Сергей Абрамов

               Ряд волшебных изменений милого лица


   "Что  есть  женщина?"  -  суперглубокомысленно  думал  Стасик  Политов,
выгоняя со двора поджарый "жигуленок" испанского цвета "коррида", нахально
лавируя задом среди иных личных авто, по изящной  дуге  объезжая  парадный
строй мусорных баков, проскальзывая  в  опасной  близости  от  стриженного
по-солдатски, под ноль, тополя и газуя по Маленковке, а  потом  -  дальше,
туда, где вольно и плавно несет свои мутные воды древняя река Яуза.
   "Что есть женщина?" - тоскливо и безнадежно думал драматический  артист
Стасик Политов и сам себе отвечал без запинки: "Женщина есть зло!"
   У него имелись все  основания  к  такому  категоричному  и  в  общем-то
несветлому выводу. Он только что вдребезги  разругался  с  двумя  довольно
близкими ему женщинами, а именно: с женой Натальей тридцати восьми лет  от
роду и дочерью Ксенией, восемнадцативешней девицей. Что послужило причиной
ругани, мы еще узнаем, а пока, к слову, отметим,  что  заслуженный  артист
Стасик Политов вправе был задать себе такой философски вечный вопрос и так
легко на него ответить, потому что всю сознательную жизнь поклонением  его
окружали разные женщины: красивые и не слишком, добрые  и  мегерообразные,
молодые и увядающие. Нравился им Стасик Политов, вот  и  вся  причина!  Но
он-то, он, хитрюга чертов, привык  к  идолопоклонству,  дня  без  него  не
мыслил, идол,  все  выгоды  в  нем  искал  и,  представьте  себе,  находил
кое-какие. Но и об этом потом, потом...
   А пока зафиксируем ваше внимание на том, как умело выводил он со  двора
свой морковный седан-люкс, как хладнокровно, с каскадерской  удалью  рулил
между поименованными  препятствиями,  хотя,  казалось  бы,  -  необратимое
влияние стресса, тяжелые последствия бытового конфликта... Но нет,  нет  и
нет! Никаких последствий не наблюдалось.  Бытовой  конфликт  не  давил  на
психику Стасика как раз потому, что  привык  он  к  подобным,  пусть  даже
бурным, но быстротечным конфликтам -  дома,  в  театре,  в  одолженной  на
вечерок холостяцкой квартирке, в машине,  на  улице,  в  магазине,  везде,
везде. Вечно он кого-то не устраивал, что-то не делал  или  делал  не  то,
забывал, опаздывал, придирался по пустякам, спорил не  к  месту  и  не  ко
времени - сплошной Недостаток, а не человек.
   Именно так: Недостаток с прописной буквы, человек - со строчной.
   И  вот  вам  результат:  Стасик  плевать  хотел  на  все  претензии   к
собственной драгоценной  персоне  и  вышеуказанным  филвопросом  задавался
скорей всего по инерции, машинально.  А  может,  то  была  фраза  из  роли
горьковского   Актера,   которого   Стасику   предстояло   нынче   вечером
изобразить?.. Нет, помнится, не говорил ничего такого  Актер,  не  отвесил
ему Алексей Максимович богатой реплики...
   Но, кстати, по тому, кого играл Стасик на сцене, можно представить  его
театральное амплуа. А, соответственно, по театральному амплуа -  внешность
Стасика и даже некие  туманные  намеки  на  характер.  А  это  значительно
облегчает автору задачу: не надо писать, что герой, к примеру, был  высок,
строен, томен и так далее и тому подобное. Просто представьте себе  Актера
из бессмертной пьесы "На дне" - и точка. Но для  полноты  картины  добавим
существенную деталь: месяц назад Стасику Политову стукнуло ровно сорок.
   Сорок лет, жизнь пошла за второй перевал, сказал хороший поэт...
   А теперь,  поскольку  обещано,  перейдем  к  причинам  семейной  ссоры,
которая, как уже походя указывалось, сама по себе  не  тревожила  Стасика,
но, являясь сотой, или  тысячной,  или  миллионной  в  обильной  страстями
биографии героя, видимо, переполнила некую чашу - назовем ее чашей бытия -
и, далее окажется, привела к определенным последствиям, к солидным итогам,
о которых Стасик вроде бы и не подозревал,  а  на  самом  деле  точил  его
мерзкий  червячок,  где-то  в  смутных  глубинах   подсознания   затаился,
коварный, и точил без передыху, пасти не закрывал.
   Что там происходит, в  нашем  подсознании,  -  кто  ведает?  Во  всяком
случае, не мы, не мы...


