слось из тьмы.
   - Эх, пропадай моя телега! - простонародно выразился инспектор Спичкин,
сбегал к своей "тачке", запер ее и уселся  за  руль  рядом  с  мамулей.  -
Погоняй! - крикнул он таксисту.
   Видно, проснулось в нем что-то  давнее,  деревенское,  сермяжное,  если
протокольную  милицейскую  терминологию   сменил   он   на   стилизованную
конно-извозчичью.
   Через минуту они догнали споро шагающего Стасика, притормозили  рядком,
и Наталья жалобно попросила:
   - Ну, Стае, ну, поедем... Видишь, товарищ милиционер  за  рулем.  А  ты
назад сядешь. Или хочешь - в такси?
   - Никогда! - сказал Стае. Голос его гремел, как и до аварии,  уверенно,
сочно и орфоэпически грамотно.  -  Никогда!  Я  не  сяду  в  машину!  Все!
Кончено! Хочешь - назови меня трусом! Но молю тебя: езжай скорее! Я  пойду
пешком! Я хочу идти пешком! -  выдал  серию  восклицаний  и  припустил,  и
припустил, прижимая драгоценные туфли к грязной рубахе.
   -  Вы  завтра  к  врачу  не  забудьте,  -  озабоченно  сказал  Спичкин,
внимательно следя за скоростными маневрами таксиста. - Мало ли что...
   - Конечно, конечно, - закивала Наталья, но, немедля вспомнив о том, что
друг-психоневролог  Игорь  греет  пузо  в   городе   Сочи,   осторожненько
поинтересовалась: - А у вас нет своих врачей?  Специальных...  -  Тут  она
вспомнила  читанное   в   многочисленных   детективах   и   завершила:   -
Судмедэкспертов...
   - Есть, конечно, - охотно пояснил  инспектор,  -  целый  институт  вон,
имени товарища  Сербского,  знаменитого  доктора.  Но  в  случае  с  вашим
супругом институт ни при чем.
   - Это почему? - возмутилась Наталья, соображая, кого можно  подключить,
кому звякнуть, кому о себе напомнить, чтобы популярный  судебный  институт
взялся за Стасика и быстро привел его в "статус кво".
   - Нет состава преступления,  -  властно  и  неопровержимо  подвел  итог
Валериан   Валерианович.   -   Уголовный   кодекс   РСФСР   не   учитывает
самопроизвольные падения в реку Яузу  при  отсутствии  наличия  преступных
моментов. Обратитесь к районному врачу...


   В.В.Спичкин довез разбитые  "Жигули"  до  кооперативного  небоскреба  в
Сокольниках, запарковал их на стоянку перед домом, галантно отдал честь  и
попрощался с Натальей.
   - Всего вам наилучшего, -  сказал  он,  и  это  были  последние  слова,
произнесенные старшим лейтенантом в нашем повествовании. Больше  он  здесь
не появится, поскольку дело свое сделал.
   Прежде чем перейти  к  описанию  последующих  -  наиудивительнейших!  -
событий,  автору   хотелось   бы   обратить   ваше   внимание   на   такой
незначительный, опять-таки арифметический факт. От момента выезда  Стасика
со двора (то есть с первых строк повести) до его красивого полета  в  реку
на аппарате тяжелее воздуха прошло всего минут двадцать -  двадцать  пять.
Каждый, кто ездил от Сокольников до известной автолюбителям  бензоколонки,
тут же подтвердит этот единственно возможный срок, даже учитывая время  на
заправку. А составление протокола, осмотр Стасика врачом "скорой  помощи",
его броуновские метания с импортными баретками вокруг места аварии, приезд
крана с умельцами, их дипломатические переговоры с мамулей, подъем  седана
со дна речного и, наконец, перегон его к дому Политовых - все  это  заняло
никак не менее четырех часов. Но если считать постранично,  построчно,  по
тому, как все описано, то получится  явный  перекос  в  сторону  ничтожных
двадцати  минут.  Вот  они  -  парадоксы   литературы!   Правы   скептики,
утверждающие ее оторванность от реалий бытия!..
