.  -  Тогда  ступайте,
займитесь заданием. Хватит бездельничать!
     Каково, а? Как будто это Тюльпанов два дня кряду в халате просидел!
     * * *
     Донесение Его высокоблагородию г-ну Фандорину  26  февраля,  2-ой  день
наблюдения Прошу извинения за почерк - пишу карандашом, а  листок  на  спине
агента Федорова. Доставит записку агент  Сидорчук,  а  третьего,  Лациса,  я
посадил дежурить в сани на случай внезапного отъезда объекта.
     С объектом творится что-то непонятное.
     В конторе не был ни вчера, ни  сегодня.  От  повара  известно,  что  со
вчерашнего утра в доме живет блаженный отрок  Паисий.  Ест  много  шоколаду,
говорит, что можно, что шоколад нескоромный. Нынче рано утром, еще  затемно,
объект куда-то ездил на санях в сопровождении Паисия и трех слуг.
     На Якиманке оторвался от нас и ушел в сторону Калужской заставы - очень
уж у него тройка хороша. Где был, неизвестно. Вернулся  в  восьмом  часу,  с
медной старой кастрюлей, которую нес сам, на вытянутых руках.  Вес,  похоже,
был немалый. Объект выглядел взволнованным и даже испуганным. По  сведениям,
полученным от повара, завтракать не стал, а заперся у себя в спальне и долго
чем-то звенел. В  доме  шепчутся  про  какой-то  ""аграмадный  клад",  якобы
найденный хозяином. И совсем несусветное: будто бы явилась Е.
     не то сама Пресвятая Дева, не то неопалимая купина с ним разговаривала.
     С полудня объект здесь,  в  церкви  Смоленской  Божьей  Матери.  Истово
молится, бьет  земные  поклоны  у  Пресвятой  иконы.  Отрок  Паисий  с  ним.
Блаженный выглядит точно, как описано в сводке. Добавлю только,  что  взгляд
живой, острый, не  такой,  как  у  юродивых.  Приезжайте,  шеф,  тут  что-то
затевается.
     Сейчас отправлю Сидорчука и вернусь в церковь говеть.
     Писано в пять часов сорок шесть с половиною минут пополудни А.Т.
     Эраст Петрович появился в храме вскоре после  семи,  когда  бесконечная
"преосвященная" уже  подходила  к  концу.  До  плеча  уставшего  от  тяжелой
наблюдательной службы Тюльпанова (был он в синих очках и рыжем парике,  чтоб
не  приняли  по  бритой  башке  за  татарина)  дотронулся  смуглый  цыган  -
кудреватый, в меховой поддевке и с серьгой в ухе.
     -  Нутко,  малый,  передай  огонек  Божий,  -  сказал  цыган,  а  когда
покоробленный фамильярностью Анисий принял у  него  свечку,  шепнул  голосом
Фандорина:
     - Еропкина вижу, а где отрок?
     Тюльпанов похлопал глазами, пришел в себя и осторожно показал пальцем.
     Объект стоял на коленях, бормоча молитвы и неустанно кланяясь.  За  ним
на коленях  же  торчал  чернобородый  мужичина  разбойничьего  вида,  но  не
крестился, а  просто  скучал,  и  раза  два  даже  широко  зевнул,  сверкнув
изрядными белыми зубами. По правую руку от Еропкина, сложив руки  крестом  и
воздев очи горе, что-то тоненько напевал миловидный юноша. Он  был  в  белой
рубашке, но, впрочем, не такой уж белоснежной, как гласила  молва  -  видно,
давно ее не менял. Однажды Анисий углядел, как блаженный, упав на пол ничком
якобы в молитвенном экстазе, быстро сунул за щеку шоколадку.
     Тюльпанов и сам ужасно проголодался, но служба есть служба. Даже  когда
отлучался донесение писать, и то не позволил себе на площади пирожка с тешой
купить, а уж как хотелось.
     - Вы что это цыганом? - шепотом спросил он у шефа.
     - А  кем  по-вашему  я  могу  нарядиться,  когда  ореховая  настойка  с
п-портрета не сошла? Арапом что ли? Арапу  у  Смоленской  Богоматери  делать
нечего.