   А началось все до икоты  банально.  Часов  в  пять  Стасик,  взмыленный
иноходец, прискакал с "Мосфильма", где полсмены озвучивал  самого  себя  в
полнометражной художественной ленте.  Кольца  пленки  монтажерша  нарезала
длинные; текста, пока шли съемки, Стасик по дурости наговорил куда больше,
чем придумал сценарист, и теперь мучился у пульта, укладывая все эти  "а",
"о", "у", все эти шипящие, хрустящие,  звонкие  и  глухие,  дурацкие  свои
слова  укладывая  в  экранное  изображение,  которое  Стасику  в  принципе
нравилось. Но повторимся, жизнь пошла за второй перевал, где каждая  кочка
- уже с Монблан, и Стасик устал шипеть и хрустеть, язык у  него  ворочался
трудно, а вечером в театре давали "На дне", и Стасик хотел есть.  Да,  его
Актер был всегда голоден, но Стасик предпочитал играть сытым.
   И жене он так заявил, швыряя  на  и  под  югославскую  мебель  мокасины
"Саламандра", рубашку  "Сафари",  джинсы  "Ли",  наскоро  освобождаясь  от
импортной шкуры, от обрыдлой одежки, разгуливая по квартире в одних трусах
(что, впрочем, он мог себе позволить:  гантели,  эспандеры,  велоэргометр,
холодный душ, сауна по четвергам - отнимите десять лет от  названной  выше
цифры "сорок"...).
   - Мамуля, я умираю от голода! - Так  он  и  заявил  жене.  Конечно,  не
умирал он совсем, даже не собирался, но вечная склонность к гиперболизации
вечно жива в наших вечных душах...
   - Позвонить не мог? - спросила жена, но спросила без всякого  интереса,
а только чтобы отметиться, не молчать, ибо к чему ей  был  дежурный  ответ
Стасика?
   Но Стасик-то, Актер Актерыч, услыхав знакомую до боли реплику,  не  мог
не отбить ее легким пасом, скользящим ударом:
   - На студии не работали автоматы.
   - Все сразу не работали?
   Разговор свободно несся по накатанной дорожке, даже  некоторым  образом
парил над нею: привычные интонации, назубок  затверженные  слова,  как  на
каком-нибудь сто третьем спектакле. Рутина...
   - Представь себе.
   - Не представляю. Там их миллион, автоматов этих.
   В голосе Стасика к месту проклюнулись трагические нотки:
   - Мамуля, ты на "Мосфильме" бываешь раз в неделю, смотришь киношку, и я
тебя тут же везу домой. Откуда ты знаешь про автоматы, откуда?..  Там  все
поломаны, все!
   До сих пор мамуля Наташа, образно говоря, играла в перекидку с  любимым
мужем: он -  реплику,  она  -  в  ответ,  стук-стук,  хлоп-хлоп,  никакого
вдохновения. Но бычье упрямство Стасика заело мамулю, и она пустила в  ход
малую дозу иронии:
   - Я рассуждаю логически. Автоматов как минимум двадцать.  Хоть  один-то
исправен? Несомненно! И еще: в каждом кабинете - по сто телефонов, и везде
знают Станислава Политова, везде сидят его "каштанки", которые за  счастье
почтут покрутить диск для любимого артиста.
   Разговор о "каштанках" Стасику не  нравился.  Это  была  опасная  тема,
прямо-таки альпинистски рискованная, а Стасик не хотел риска, горных  троп
не любил. Стасик хотел есть и полчаса покемарить перед спектаклем, как  он
сам выражался. Посему он немедля  принял  к  сведению  новые  предлагаемые
обстоятельства, хамелеоном вжился в них, пообтерся мгновенно, покаялся:
   - Ну, не сердись, мамуля, виноват, подлец я, но замотался,  как  бобик,
ты же знаешь, что такое озвучание, да еще кольца  по  километру  и  текста
навалом... Пищи мне, мамуля, пищи! Я алчу... Да, кстати, где Ксюха?
   Этим изящно-нелогичным "кстати" Стасик намеренно сменил  тему,  перенес
центр тяжести  разговора  на  непослушную  дочь,  ушел  от  предполагаемой
опасности. Ложный финт - вот как это называется в любимой игре миллионов.
   Но Стасик явно переоценивал видимую только им опасность или, если уж мы
обратились к альпинистским параллелям, глубину пропасти,  к  которой  вела
его мамулина подозрительность. Мамуля Наташа служила  диктором  на  радио,
читала в микрофон сводку новостей, прогноз  погоды  разных  широт  и  тоже
числила себя в некоторой степени актрисой. И про  озвучание,  про  длинные
монтажные кольца она, конечно, все ведала.  Но,  главное,  ей  так  же  не
хотелось скандала, как и Стасику, и реплика про "каштанок" была  не  более
чем проходной. Не без  тайного  смысла,  понятно,  но  без  злого  умысла.
