пальцем  себе  помогая,  запихивая  в  рот   клубничину,   прожевал,
проглотил, запрокинул голову, глаза закатил и сделал так:
   - М-м-м-м-м-м-а-а-а-а... - что в устах Политова означало высшую степень
блаженства.
   И отправил остаток блина в рот.
   Короче, чтобы не утомлять читателей описанием утренней  трапезы  героя,
скажем лишь: слопал (другого слова не подобрать!) Стасик  двенадцать  штук
блинов и полбанки варенья, запил все полулитровой кружкой кофе с  молоком,
что  в  весовом  и  калорийном  итоге  составило  для  Политова   величину
невозможную: он весьма блюл фигуру, следил за весом, никаких  излишеств  в
еде и питье себе не дозволял.
   Согласимся, факт подобной объедаловки сам по себе странен, но отнюдь не
говорит о каких-то сдвигах в психике Стасика. Вспомним,  что  накануне  он
заснул, не отужинав; признаем,  что  продукт  питания  удался  Наталье  на
славу; учтем крепкий и без сновидений сон героя, его по-утреннему  славное
настроение и сделаем вывод: указанный факт - из числа рядовых. Наталья  не
глупее нас с вами, а уж Стасика знает  много  ближе,  она  все  вспомнила,
признала, учла - и сделала тот же вывод.
   Но что ее по-прежнему волновало, так это престранное поведение мужа.
   Всегда он вставал из-за стола, говорил дурацкое: "Хоп!" - и уходил.
   А когда пребывал в настроении вальяжно-игровом, то мог  позволить  себе
нечто вроде: "Премного благодарствуем, хозяева дорогие, убываю от вас сыт,
пьян и нос в табаке".
   На что Ксюха, которая вышеупомянутого Н.Н.Еврейнова тоже  читала,  сама
иной раз дома в  кого-то  поигрывала,  но  официально,  вслух  его  теорию
"театра для себя",  его  элегантную  мысль  о  преэстетизме  театральности
начисто отвергала и  дома  и  среди  коллег-студентов  вела  борьбу  с  ее
воплощением в  жизнь,  -  так  она,  нетонкая,  с  лету  вворачивала:  "Из
Островского, папочка?"
   Тут опять могло  возникнуть  два  варианта.  Один  благостный,  вариант
"доброго папы": "Плохо нынче в  театральном  драматургию  преподают.  Это,
птица моя сизокрылая, не Островский, а русский народ, чей язык, великий  и
могучий..." - и так далее.
   Во втором варианте, если настроение у Стасика было не очень, не игровое
было  настроеньице,  он  рявкал  походя:  "Как  с  отцом   разговариваешь,
девчонка?!"
   Следом, слово за слово, могла и ссора  покатиться,  и  только  Наталья,
мудрая и тактичная мамуля, умела ее в зародыше придушить.
   А сегодня, откушав блинков с вареной клубничкой,  Стасик  мамуле  опять
ручку поцеловал, низко склонив голову, что обычно делать не любил: лысинка
у него на макушке пробилась, тщательно скрывал он  ее,  начесывал  волосы,
стеснялся.
   - Спасибо, Наташенька. Очень вкусно!
   Ну что с мужиком сталось - чудеса, да и только!  И  ведь  приятно  было
Наталье обрести мужа в некоем новом качестве,  но,  связывая  изменения  в
характере с причиной аварии, с тем пресловутым эпилептиформным (ах,  слово
мерзкое!) расстройством сознания, Наталья, естественно,  волновалась.  Ну,
хорошо, думала она, стал муж вежливым, ласковым,  нежным  -  принимаем!  А
вдруг еще что-то новое  появится  и  проявится?  Страшно!..  Страшно  было
Наталье ожидать нового, за двадцать лет от таких сюрпризов отвыкла.  Да  и
где гарантия, что  все  это  не  игра,  не  очередной  "театр  для  себя"?
Наиграется - и надоест. В новую роль впадет. Опять страшно...