   А засим вернемся к Стасику.
   Он явился домой минут через сорок после мамули - грязный, умученный, но
на удивление тихий.
   Наталья, изнервничавшаяся в ожидании, накрыла, как умела, стол, бутылку
коньячка "Бисквит" из бара достала, думала - от нервов, а Ксюху  заставила
выдраить ванну, чтобы немного  стерилизовать  мужа  и  отца.  Ксюха,  тоже
полная раскаяния, выдраила  эмалевую  емкость  с  остервенением,  полбанки
"Гигиены" для любимого папы не пожалела. А когда папа  вошел  в  квартиру,
можно сказать, босой, поскольку эластичные носочки  не  выдержали  долгого
контакта с московским асфальтом, то, ни секунды  не  промедлив,  бросилась
наполнять ванну, взбивать в  ней  бадусанную  пену  и  полотенце  принесла
чистое, Стасикино любимое, белое с красным клоуном по  имени  Бозо:  такая
над клоуном надпись имелась, скорей всего - имя.
   - Как ты добрался? - задала глупейший вопрос Наталья,  забирая  у  мило
улыбающегося мужа дорогие ему ботиночки и ставя их в угол прихожей.
   Задала  она  вопрос  и  сама  себя  укорила:   дура-баба,   добровольно
нарываешься на легкое хамство, считающееся в их  доме  тонкой  иронией.  В
обычное время Стасик  ответил  бы  так:  "Пешком!"  И  интонация  была  бы
соответствующей: мол, каков вопрос, таков ответ.
   А сейчас он сказал непривычно тихим голосом:
   - Спасибо, Наташенька, хорошо. Было тепло, и ветер тихий...  Хорошо  бы
помыться! Можно?
   - О чем ты спрашиваешь?  -  закудахтала  Наталья,  захлопала  крыльями,
начала расстегивать Стасику рубаху, стаскивать ее с могучих плеч. - Ксюха,
как ванна?
   - Готова! - Ксюха тоже удивлялась странному поведению папочки, но виду,
гордая, не  показывала.  Стояла,  прислонившись  к  стене,  с  независимым
взглядом, но и - с легкой красочкой сочувствия на лице: глубоко в  глазах,
в чуть опущенных уголках губ... Папина дочка...
   - Спасибо, Ксюшенька, спасибо, родная, - нежно повторял Стасик, вылезая
из джинсов, снятых с него Натальей, перешагивая  через  штанины  и  идя  в
ванную комнату. - Спасибо, мои дорогие, за все, спасибо за то,  что  вы  у
меня есть...
   И только щелкнувшая изнутри задвижка прервала необычно теплый и  нежный
поток благодарности.
   Пахло фантастикой. Или же нервное потрясение оказалось слишком  сильным
даже для закаленной психики Стасика? Да и какая же она закаленная, раз  уж
прямо посреди улицы ни с того, ни с сего человек,  как  чурка  безмозглая,
выпадает из действительности на целую минуту и проводит ее в потустороннем
мире, если таковой существует?
   - Что это с ним?  -  спросила  Ксюха,  которая  не  обладала  житейским
тактом, выработанным мамулей рядом со Стасиком за двадцать лет терпения  и
труда.
   - Помолчи, раз не понимаешь! -  оборвала  ее  мамуля  и  зря  оборвала,
поскольку сама ничегошеньки не понимала в поведении Стасика, пугало ее оно
-  необъяснимостью   сегодня   и   неизвестностью   завтра,   послезавтра,
послепослезавтра...   Впрочем,   дальше   завтрашнего   дня   Наталья   не
заглядывала, она никогда не считала себя хорошим  футурологом-прогнозистом
жизненных коллизий; на сей случай в семье всегда существовал Стасик,  а  в
его отсутствие - Ленка, друг  семьи.  Ленка  призывалась  и  тогда,  когда
прогнозировать приходилось кое-что, о  чем  Стасику  знать  не  следовало.