     Эраст Петрович посмотрел на Анисия с укоризной и  вдруг  без  малейшего
заикания сказал такое, что бедный Тюльпанов обмер:
     - Я забыл один ваш существенный недостаток, который трудно превратить в
достоинство. У вас  слабая  зрительная  память.  Вы  что,  не  видите:  этот
блаженный - ваша хорошая и даже, можно сказать, интимная знакомая?
     - Нет! - схватился за сердце Анисий. - Не может быть!
     - Да вы на ухо взгляните. Я же вас учил, что  уши  у  каждого  человека
неповторимы. Видите, такая же укороченная розовая мочка, тот же общий контур
- идеальный овал, это редко  бывает,  и  самая  характерная  деталь  -  чуть
выпирающий противокозелок.  Она  это,  Тюльпанов,  она.  Грузинская  княжна.
Значит, Валет и в самом деле еще нахальнее, чем я думал.
     Надворный  советник  покачал   головой,   словно   удивляясь   загадкам
человеческой природы. После заговорил коротко, обрывками:
     - Самых лучших агентов. Непременно Михеева, Субботина, Сейфуллина и еще
семерых. Шесть саней и таких лошадей, чтоб от еропкинской тройки  больше  не
отставали. Строжайшее конспирирование по системе "кругом враги"  -  чтоб  не
только объекту, но и посторонним слежка была незаметно. Вполне вероятно, что
здесь где-то болтается и сам Валет. В лицо-то ведь мы его так и не знаем, да
и ушей он нам не показывал. Марш на Никитскую. Живо!
     Анисий, как зачарованный, смотрел на тонкую шею "отрока",  на  идеально
овальное ухо с каким-то там "противокозелком", и лезли в голову кандидата на
классный чин мысли,  для  церкви  и  тем  более  для  Великого  Поста  вовсе
непозволительные.
     Он встрепенулся, закрестился и стал пробираться к выходу.
     Еропкин говел в церкви допоздна и домой вернулся уже  после  десяти.  С
крыши соседнего дома, где мерз филер Лацис, было видно, как во  дворе  стали
запрягать крытый возок. Похоже,  что  несмотря  на  ночное  время,  почивать
Самсон Харитонович не собирался.
     Но у Фандорина и Анисия все уж было готово. От дома Еропкина в  Мертвом
переулке выезд был в три стороны - к Успению-на-Могилках, к Староконюшенному
переулку и на Пречистенку, и  на  каждом  из  перекрестков  стояло  по  двое
неприметных саней.
     Возок действительного статского советника - приземистый, обитый  темным
сукном, - выехал из крепких  дубовых  ворот  в  одиннадцать  с  четвертью  и
двинулся в сторону Пречистенки. На  козлах  сидели  двое  крепких  парней  в
полушубках, сзади, на запятках, расположился чернобородый.
     Первые из двух саней, что дежурили у  выезда  на  Пречистенку,  неспеша
тронулись  следом.  Сзади  цепочкой  пристроились  остальные   пять   и   на
почтительном отдалении покатили за "нумером первым"  -  так  на  специальном
жаргоне назывался передний эшелон визуального наблюдения. Сзади  на  "нумере
первом" горел красный фонарь, который задним было видно издалека.
     Эраст Петрович и Анисий ехали  в  легких  санках,  отстав  от  красного
фонаря на полсотни саженей. Остальные "нумера" растянулись сзади  вереницей.
Были тут и крестьянские сани, и ямщицкая тройка, и иерейская пара,  но  даже
самые затрапезные дровни были крепко сколочены, на  стальных  ободах,  да  и
лошадки подобраны одна к одной - хоть и неказистые, но ходкие и выносливые.
     Через один поворот (на набережную  Москвы-реки),  согласно  инструкции,
"нумер первый" отстал, и вперед, по сигналу Фандорина, вышел "нумер второй",
а "первый" пристроился в самый хвост. Ровно десять минут по  часам  "второй"
вел объекта, а потом свернул налево, уступив позицию "нумеру третьему".
     Строгое следование инструкции в  данном  случае  оказалось  не  лишним,
потому что чернобородый разбойник на запятках не клевал носом,  а  покуривал
цыгарку, и непогода ему, толстокожему, была нипочем, даже шапкой  не  покрыл
свою косматую голову, хоть поднялся ветер и с небес лепило крупными  мокрыми
хлопьями.