Кольнула чуть-чуть, получила толику удовольствия, а потом спокойно  налила
бы Стасику вчерашнего борща, дала бы котлет с макаронами и  закрыла  тему.
Но Стасик, на свою беду, поспешил, спросив про Ксюху, потому что как раз о
ней-то  Наталья  и  собиралась  всерьез  поговорить  с   летающим   мужем,
поговорить где-нибудь в перерыве между озвучанием и спектаклем, или  после
спектакля, или, на худой конец, рано утром  -  перед  тем,  как  ей  самой
умчаться к горячему от последних известий микрофону.
   Тема про Ксюху была архисложной, и Наталья, если честно,  не  знала,  с
какой стороны к ней подступиться. А тут как раз Стасик очень  кстати  влез
со своим дурацким "кстати".
   - Кстати, - тоже сказала Наталья,  набрав  полную  грудь  воздуха,  как
будто собиралась нырнуть на большую морскую  глубину  и  долго  оттуда  не
выплывать, пугая родных и близких. - Кстати, - сказала  Наталья,  даже  не
подбирая слов помягче, пообтекаемее, потому что нырять  так  нырять,  чего
зря раздумывать: или вынырнешь,  или  нет,  третьего  не  дано,  -  Ксюха,
представь себе, собирается замуж.
   И сразу села напротив мужа за кухонный стол - ждать реакции.
   В реакции Стасик был точен. Он поперхнулся борщом, закашлялся,  выронил
ложку, и она упала  в  тарелку,  подняв  малиновый  свекольно-картофельный
ураганчик. Ураганчик пересек границы тарелки и принес некоторые  стихийные
бедствия на чистую территорию  клеенки.  Стасик  натужно  кашлял,  вытирая
слезы, выступившие на глазах вполне натурально - не от сообщения  Натальи,
конечно, но единственно от кашля. От сообщения - тут был бы явный  перебор
в краске, типичная натяжка, а Стасик, актер профессионально-жесткий, легко
ловил даже малейшую фальшивинку в поведении. У  других  ловил  и  себе  не
позволял.
   Бесспорно, вы сейчас имеете полное  моральное  право  возмутиться  этим
беспардонным   наигрышем   -   пусть   даже   талантливым,   пусть    даже
сверхубедительным. В самом деле: отцу - отцу! - сообщают о судьбе  дочери.
И судьба эта, похоже, уплывала  из-под  родительского  крыла.  Кто  бы  не
встревожился, поднимите руку. Ну? Нет  таких!  Потому  что  речь  идет  об
опасности реальной, а не мнимой, как в случае с "каштанками"! Но суть-то в
том, что мимоходом брошенное упоминание о пресловутых "каштанках", об этих
нежных и веселых цветочках многочисленных киностудий  нашей  страны,  было
для  Стасика  более  тревожным,   или   как   сейчас   принято   говорить,
волнительным, нежели факт о грядущем замужестве восемнадцатилетней Ксении,
студентки второго курса театрального института. А почему так, откуда такое
равнодушие, вы немедленно узнаете из снайперски точного вопроса Стасика.
   - В который раз, черт подери? - Вот что  он,  откашлявшись,  спросил  у
жены Натальи, специалиста по самым последним известиям. Спросил и  тут  же
принялся за борщ, потому что, как мы  видим,  ни  на  йоту  не  поверил  в
реальность очередного брака. А что вздрогнул, ложку выронив,  так  это  от
неожиданности. Вполне адекватная реакция...
   - Вообще-то в четвертый, - смущенно констатировала в ответ мамуля, но с
сомнением добавила: - Похоже, на этот раз что-то серьезное.
   - Что-то или кто-то?
   - И что-то и кто-то. Я его видела.
   - Мамуля, ты видела всех четверых - уже четверых! - и  всякий  раз  это
было очень серьезно, очень важно, просто смертельно, умопомрачительно!  Но
я, мамуля - ты это заметь, - я никого не видел и не  хочу  видеть,  потому
что ни на секунду не верю этой брачной  аферистке,  этой  влюбчивой  козе,
этой типичной провинциальной инженю. Из нее никогда  не  выйдет  настоящей
трагической актрисы. Она наивна до соплей. Она во все верит без  оговорок.