   Хотя Наталья и утверждала, что все слова и  поступки  Полигона  заранее
может предугадать, предсказать, предвидеть,  Стасик  тем  не  менее  бывал
абсолютно непредсказуем даже для нее, не говоря  об  окружающих.  Ясный  в
целом, он легко варьировал себя в  мелочах,  в  пустяках,  а  из  пустяков
подчас выстраивался совсем неожиданный Стасик. В  любом  деле  -  деле!  -
всегда бесстрашно отстаивающий собственные принципы, ту правоту, в коей он
убежден, отстаивающий даже в ущерб себе, Стасик мог,  например,  как  член
худсовета театра, легко согласиться на замену в спектакле  лучшего  актера
худшим только потому, что худсовет бездарно затянулся, а Кошка уже полчаса
ждала его в Ленкиной квартире. Нетерпимый к пьянству, заставивший дирекцию
уволить из театра талантливого, но запойного парня, уволить, зная, что тот
пропадет вне сцены, что быстро растратит  себя  по  проходным  эпизодам  в
кино, Стасик тем не менее раз в неделю вручал пятерку электромеханику дяде
Мише, большому любителю "раздавить маленькую", вручал и  говорил:  "Только
не больше одной, ладно, дядь Миш? И дома, не в театре..."
   И дядя Миша честно выполнял просьбу Стасика.
   Ленка как-то спросила: "Какого черта ты его  спаиваешь?  Ты  же  у  нас
борец с алкоголизмом!" "Я его _лечу_", - загадочно отвечал Стасик,  а  что
он вкладывал в сие понятие, не объяснял, как необъяснима была  и  симпатия
его к старику механику.
   Таких  примеров  алогичности  _программного_  поведения  Стасика  можно
привести много. И Наталья, и Ленка, и Ксюха, и  даже  Кошка-Катька  -  они
знали разного Стасика. Разного, но... одинакового. Непонятно? Поясним. Все
эскапады Политова, все его "фортибобели", роли его многочисленные, как  бы
странно порой они ни выглядели, в общем-то укладывались в единый образ, не
меняли его кардинально, но добавляли ему лишние краски, оттенки, полутона.
   Это, кстати,  работало  на  Стасика.  Кто-то  говорил:  "Представляете:
такой-такой и вдруг - такой!"
   А другой сообщал: "Или недавно так-так и вдруг - вот та-ак!"
   Красиво...
   И  уж  если  мамуля  считала  мужа   человеком-компьютером   в   смысле
запрограммированности слов и поступков, то - математики  подтвердят!  -  у
любого компьютера бывают сбои, отказы, но они не влияют на работу машины в
целом и легко устранимы опытными программистами.
   Естественно возникают два вопроса.
   Первый. Считать ли нынешнее поведение Стасика сбоем, и, если так, долго
ли он продлится?
   Второй. Достаточно ли опытный программист Наталья, чтобы с  этим  сбоем
сразиться?
   Поживем - увидим...
   А пока Стасик оделся в чистое,  в  добротное,  и  Наталья  обеспокоенно
поинтересовалась:
   - Далеко?
   - На телевидение, мамуль. У меня запись.
   -  Запись  у  тебя  в  двенадцать.  -  Наталья  отлично  знала  деловое
расписание  мужа,  подчеркиваем  -  деловое.  -  А  сейчас  без   четверти
одиннадцать. Куда в такую рань?
   - А дойти?
   - Как дойти?
   В обычное время - уже подобная ситуация описывалась  -  Стасик  ответил
бы: "Ногами". Но сейчас терпеливо объяснил:
   - Мамуля, я не сяду в транспорт, я же говорил.
   Наталья заинтересовалась.
   - А если у тебя дело где-нибудь, ну, я не знаю,  в  Ясеневе,  например.
Тоже пешком?
   В Ясеневе, напомним, жила Кошка.