Ленка блистательно проигрывала в голове возможные  ситуации,  выдавала  их
"на-гора", ум у нее был цепкий и хлесткий, мужской ум, говорила она  сама,
ни в грош, однако, мужчин не ставя. Как  видите,  подруга  Ленка  являлась
хранительницей тайн супругов Политовых с обеих  сторон  и  хранила  их  на
совесть.
   Вот ей-то и бросилась звонить Наталья, пока Стасик отмачивал в бадусане
стойкий запах индустриальной реки.
   Ленка оказалась дома и с интересом выслушала сбивчивый рассказ подруги.
Ленка вообще любила леденящие кровь истории с  хорошим  концом.  В  данной
истории конец, на ее взгляд, был просто замечательным.
   - Чего ты квохчешь? - спросила она Наталью. - Мужик  цел?  Цел.  Машину
починить можно? Можно. Живи и радуйся.
   - Я и радуюсь, - всхлипнула от избытка чувств Наталья. - Только  Стасик
какой-то...
   - Какой? Ненормальный?
   - Ага...
   - Дура! В медицине  надо  разбираться!..  Эпилептиформное  расстройство
сознания может произойти и с тобой, и со мной, и с кем угодно. Подумаешь -
событие: сознание отключилось! Стасик  об  этом  никогда  и  не  вспомнит.
Здоров он, здоров, не ной, старая. А вернется Игорь -  проконсультируешься
на всякий пожарный... Мне приехать?
   - Не надо, -  по-прежнему  гундосила  Наталья,  страстно  желая  верить
добрым словам Ленки и почему-то боясь им поверить.  Почему?  Из  суеверия,
вот почему. Все мы, надеясь на что-то, суеверно  твердим:  не  выйдет,  не
выйдет, не выйдет. Заговариваем зубы нечистому. - Я тебе  завтра  позвоню,
ладно! Ты с утра дома?
   - Дома, где еще.  Только  позвони,  слышишь?  А  то...  -  Угроза  была
абстрактной, своеобразная форма успокоения.
   А тут и Стасик из ванной вышел - благостный, чистый, в девственно-белом
махровом халатике.
   - Кушать хочешь? - бросилась к нему Наталья. - И коньяк там...
   - Спасибо, мамуля, - по-прежнему нежно отвечал Стасик, обнимая  Наталью
одной  рукой,  подманивая  другой  Ксюху  и  тоже  обнимая  ее,  несколько
сопротивляющуюся незапланированной ласке. - Спасибо, единственные вы  мои,
только кушать я не хочу. Переутомился, наверно. Я бы лег, если ты, мамуля,
не возражаешь.
   - Господи! - вскричала Наталья. - Да что же с тобой случилось?
   - Устал я, - объяснил Стасик, не сумевший или не пожелавший вникнуть  в
глубину вопроса, поняв его поверхностно, в первом приближении.
   И Наталья, решив, что объясняться с мужем сейчас не только не  гуманно,
но и бесполезно, пустая трата сил и времени, проводила  его  в  спальню  и
уложила  на  супружеский  одр.  Свет  погасила,  шторы   задернула:   спи,
непонятный мой...
   И Стасик уснул.
   А Наталья тихо-тихо закрыла за собой дверь спальни, вышла  в  гостиную,
уселась в зеленое плюшевое кресло перед  телевизором.  Точно  в  таком  же
рядом сидела Ксюха. Телевизор не  включали,  боясь,  во-первых,  разбудить
отца и мужа, а во-вторых, не до телевизора им было, не до старого  фильма,
идущего по второй общесоюзной программе.
   - Что будем делать? - спросила Наталья  в  слепой  надежде  на  внятный
ответ.
   Но откуда ему родиться, внятному?