     За Яузой возок свернул  влево,  а  "нумер  третий"  покатил  дальше  по
прямой, уступив место "четвертому". Сани надворного  советника  при  этом  в
чередовании "нумеров" не участвовали, держались все время на второй позиции.
     Так и довели объекта до пункта следования - к  стенам  Новопименовского
монастыря, белевшего в ночи приземистыми башнями.
     Издали было видно, как от возка отделились одна, две, три, четыре, пять
фигур. Последние двое что-то несли - не то мешок, не то человеческое тело.
     - Труп! - ахнул Анисий. - Может, пора брать?
     - Не так быстро, - ответил шеф. - Нужно разобраться.
     Он расположил сани с агентами по всем  стратегическим  направлениям,  и
лишь потом поманил Тюльпанова - марш за мной.
     Они осторожно приблизились к заброшенной часовне, обошли ее  кругом.  С
противоположной стороны, у неприметной, ржавой  двери  обнаружились  сани  и
привязанная к дереву лошадь. Она потянулась к Анисию мохнатой мордой и тихо,
жалобно заржала - видно, застоялась на месте, соскучилась.
     Эраст Петрович приложил ухо к двери,  потом  на  всякий  случай  слегка
потянул за скобу. Неожиданно  створка  приоткрылась,  не  издав  ни  единого
звука. Из узкой щели  забрезжило  тусклым  светом  и  чей-то  звучный  голос
произнес странные слова:
     - Куда? В камень превращу!
     - Любопытно, - прошептал шеф, поспешно прикрывая дверь. - Петли ржавые,
а смазаны недавно. Ладно, подождем, что будет.
     Минут через пять внутри зашумело, загрохотало, но почти сразу же  снова
стало тихо. Фандорин положил Анисию руку на плечо: не сейчас, рано.
     Прошло еще минут десять, и вдруг женский голос истошно закричал:
     - Пожар! Горим! Люди добрые, горим!
     Тут же подхватил и мужской:
     - Пожар! Горим! Пожар!
     Анисий азартно рванулся к двери, но стальные  пальцы  ухватили  его  за
хлястик шинели и притянули назад.
     - Я полагаю, это пока спектакль, главное  впереди,  -  негромко  сказал
шеф. - Надо дождаться финала. Дверь смазана  неспроста,  и  лошадка  томится
неслучайно. Мы с вами, Тюльпанов, заняли ключевую позицию.  А  спешить  надо
только в тех случаях, когда медлить никак невозможно.
     Эраст  Петрович  наставительно  поднял   палец,   и   Анисий   поневоле
залюбовался бархатной перчаткой с серебряными кнопочками.
     На ночную операцию надворный советник оделся франтом: длинная  бобровая
шуба с суконным верхом, белый  шарф,  шелковый  цилиндр,  в  руке  трость  с
набалдашником слоновой кости. Анисий был хоть и в рыжем парике,  но  впервые
вырядился в чиновничью шинель с гербовыми пуговицами и надел новую фуражку с
лаковым козырьком. Однако до  Фандорина  ему,  что  и  говорить,  было,  как
воробью до селезня.
     Шеф хотел сказать еще что-то, не менее поучительное, но тут из-за двери
раздался такой душераздирающий, полный неподдельного  страдания  вопль,  что
Тюльпанов от неожиданности тоже вскрикнул.
     Лицо Эраста Петровича напряглось, он явно не знал, ждать ли еще или это
как раз тот случай, когда медлить невозможно. Он нервно дернул уголком рта и
склонил голову набок, словно прислушивался  к  какому-то  неслышному  Анисию
голосу.  Очевидно,  голос  велел  шефу  действовать,  потому  что   Фандорин
решительно распахнул дверь и шагнул вперед.
     Картина, открывшаяся взору Анисия, была поистине поразительна.
     Над голым деревянным столом, раскорячив ноги, висел  на  двух  веревках
какой-то седобородый старик в  гусарском  мундире  и  сбившемся  вниз  белом
халате. За его спиной, покачивая длинным, витым  кнутом,  стоял  еропкинский
чернобородый головорез. Сам Еропкин сидел чуть дальше, на стуле.  Возле  его
ног лежал набитый мешок, а у стены, присев на корточки, курили двое давешних
молодцов, что ехали на облучке.