   Хочется верить, что названный Натальей район был выбран наугад,  только
лишь ввиду сильной отдаленности его от  центров  мировой  культуры,  иными
словами, без всякого подтекста. Но Стасик невольно насторожился.
   - Что мне делать в Ясеневе?
   - Я к примеру, - подтвердила Наталья наши с вами надежды.
   - Ах, к примеру... Полагаю, что туда мне идти не  понадобится.  Слишком
далеко.
   - А если понадобится? - настаивала Наталья.
   - Пойду пешком! - отрезал Стасик.
   Он представил себе, как  провожает  Кошку  домой;  он  представил  себе
тонкую и ломкую Кошку, бредущую через всю Москву на  высоченных  каблуках;
он представил самого себя, возвращающегося в родные Сокольники часа в  три
ночи, - и внутренне содрогнулся. Ноги отваливаются,  Наталья  -  в  гневе,
утром не встать... Ужас, ужас!
   Поэтому  дальнейшее  обсуждение  проблемы  пешего  хода  он  быстренько
скомкал, заявив:
   - Не жди меня к обеду, родная. Могу не успеть, а ты  уже  уйдешь...  До
вечера! - И тронулся в свой первый туристский маршрут: по  Сокольническому
валу, по Сущевскому, направо -  на  Шереметьевскую  и  так  далее,  и  так
далее...


   Сошел с ума Стасик или нет - это  еще  бабушка  надвое  сказала,  но  в
прежней точности ему было не отказать.  Ни  разу  пешком  в  Останкино  не
ходил, а все рассчитал безошибочно, ровно без  пяти  двенадцать  предъявил
постовому у входа на ЦТ декадный пропуск  и  тут  же  встретил  знакомого,
который спросил:
   - Старичок, говорят, ты сильно разбился?
   Слухопроводимость столичной атмосферы  должна  рассматриваться  учеными
как особое физическое явление.
   - Насмерть! - ответил Стасик,  не  любивший  сплетен,  и  устремился  в
студию.
   Молодежная  редакция  готовила  передачу  о  театре.  Не  о  конкретном
театральном коллективе,  но  о  театре  вообще,  о  немеркнущем  искусстве
подмостков и колосников, о его непростой философии  и  еще  более  трудной
психологии. Стасика отсняли на прошлой неделе, он наговорил в камеру массу
умностей: в умении красиво говорить он давно преуспел, за  что  его  нежно
любили телевизионные деятели. В передаче Стасик говорил о  своей  любви  к
театру, о самоотверженности профессии, о ее популярности - о ней  он  имел
полное  представление,  поскольку  числился   членом   приемной   комиссии
института, - ну, и прочие высокие слова произносил в микрофон.
   Однако требовалось кое-что доснять. Стасик, например, хотел по-отечески
побеседовать с теми, кто завалил ЦТ письмами с  тревожным  вопросом:  "Как
стать актером?".
   Текста Стасик не готовил заранее, предпочитал экспромты, тем более  что
передаче еще клеиться и клеиться, можно  будет  случайные  неточности  или
благоглупости триста раз переснять. Стасик лишь предупреждал  режиссера  и
редактора  о  теме  выступления,  перечислял  узловые  моменты,  а  то   и
просто-напросто вставал перед камерой (или садился - зависело от  фантазии
режиссера) и начинал изливать  душу.  Душа  его  изливалась  правильно,  в
приемлемом русле, мелей и водопадов в течении  не  наблюдалось.  В  студии
сидела Ленка.
   - Здравствуй, птица, - сказал ей Стасик. Всех, кроме мамули, женщин  он
ласково называл птицами, иногда  -  с  добавлением  эпитетов:  сизокрылая,
мудрая, склочная, красивая, злая  -  любое  прилагательное,  подходящее  к
случаю. Обращение было чужим, заемным, подслушал его в каком-то  спектакле
или  в  телевизоре,  вольно  или  невольно  взял  на  вооружение.  Удобным
показалось. В  слове  "птица"  слышалась  определенная  доля  нежности  по
отношению к собеседнице, и, главное,  оно  исключало  возможную  ошибку  в
имени. А то назовешь Олю Таней - позор, позор!..