   - Поглядим, - философски ответила Ксюха. Она в  отличие  от  матери  не
склонна была чересчур драматизировать ситуацию. - Утро вечера мудренее...
   Как видите, В.И.Даль своим мудрым трудом заразил не только Стасика.


   Утром Стасик проснулся раненько - часиков эдак в восемь с копейками,  а
для  него,  продирающего  глаза,  когда  трудящиеся  уже   вовсю   создают
материальные ценности, восемь утра - время непостижимое.
   - Мамуля, - закричал он, поскольку Натальино место пустовало, - мамуля,
ты дома?
   Наталья возникла на пороге спальни и тоже задала вопрос:
   - Как ты себя чувствуешь?
   Ее появление и было, по сути,  ответом  на  праздный  интерес  Стасика,
поэтому он ничего переспрашивать не стал, а Натальино любопытство, в  свою
очередь, развернуто удовлетворил:
   - Я себя чувствую хорошо. А почему ты не ушла?
   Тут требовалось точное объяснение.
   - Я поменялась с Бабкиной, выйду в эфир вечером. Я боялась  уйти,  пока
ты спал, - сказала Наталья.
   - Почему? - удивился Стасик. - Что-то случилось?
   Он рывком поднялся с постели, мимоходом выглянул в окно - там гулял  по
желто-красно-зеленому Сокольническому парку жаркий и  беспечный  сентябрь,
вовсю притворялся летом, - и оседлал велоэргометр, стоящий  в  углу  перед
зеркалом. Стасик крутил  педали  и  смотрел  на  себя  в  зеркале:  хорошо
отражение выглядело, находил  он,  сильно,  стройно,  загорело,  волосато,
мужественно, хотя и несколько седовато, но седина бобра украшает.
   - Ты что,  ничего  не  помнишь?  -  Наталья  представила  себе  длинные
коридоры больницы имени Ганнушкина,  толпы  психов  в  мышиных  халатах  и
своего несчастного мужа,  почему-то  одетого  в  парусиновую  смирительную
рубаху.  Воображение  у  нее  было  быстрым,  богатым  и  лишенным  всяких
логических ограничений. В самом деле, если  Стасик  -  псих,  то  ведь  не
буйный! Тогда при чем здесь смирительная рубаха?..
   - А что я должен помнить? - весело спросил Стасик,  наяривая  педалями,
уже десятый километр откручивая. - Мне сегодня в ГАИ, за правами. Но я  не
пойду.
   - Почему? - В голосе Натальи появились нотки недовольства.
   Вот  она,  пресловутая  женская  логика!   Только   что   до   истерики
волновалась, считая, что  муж  про  все  забыл  -  и  про  аварию,  и  про
путешествие в одних носках по Яузской набережной, и про несвойственное ему
всепрощенчество накануне вечером: "Спасибо вам за то, что  вы  есть..."  А
теперь, убедившись в здоровой и по-прежнему  цепкой  памяти  Стасика,  она
готова была  возмутиться  его  безразличным,  или,  выражаясь  иностранно,
ноншалантным отношением к происшедшему. Иными словами, так: если ты  болен
- я в панике, я страдаю, я всю себя отдам на алтарь  твоего  здоровья;  но
коли ты в здравом уме, то какого лешего не рвешься к  активным  действиям,
кои, как известно, промедления не терпят?
   -  Мамуля,  -  улыбался  Стасик,  качая  эргометром  икроножные  мышцы,
выезжая, по-видимому, за окружную дорогу и вдыхая  незагазованный  и  чуть
пьянящий воздух родного Подмосковья, - любимая моя, ну на кой ляд мне  эти
игры? Зачем мне права?
   - Водить машину, - точно ответила Наталья.
   - Не стану я ее водить. Я же сказал: не сяду в нее. Я  ее  боюсь.  Гори
она ясным огнем!
   - Как гори, как гори? - взволновалась Наталья. - По-твоему,  так  ей  и
стоять - битой?