     Но все это Тюльпанов отметил лишь попутно, краем зрения, потому  что  в
глаза ему сразу же бросилась  хрупкая  фигурка,  безжизненно  лежавшая  вниз
лицом. В три прыжка Анисий обежал  стол,  споткнулся  о  какой-то  увесистый
фолиант, но удержался на ногах и опустился на колени возле лежащей.
     Когда он дрожащими руками  перевернул  ее  на  спину,  синие  глаза  на
бледном личике открылись, и розовые губы пробормотали:
     - Какой рыжий...
     Слава Богу, жива!
     - Это что еще здесь за пытошный застенок?  -  донесся  сзади  спокойный
голос Эраста Петровича, и Анисий выпрямился, вспомнив о долге.
     Еропкин с недоумением смотрел то на щеголя в цилиндре, то  на  прыткого
чиновничка.
     - Вы кто такие? - грозно спросил он. - Сообщники? Ну-ка, Кузьма.
     Чернобородый сделал рукой неуловимое движение,  и  к  горлу  надворного
советника, рассекая воздух, метнулась стремительная тень.  Фандорин  вскинул
трость, и конец кнута, неистово  вращаясь,  обмотался  вокруг  лакированного
дерева.   Одно   короткое   движение,   и   кнут,   выдернутый   из   лапищи
медведеобразного Кузьмы, оказался у Эраста Петровича. Тот  неспеша  размотал
тугой кожаный хвост, бросил тросточку на стол и без видимого усилия,  одними
пальцами, стал рвать кнут на мелкие  кусочки.  По  мере  того,  как  на  пол
отлетали все новые и новые обрывки, из Кузьмы будто воздух выходил. Он  вжал
лохматую башку в широченные плечи, попятился к стене.
     - Часовня окружена агентами полиции, -  сказал  Фандорин,  окончательно
расправившись с кнутом. - На сей раз, Еропкин, вы ответите за произвол.
     Однако сидевшего на стуле это сообщение не испугало:
     - Ништо, - осклабился он. - Мошна ответит.
     Надворный советник вздохнул и дунул  в  серебряный  свисток.  Раздалась
высокая, режущая уши трель, и в ту же минуту в часовню с  топотом  ворвались
агенты.
     - Этих - в участок, - показал  шеф  на  Еропкина  и  его  подручных.  -
Составить протокол. Что в мешке?
     - Мой мешочек, - быстро произнес Самсон Харитонович.
     - Что в нем?
     - Деньги, двести восемьдесят три тысячи пятьсот два рубля. Мои денежки,
доход от торговли.
     - Такая солидная сумма и в мешке? - холодно спросил Эраст  Петрович.  -
Имеете под нее финансовые  документы?  Источники  поступления?  Уплачены  ли
подати?
     - Вы, сударь, того, на минутку... В сторонку  бы  отойти...  -  Еропкин
вскочил со стула и проворно подбежал к надворному советнику. - Я  ведь  что,
без понятия разве... - И перешел на шепот. - Пускай там будет  ровно  двести
тысяч, а остальные на ваше усмотрение.
     - Увести, - приказал Фандорин,  отворачиваясь.  -  Составить  протокол.
Деньги пересчитать, оприходовать, как  положено.  Пусть  акцизное  ведомство
разбирается.
     Когда четверых задержанных вывели, вдруг  раздался  бодрый,  разве  что
чуть-чуть подсевший голос:
     - Это, конечно, благородно - от взяток отказываться, но  долго  ли  мне
еще кулем висеть? У меня уж круги перед глазами.
     Анисий и Эраст Петрович взяли висящего за плечи, а полностью воскресшая
барышня - ее ведь, кажется, звали "Мими"? -  залезла  на  стол  и  распутала
веревки.
     Страдальца усадили на пол. Фандорин  сдернул  фальшивую  бороду,  седой
парик, и открылось ничем не примечательное, самое что ни на  есть  заурядное
лицо:
     серо-голубые, близко  посаженные  глаза;  светлые,  белесые  на  концах
волосы; невыразительный нос; чуть скошенный подбородок - все,  как  описывал
Эраст Петрович. От прилившей крови лицо было багровым,  но  губы  немедленно
расползлись в улыбке.