   - Здорово, - ответила Ленка. - Премьерствуешь?
   - Помаленьку. Ты слыхала, что я вчера утонул, разбился, убит хулиганами
и уже кремирован?
   Ленка хмыкнула.
   - Слыхала. Про "утонул" и про "разбился". Про хулиганов  -  это  что-то
новенькое...  Но  я  в  курсе:  вчера  мне  звонила  Наталья  и   сообщила
каноническую версию.
   - Ты не разубеждай никого, - попросил Стасик. - Пусть я умер.  Я  жажду
Трагической славы... Да, кстати, а ты чего здесь?
   - Пригласили. У Мананы, - женщина по имени Манана  являлась  режиссером
передачи, - грандиозный замысел: твой монолог заменить нашим диалогом.
   Она внимательно смотрела на Стасика: ждала _реакции_.
   - Да? - рассеянно спросил Стасик, оглядываясь по сторонам, ища кого-то.
- Толковый замысел. Мананка - молодец. А где она?
   - Скрылась. Попросила меня сообщить тебе о диалоге и скрылась. Боится.
   - Кого?
   - Тебя, голуба. Ты же у нас го-ордый! Ты же мог не  пожелать  разделить
славу. Даже со мной, со старым корешом...
   - Я гордый, но умный. И широкий. Диалог интереснее монолога, это и  ежу
ясно. А диалог с тобой - только и мечтать!
   Ленка, именно по-птичьи склонив на бок маленькую, под пажа  причесанную
головку, разглядывала Стасика, пытаясь, как и мамуля, понять: шутит Стасик
или нет. Не поняла, спросила:
   - Слушай, может, Наталья права?
   - В чем?
   - Ты стал благостным, как корова.
   Ленка не заботилась о точности сравнений. Стасик знал ее особенность  и
не стал выяснять, почему корова  благостна,  почему  благостен  он  сам  и
прочие мелочи. Он отлично понял, что хотела сказать Ленка.
   - Версия о сумасшествии?
   - Ага.
   - Мамуля права: я сошел с ума, с рельсов, с катушек, с чего  еще?..  Ты
хоть к передаче готова, птица моя доверчивая?
   - В общих чертах. - Обернулась, крикнула куда-то  за  фанерные  щиты  с
наклеенными на  них  театральными  афишами  -  славный  уют  телевизионной
"гостиной". - Манана, выходи, он согласен. Он сошел с ума.
   Из-за  щитов   вышла   толстая   черная   Манана,   украшенная   лихими
гренадерскими усами. Она смущенно усмехалась в усы.
   - Стасик, - сказала она басом, - такова идея.
   - Хорошая идея, - одобрил Стасик. - Давайте начинать, время - деньги. Я
теперь сумасшедший, и с меня взятки гладки. Я могу все здесь  поломать,  и
меня оправдают.
   - Ты только выступи по делу, - попросила Манана. -  А  потом  ломай  на
здоровье.
   - Птица, - высокомерно спросил Стасик, - разве я когда-нибудь  выступал
не по делу?
   - Что ты, что ты, Стасик! - испугалась Манана  официально  сумасшедшего
артиста. - Я просто так, я автоматически... И Ленку тащи за собой.
   - Ленка сама кого хошь потащит. Как паровоз... Мы сидим или стоим?  Или
бегаем?
   - Сидите, сидите. Вон кресла... - Похлопала в ладоши: - Приступаем!