   - Продадим под пресс, - безмятежно  улыбался  Стасик,  по  Ярославскому
шоссе проезжая поворот на Подлипки и постепенно приближаясь к  населенному
пункту Тарасовка.
   - Ты с ума сошел! - вскричала Наталья.
   От чего ушли, к тому и вернулись: Стасик все-таки сошел с ума. Не так -
значит эдак. Впрочем, автор вполне допускает, что Натальино "С ума сошел!"
- не более чем полемический прием, своего рода вызов к  барьеру,  швыряние
перчатки в физиономию обидчика.
   Но Стасик перчатки не поднял. Он проехал Тарасовку и на ходу сообщил:
   - Я не сошел с ума, мамуля. Я больше не сяду ни в  один  самодвижущийся
агрегат. Я буду ходить пешком. Если тебе хочется  медицинских  объяснений,
назови это транспортофобией.
   - Это болезнь, - констатировала Наталья.
   - Это болезнь, - согласился Стасик.
   - Ты вылечишься, - убежденно сказала Наталья.
   - Зачем? - воскликнул Стасик, остановившись в районе станции  "Правда",
слез  с  велоэргометра  и  отправился  в  ванную  комнату.  По  дороге  он
доверительно сообщил: - Мне зверски хочется есть, мамуля. К чему бы это?
   - Ты же вчера не ужинал! - вскинулась Наталья, забыв про несостоявшуюся
дуэль. - Завтрак на столе. Я сделала блинчики.
   Стасик  взял  руку  Натальи  и  нежно-нежно,  едва  коснувшись  губами,
поцеловал ей ладошку.
   - Спасибо,  родная.  Блинчики  -  это  именно  то,  что  мне  подспудно
хотелось. Ты угадала.
   - Издеваешься? - неуверенно спросила Наталья.
   - Как ты можешь? - возмутился Стасик, и возмущение его - уж кто-кто,  а
Наталья  умела  ловить  любые  оттенки  мужниных  "игр"  -   было   вполне
натуральным. - Подожди. Я быстро...
   И скрылся в  ванной,  пустил  там  воду,  запел  нечто  бессвязное,  но
бравурное: "Та-ру-ра, та-та-ти, та-пу-па-пи..."
   Наталья обессиленно прислонилась к  двери  в  ванную  комнату,  закрыла
глаза - она ведь тоже была немножечко актрисой! -  и  негромко  произнесла
вслух:
   - Нет, он положительно сошел с ума...
   Интересно: а как сходят с ума отрицательно?.. Но это - праздный вопрос,
не станем отвлекаться.
   В принципе подобная реакция Натальи - даже и  несколько  наигранная!  -
вполне оправданна. Автор знает, что именно мамуля имела в виду, огульно  и
не в первый раз обвиняя Стасика в умопомешательстве.  Совсем  недавно,  за
неделю  до  описываемых  событий,  как  раз   утром   случилась   довольно
безобразная, но  типичная  для  семьи  Политовых  сцена.  Но  прежде,  чем
передать ее, следует сделать ма-аленькое отступление.
   Наталья, как и все малоприспособленные к  ведению  домашнего  хозяйства
женщины,  становилась  чрезвычайно  агрессивной,  когда  ее   упрекали   в
отсутствии  полноценных  обедов,  в   обилии   непостиранного   белья,   в
бесполезном простаивании дорогого и мощного пылесоса  "Вихрь".  Но  где-то
глубоко внутри она ощущала смутную вину за  то,  что  она,  жена  и  мать,
маленькая хозяйка большого дома, не может, не хочет, не умеет создать уют,
украсить его милыми сердцу мужчины мелочами, как-то: вовремя  выглаженными
рубашками,  вкусно  приготовленным  разносолом,  ненавязчивой  заботой   о
целости мужниного гардероба - все ли  пуговицы  на  месте,  все  ли  петли
обметаны, все  ли  брюки  отутюжены...  На  большее,  простите,  у  автора
фантазии не хватает!