Она идет с очередным хахалем в кино на  индийский  фильм  и,  видимо,  под
влиянием высокого искусства, мгновенно облагораживается и  выпархивает  из
зала в мечтах о большом и чистом. Она дура, мамуля, хотя не исключено, что
это пройдет со временем. Но что меня  и  вправду  волнует,  так  это  твое
отношение к происходящему. Вместо того  чтобы  послать  Ксюху  к  чертовой
бабушке со всеми ее ухажерами, ты мне  портишь  настроение  перед  сложным
спектаклем, а я хотел полчаса покемарить, переварить твой,  скажем  прямо,
не самый свежий борщец.
   Произнеся такой монолог, Стасик счел воспитательную миссию законченной.
Его действительно раздражали частые влюбленности Ксюхи и мамулины по  сему
поводу трепыхания. Здоровая девица, с жиру бесится, ищет повсюду  замшелую
антикварную романтику чувств,  что  уж  абсолютно  несовременно,  и  перья
страуса склоненные в ее качаются мозгу.  Зеленая  бредятина!  На  дворе  -
двадцатое столетие, и уж если оно, столетие  это,  почему-то  к  "ретрухе"
тянется, прямо-таки стонет по ней, по чиппендейлам  всяким,  по  амурчикам
бронзовым - так ведь в области чувств век наш куда как прагматичен и  даже
склонен  к  авангардизму.  Стасик,  к  слову,  ничего   не   имел   против
авангардизма чувств и Ксюху в том убеждал постоянно. А  она  волю  батюшки
вовсю нарушает. Нехорошо.
   - Нехорошо, - сказал Стасик и поднялся из-за стола, чтобы  удалиться  в
спальню и, выражаясь интеллигентно, отойти ко сну. Но не тут-то было.
   В дверях кухни - картина вторая, те же и еще одна!  -  возникла  не  на
шутку разъяренная дочь Ксения, тоненькая, как струночка. (Да простится мне
наибанальнейшее сравнение, но она, Ксения, действительно  была  худющей  и
длинной, а разъярена так, что только тронь - порвется.  Отсюда  хочешь  не
хочешь а струночка в текст так и просится. Еще раз простите...)
   - Я все слышала, - полушепотом произнесла струночка.
   Плакал сон, отстранение, как посторонний, подумал о самом себе Стасик и
сказал с должной на его вкус долей сарказма:
   - Не верю.
   - Во что ты не веришь? - Ксения уже не могла сдерживаться, сорвалась на
крик, резко махнула рукой матери, которая приподнялась было  с  табуретки,
чтобы скорей вмешаться, утишить страсти: сиди, мол,  не  лезь!  -  Я  была
рядом!
   Сон и впрямь плакал, а  скандал,  как  ни  странно,  мог  стать  добрым
тренингом  перед  спектаклем,   своего   рода   полировочным   лаком   для
работяг-нервов. Стасик скрестил руки на голой груди, прислонился плечом  к
стенному шкафчику с посудой. Плечу было  неудобно,  его  прямо-таки  резал
пополам алюминиевый рельс-ручка, продукт нехитрого мебельного дизайна,  но
Стасик не хотел менять позы.
   - "Не верю" - это из Станиславского, птица моя  сизокрылая,  -  ласково
объяснил он дочери. Шуткой, дурацким алогизмом он действительно  хотел  ее
успокоить, сбить с темпа. - Ты сфальшивила в интонации. -  Передразнил:  -
"Я все слышала!"
   - Прекрати паясничать! - Ксения кричала,  накаляясь,  и  красные  пятна
вспыхивали у нее на лице, как предупреждающие сигналы светофора. Она  была
блондинкой, в мать, и тоже белотелой и белолицей. Стасик отлично знал  про
это пигментное свойство кожи у жены и у дочери, знал,  что  Ксения  злится
всерьез, на полную мощность, но, как бесшабашный "водила",  не  затормозил
даже, погнал дальше на прямой передаче.
   - Тебя раздражает, что я спокоен, что я не бьюсь в истерике, что  я  не
требую твоего избранника к священной жертве, что я, наконец, не  даю  тебе
родительского благословения? Так, птица?
   - Нет, не так! - Ксения сузила глаза до щелочек и - вот  вам  еще  одно
банальное сравнение: она стала похожа на пантеру перед прыжком. Во  всяком
случае, так подумал Стасик - про пантеру. -  Меня  раздражает,  нет,  меня
просто бесит твое постоянное фиглярство, твое дешевое актерство. Ты ни  на
секунду не выходишь из какой-то дурацкой роли, непрерывно смотришь на себя
со стороны: мол, каков? Да никакой! Пустой, как барабан. Ничего понять  не
хочешь. И не можешь уже, не сможешь, поезд ушел...