   Давайте  опустим  все-таки  долгие  и  крайне   суетливые   подробности
подготовки к съемке, бессмысленную для  непосвященного  беготню  гримеров,
телеоператоров,  звукооператоров,  помощников,  ассистентов,  осветителей,
давайте даже не  станем  описывать  нудный  момент  поиска  заставки  и  -
наконец-то! - появление ее на экране  монитора.  Давайте  сразу  начнем  с
первой  фразы  Стасика,  сказанной  "в  эфир"   и   весьма   насторожившей
битую-перебитую, видавшую виды, имеющую  тыщу  выговоров  и  полторы  тыщи
благодарностей усатую режиссершу Манану.
   А первая фраза была такой:
   - Привет, Ленка, - ослепительно улыбнулся Стасик, -  рад  поговорить  с
тобой на вольную  тему.  -  И  тут  же  добавил  вторую:  -  Ведь  нечасто
приходится - именно на вольную, верно?
   Ленка на  секунду  сдавила  челюсти,  мощно  напрягла  скулы  -  лучшее
средство, чтобы сдержать смех, - и ровно ответила:
   - Я тоже рада, Стасик.
   В  аппаратной  звукорежиссер  вопросительно  посмотрел  на  Манану:  не
сказать ли "стоп"? Манана чуть помолчала,  пораскинула  мозгами.  Переводя
взгляд с монитора на огромное  звуконепроницаемое  стекло,  через  которое
просматривалась  студия  сверху,  отрицательно  покачала   головой:   мол,
подожди, успеем, а вдруг это как раз _то самое_...
   - Так что за тема? - продолжал Стасик. - Как стать  артистом?  Об  этом
нам пишут  тысячи  юных  дарований,  мечтающих  о  карьере  кинозвездочки,
театральной кометки? Об этом, об этом, не отпирайся, -  настаивал  Стасик,
хотя Ленка и не помышляла отпираться. - Но я изменил бы вопрос, а  значит,
и тему. Я бы спросил: зачем становиться артистом? Я задал бы  этот  вопрос
шибко грамотным, умеющим писать письма -  научили  на  свою  голову!  -  и
ответил бы им: _незачем_!
   Ленка, знающая Стасика ничуть  не  хуже  Натальи,  а  кое  в  чем  даже
получше, голову прозакладывала: Стасик говорил всерьез. Злость слышалась в
его  голосе,  злость  на  всех  тех,  кто  ему  самому   докучает   милыми
откровениями: "Ах, у вас такая насыщенная жизнь! Научите, научите!",  тех,
кто заваливает театры, киностудии и телецентры своими  сопливыми  мечтами,
тех, кто с бессмысленным упорством штурмует актерские факультеты...
   И, к слову, тех, кто придумывает передачи для молодежи, в коих  всерьез
пытается ответить на "вопрос века": "Как стать актером?"
   Ленка, как пишут в  газетах,  целиком  и  полностью  была  согласна  со
Стасиком, но он побывал в аварии, а  она  -  нет,  он  сошел  с  ума,  как
утверждает мамуля, биясь о телефонную трубку, а Ленка  -  не  сошла,  увы!
Ленка не могла себе позволить увести телепередачу от  намеченного  Мананой
русла. Будучи грубоватой и прямой, она все же не обладала легкой наглостью
Стасика и берегла свою репутацию "серьезной" актрисы.  И  еще  она  хорошо
относилась к Манане. Поэтому Ленка сказала:
   - Ты не совсем прав, Стасик. Далеко не всех, кто  пишет  такие  письма,
стоит осуждать, - когда надо, Ленка умела держать  речь  без  обычных  "на
черта",  "фуфло"  или  "до  лампочки",  умела  строить  фразу  литературно
грамотно, стройно и даже куртуазно. - Есть среди них наивные, не  ведающие
про тяготы нашей работы, а есть действительно  влюбленные  в  театр,  есть
способные. Ты согласен?
   Манана в аппаратной облегченно перевела дух.
   Не рано ли?..
   - Ничуть! - не согласился Стасик.  -  Не  могу  согласиться.  Все,  кто
_пишет_, - потенциально бездарны.  Исключений  нет!  Возможно,  они  будут
хорошими инженерами, слесарями, они станут славно рожать детей и гениально
жарить блинчики, но актеров из них не  выйдет  никогда.  Ни-ко-гда!  Ну-ка
скажи, птица, ты в юности мечтала об актерской карьере?