   Отступление закончено, обратимся к обещанной истории. Однажды в  порыве
вины и любви Наталья сделала к ужину как раз блинчики,  как  ей  казалось,
пышные, воздушные, годные для употребления как с сыром, так и с  вареньем.
Выставила она их на стол, призвала Стасика, вернувшегося из театра, и села
напротив с законной гордостью хорошей жены.
   А выжатый и отчего-то злой Стасик, не заметив ее  кулинарного  подвига,
взял блинчик, уложил на него кусок сыра "Российского", запихнул в рот и...
тут же выплюнул все  на  тарелку,  ничуть  не  думая,  что  поступает  "не
комильфо".
   - Ты нарочно? - угрожающе спросил он у Натальи, как  это  делал  в  его
исполнении Ричард III во втором акте бессмертной драмы В.Шекспира.
   - Что случилось? Как ты себя ведешь? - Наталья, на всякий случай, сразу
перешла в наступление.
   - Ты их пробовала? - Стасик имел в виду блинчики.
   К несчастью, Наталья пока жарила, не  попробовала  изделия  рук  своих,
ограничилась визуальной оценкой.
   - А что? - менее агрессивно спросила она, морально готовясь отступить.
   - Попробуй, попробуй! - Стасик цапнул с тарелки  блин  и  протянул  его
Наталье. - Ну-ка, мадам Молоховец, кушайте ваши блинчики!
   "Мадам Молоховец" куснула, и ей стало неважно: блинчик  был  не  только
пересоленный,  но  еще  почему-то  горький.  Не  исключено,   что   вместо
подсолнечного масла Наталья нечаянно использовала...  что?..  ну,  скажем,
синильную кислоту; она, помнится со школы, должна быть именно  горьковатой
на вкус.
   Конечно, будь Наталья актрисой того же масштаба, что Стасик или  Ленка,
она бы сжевала блин, не поморщившись, и еще бы взяла,  наглядно  доказывая
тирану-мужу, что он привередлив не в меру и  не  по  чину.  Но  актерского
мастерства не хватило, и бесхитростная Наталья, подавившись, закашлялась и
тоже повела себя "не комильфо".
   - Убедилась? - злорадно спросил Стасик. - Вот и лопай свою продукцию, а
я не буду. Если человек бездарен, нечего и лезть, куда не  следует!  Зачем
ты выходила замуж, а? Какой с тебя толк? Я удивляюсь, что восемнадцать лет
назад ты сумела родить Ксюху: это ведь чисто женское дело! На твоем  месте
я бы не вылезал из брюк! Хотя мужчины сегодня готовят лучше женщин...
   И он ушел ужинать к соседу-хирургу, который как  раз  и  принадлежал  к
числу "готовящих мужчин", любил это занятие и, конечно же, чем-то  вкусным
Стасика накормил.


   А сейчас  Наталья  вновь  рискнула  приготовить  блинчики,  потому  что
досконально выяснила рецепт у  коллеги-дикторши,  все  подробно  записала,
встала сегодня ранехонько, потренировалась и сотворила, на ее вкус.  Нечто
с большой буквы.  Ксюха,  во  всяком  случае,  убегая  в  институт,  Нечто
оценила.
   Но, говоря мужу о блинчиках,  мамуля  ожидала  чего  угодно  -  иронии,
издевательства, недовольства, обвинений в глупости: она сознательно шла на
риск, потому что, будучи оправданным результатами, он мог поднять  Наталью
в  глазах  Стасика.  Но  Стасик-то,  Стасик:  "Это  именно  то,  что   мне
хотелось..." И ни намека на  иронию,  на  издевку  -  тут  Наталья  голову
прозакладывать готова!
   ...Он вышел из ванной, сел  за  стол,  густо  намазал  блин  клубничным
вареньем, сваренным старушкой тещей из Бирюлева-Пассажирского (не  в  маму
дочка пошла, не в маму), откусил краешек, ловя губами  стекающее  варенье,
даже