   Дело  пахло  _большим_  скандалом,  а  такого  Стасик  не  желал.  Роль
следовало менять на ходу.
   - Постой, постой, - участливо-озабоченно сказал он. - Ты что,  серьезно
- про замужество? Если так, давай сядем,  поговорим...  -  Он  оттолкнулся
плечом  от  шкафчика,  машинально,  боковым  зрением  отметил  на  теле  у
предплечья темно-красную полосу, шагнул  к  дочери,  развел  руки:  -  Ну,
Ксюха...
   -  Это  откуда?  -  зло  спросила  она.  -  Ранний  Чехов  или  поздний
Радзинский?.. Иди-ка ты, папочка... - куда идти, не уточнила, развернулась
и исчезла из кухни, а Стасик повернул лицо к  жене  -  недоумение  на  нем
читалось, боль пополам с горечью, все натуральное, первый сорт:
   - Что с ней, Наташа?
   - А ничего, - спокойно сказала жена. - Она устала.
   - От чего?
   - От тебя.
   - Чем же это я плох? - Задав вопрос, Стасик опять - в  который  раз  за
сегодня! - совершил тактическую ошибку: знал ведь, что сейчас  услышит,  а
все равно вызвал огонь на себя. Проклятая инерция!..
   Наталья сидела, уперев локти в  стол,  положив  на  ладони  подбородок,
смотрела в окно, за которым - с двенадцатого-то этажа! - видно было только
синее небо, проколотое крохотной сувенирной иглой Останкинской телебашни.
   - Ты всем хорош, Стасик, - подтвердила вроде бы Наталья,  не  отрываясь
от скудного заоконного пейзажа. И не понял Стасик - он вообще иной раз  не
понимал жены, не умел, тщился понапрасну! - то ли она всерьез говорила, то
ли издевалась. Но тон ровный, слабый до умеренного. - Ты настолько  хорош,
что тебя можно выставлять в музее.  Впрочем,  твои  карточки  продаются  в
газетных киосках: так сказать, облагороженные "кодаком" копии... Я видела,
как их покупают...
   - "Каштанки"? - Стасик  сделал  тактический  ход:  решил  подставиться,
уступить в малом, чтоб не развязывать большой ближний бой.
   Но жена вопреки ожиданиям Стасика на приманку не клюнула.
   - "Каштанки", - согласилась она. - Да черт с ними! Вот они дуры, они, а
не Ксюшка. Они не знают, что оригинал не сравним с копией. Копию  можно  в
рамочку вставить, на стенку повесить, а с оригиналом надо жить.
   - Что, со мной жить нельзя, что  ли?  -  уже  всерьез  начал  обижаться
Стасик.
   Он-то знал, что жить с ним можно, и даже спокойно;  многие,  во  всяком
случае, пошли бы на сей подвиг, ликуя и трубя. Потому и  начал  обижаться,
что не терпел ложных обвинений. Правду-матку -  это,  пожалуйста,  это  он
стерпит и еще подыграет, поерничает. В одной из пьесок, где он сезона  три
лицедействовал, лукаво пелось: "Пускай капризен успех. Он выбирает из тех,
кто может просто посмеяться над собой". Отдадим должное Стасику: он умел.
   А Наталья на него клеветала, дело ясное:
   - Трудно жить. Род подвижничества.
   - Разведись. Пожалуйста!
   - Не хочу.
   - Где логика?
   - Логика в том, что я тебя люблю. Но это  тяжкая  работа...  Хочешь,  я
угадаю, что ты сейчас  скажешь?  Хочешь?..  Из  Пастернака:  "Любить  иных
тяжелый крест..." Ты предсказуем, Стасик, я  могу  тебя  прогнозировать  в
отличие от погоды без ошибок. Я знаю, как ты поступишь в любом случае,  за
двадцать лет назубок! Я даже  к  твоему  актерству  привыкла.  А  Ксюха  -
максималистка. С Ксюхой играть не надо. Она не я и не твои  "каштанки",  -
не удержалась, ехидная, подпустила-таки шпильку.
   И Стасик немедленно воспользовался просчетом жены, захапал инициативу в
свои руки.
   - Да, я знаю, что ты обо мне думаешь: я зануда,  я  тиран,  я  домашний
склочник, я постоянно кого-то играю, а когда бываю сам  собой  -  так  это
невыносимо для окружающих. Только как же ты со мной двадцать  лет  живешь?
Куда смотрела, когда в загс шла?
   - Ты тогда другим был.
   И это ложь! Когда  они  с  Натальей  познакомились,  он  уже  учился  в
театральном, уже премьерствовал в учебном театре, и Наталью-то он  брал  в
основном т