     - Познакомимся? - весело спросил Пиковый Валет. - Я, кажется,  не  имею
чести...
     - Стало быть, на Воробьевых горах были не вы, - понимающе кивнул шеф. -
Так-так.
     - На каких таких горах? - нахально удивился прохиндей. - Я -  отставной
гусарский корнет Курицын. Вид на жительство показать?
     - П-потом, - покачав головой,  молвил  надворный  советник.  -  Что  ж,
представлюсь снова. Я - Эраст Петрович Фандорин, чиновник  особых  поручений
при московском генерал-губернаторе, и не большой любитель дерзких  шуток.  А
сие мой п-помощник, Анисий Тюльпанов.
     Из того, что в речи шефа вновь появилось заикание, Анисий сделал вывод,
что самое напряженное  позади,  и  позволил  себе  расслабиться  -  украдкой
взглянул на Мими.
     Она,  оказывается,  тоже  на  него  смотрела.  Легонько   вздохнула   и
мечтательно повторила:
     - Анисий Тюльпанов. Красиво. Хоть в театре выступай.
     Неожиданно Валет - а это, конечно же, несмотря на казуистику, был он  -
развязнейшим образом подмигнул Анисию  и  высунул  широкий,  как  лопата,  и
удивительно красный язык.
     - Ну-с, господин Момус, и как же мне с вами поступить? - спросил  Эраст
Петрович, наблюдая, как Мими  вытирает  соучастнику  лоб,  покрытый  мелкими
капельками пота. - По закону или по с-справедливости?
     Валет немного подумал и сказал:
     - Ежели бы  мы  с  вами,  господин  Фандорин,  сегодня  встречались  не
впервые, а уже имели бы некоторый опыт знакомства, я, разумеется, целиком  и
полностью  положился  бы  на  ваше  милосердие,  ибо  сразу  видно  человека
чувствительного и благородного. Вы, несомненно, учли  бы  перенесенные  мною
нравственные и физические терзания, а также неаппетитный облик субъекта, над
которым я столь неудачно подшутил. Однако же обстоятельства  сложились  так,
что я могу не злоупотреблять вашей человечностью. Сдается мне,  что  суровых
объятий закона я могу не опасаться. Вряд ли его свинячье  превосходительство
Самсон Харитоныч станет подавать на меня в суд за эту невинную шалость. Не в
его интересах.
     - В Москве закон - его сиятельство князь Долгорукой, -  в  тон  наглецу
ответил Эраст Петрович. - Или вы, мсье Валет, всерьез верите в независимость
судебных инстанций? П-позвольте вам напомнить,  что  генерал-губернатора  вы
жестоко оскорбили. Да и как быть с англичанином? Город  ему  должен  вернуть
сто тысяч.
     - Право не  знаю,  дорогой  Эраст  Петрович,  о  каком  англичанине  вы
говорите, - развел руками спасенный. - А к  его  сиятельству  я  отношусь  с
искренним почтением. Глубоко чту его крашеные седины. Если же  Москве  нужны
деньги, то вон сколько я их добыл для городской казны  -  целый  мешок.  Это
Еропкин от жадности ляпнул, что денежки его, а когда поостынет - отопрется.
     Скажет, знать не знаю, ведать не ведаю.  И  пойдет  сумма  неизвестного
происхождения на московские нужды. По-хорошему, так мне процентик  полагался
бы.
     - Что ж, это резонно, - задумчиво произнес надворный советник. -  Опять
же вещи Ариадне Аркадьевне вы вернули. Да  и  о  четках  моих  не  забыли...
Ладно.
     По закону, так  по  закону.  Не  пожалеете,  что  моей  справедливостью
пренебрегли?
     На лице неприметного господина отразилось некоторое колебание.
     - Покорнейше благодарю, но я, знаете ли, привык больше на  самого  себя
полагаться.
     - Ну, как угодно, - пожал плечами Фандорин и безо всякой паузы обронил:
- Можете к-катиться к черту.
     Анисий остолбенел, а Пиковый Валет поспешно вскочил на ноги,  очевидно,
боясь, что чиновник передумает.
     - Вот спасибо! Клянусь, ноги моей в этом городе больше не будет.  Да  и
отечество  православное  мне  порядком