   - Ну, - привычно бросила Ленка, нечаянно  подпадая  под  тон,  заданный
Стасиком, под тон, явно не подходящий для официальной  телепередачи,  даже
на минутку - с этим "ну"! - становясь обыкновенной, а не экранной Ленкой -
умной и интеллигентной дамой-эмансипе.
   - Баранки гну,  -  автоматически  ответил  Стасик,  но,  вспомнив,  где
находится, поднял лицо к окну аппаратной и  крикнул  невидимой  из  студии
Манане: - Вырежи потом, ладно? - И продолжил: - А письма  любимым  актерам
писала? На  "Мосфильм"  писала?  На  Шаболовку,  на  тогдашний  телецентр,
писала?
   - Нет, конечно, - засмеялась Ленка. - Мне некогда было.
   - А чем ты, интересно знать, занималась?
   - В школе училась. В Щукинское готовилась.
   - С первого захода попала?
   - С первого.
   - А те, кто пишет, на  предварительном  туре  отваливают,  как  в  море
корабли.  И  ладушки:  туда  им  и  дорога!  Может,   писать   перестанут,
гра-фо-ма-ны... О чем мы здесь говорим, Ленка? Ты не хуже меня знаешь, как
эти дураки и дуры - дур, правда, гораздо больше! - портят нам  жизнь.  Как
они нас караулят, как  звонят  по  ночам,  как  пишут  -  опять  пишут!  -
записочки. Взял бы автомат, выстроил бы всех и...
   - Стоп!  -  прогремел  в  студии  командирский  бас  Мананы.  -  Ну-ка,
родненькие, подождите", я сейчас спущусь, разберемся...
   Осветители вырубили свет. Стало значительно темнее и прохладнее.
   Ленка встала  из  нагретого  кресла,  прошлась  по  жесткому  коверону,
расстеленному на подиуме  перед  молчащими  камерами,  остановилась  перед
Стасиком:
   - Ты, брат, спятил?
   - Сговорились вы все, да? - возмутился Стасик. - В чем  я  не  прав,  в
чем?
   - Ты забыл, где находишься?
   - Я прекрасно помню, где нахожусь.  Но  я,  прости  меня,  не  понимаю,
почему я должен говорить не то, что думаю, а то, что  нужно  Манане  и  ее
начальству.
   - Потому что ты в данный конкретный момент работаешь  на  Манану  и  ее
начальство. - Тяжелая, с толстыми ногами-тумбами, Манана ходила по  студии
в мягких растоптанных тапочках, вот и подкралась неслышно, хотя не ставила
перед  собой  такой  цели.  Скорее,  она  бы   сейчас   охотно   выполнила
недосказанное последнее желание Стасика - про автомат, только  прицелилась
бы как раз в Стасика с Ленкой, а вовсе не в тех телеабонентов, что вызвали
к жизни описываемую передачу. - Стае, я тебя не узнаю.
   - Сумасшедший, да?
   - Нет, дорогой, ты не сумасшедший, ты хуже: ты провокатор. Ты зачем про
автомат сказал?  Ты  хочешь,  чтоб  меня  уволили?  Ты  говорил,  что  все
бездарны, - я молчала. Ты говорил, что они дуры, - я не вмешивалась. Я все
писала! Ты со мной не первый раз работаешь. Нам с тобой  хорошо  было:  ты
меня понимал, я тебя понимала. - Манана, родившаяся и выросшая  в  Москве,
говорящая безо всякого намека на акцент, когда волновалась, строила  фразы
так, что они выглядели этаким подстрочником-переводом на русский. - Я тебя
просила: Стасик, дорогой, поговори о работе актера, расскажи о том,  какая
она очень трудная, объясни, что слава - ерунда, тактично поговори,  как  с
детьми, н