Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
- Отцепляем...
Думать о том, что будет, если мы ничего не найдем, не хотелось. Наша
оперативная комбинация и так уже влетала железной дороге в копеечку...
После горячего скандала с железнодорожниками, обильно подпорченного
угрозами и матюгами, мы все-таки добились, что вагон отцепили и отогнали в
депо. Поезд уехал. А проводники остались.
Стружевский постепенно утрачивал свое спокойствие. Он стоял и курил
сигареты одну за другой, пряча руки в карманах, чтобы не видели, как они
трясутся.
- Что вы так нервничаете? - спросил я, подходя к нему. - Все будет
нормально.
- Я не нервничаю, - с вызовом произнес он., - Рейс вы мне сорвали. Ни за
что.
- Бывает, - сказал я.
Передохнули мы малость. И начади обыскивать ненавистный вагон заново.
Еще два часа ничего не могли найти. А потом, уже в третий раз обшаривая
туалет, я встал на какую-то трубу, зло рванул за решетку на потолке, сорвал
ее. Просунул руку на всю длину в межпотолочное пространство. Там было
грязно, склизко, пыльно.
- Ну? - спросил фээсбэшник из коридорчика.
- Ничего, - сказал я. - Хотя...
Я просунул всю руку еще дальше, хотя это было тяжеловато. И сообщил:
- Что-то есть... Дай чем подцепить. Фээсбэшник принес кочергу. Я зацепил
какой-то предмет, притянул его. И произнес довольно:
- Ого.
Добычу я протянул вниз фээсбэшнику.
- Иконка. Восемнадцатый век, - оценил он.
- А ты откуда знаешь? - спросил я сверху с подозрением.
- Написано - "1761 годъ".
Я спрыгнул бниз, перевел дыхание. И сказал удовлетворенно:
- Э!
- С почином.
- Пошла карта, - кивнул он.
- Ну-ка, орлы, навались, - прикрикнул я...
Когда к вечеру к нам прибыл замминистра путей сообщения Голубев,
сухощавый, строгий мужичонка лет шестидесяти, и добрался до злополучного
вагона, то застыл как вкопанный.
Действительно, зрелище было непривычное. Бригада работяг заканчивала
разбирать вагон.
- Это что? - сдвинул он брови.
- Вон, - я указал на лежащую на брезенте около остатков вагона добычу.
Из межпотолочного пространства, ниш в рабочем тамбуре, а также из
воздушных фильтров извлекли сорок пять икон и три тубуса с картинами.
- Контрабанда? - спросил деловито замминистра.
- Она, мерзкая, - кивнул я.
- Работайте, товарищи, - с энтузиазмом произнес замминистра. - Если что
нужно, вам будет оказана любая помощь.
И удалился со своей свитой.
Найдя первую икону, мы теперь имели право разобрать по винтику весь
поезд. Такова практика. В Англии однажды, проверяя оперативную информацию о
наркотиках, таможенники разрезали целый пароход.
К находкам нас не подпускали два фээсбэшных эксперта. Они раскладывали
добычу в своем фургоне, как больного в реанимобиле. Искали следы рук,
микрочастицы. Работали на редкость профессионально - загляденье, не сравнить
с нашими косорукими технарями из отделения милиции, которые ни о чем, кроме
отпечатков пальцев, не слыхивали и по своему невежеству запороли не один
десяток тысяч уголовных дел. Техническая сторона работы у ФСБ всегда была на
высоте. Возможности тут у них были куда выше, чем у МВД, так как вели они
бой с лучшими разведками мира, а не с обычными уголовниками. Я верил, что
они докажут - эти вещи прошли через руки Стружевского и его напарника.
Я ждал, когда эксперты дойдут до тубусов. Мне хотелось верить, что они
сейчас развернут полотна из Русского музея. Или из квартиры Тарлаева.
- Так, - сказал эксперт, руками в перчатках аккуратно открывая тубус и
вытаскивая свернутое полотно.
- Лагорио, - произнес я.
Морской пейзаж Лагорио украли три года назад из коллекции в Туле. Я
прекрасно помнил ориентировки... Второе полотно - вообще неизвестное.
Незнамо кто. Третье - похоже на Малевича...
Не то. Все не то...
***
Доставили мы Стружевского в Москву не на так нелюбимом им поезде, а на
моей служебной машине.
Держался он молодцом. Признаваться отказался с самого начала.
- Я ничего не делал, - заявил он, сидя на заднем сиденье между
фээсбэшником и Васиным.
- Пальчики, следы, все твое, - сказал я.
- О чем разговор? - пожал он плечами. - Доказывайте. Я сдержал такое
родное душе бывшего милицейского спецназовца желание съездить ему по уху и
пожал плечами.
- Докажем, придурок.
- И не надо меня оскорблять. Не таких видали, - он, кажется, наглел.
- Был один недавно такой, - сказал я. - Сейчас жалобы пишет на незаконные
действия.
- Я тоже писать умею.
- Урод, - пожал я плечами и вдарил по газам. Ненавижу уродов. Пусть я
сентиментальный человек, пусть я устарел, но я до сих пор считаю, что
нехорошо брать чужое, неприлично заниматься контрабандой. А красть и
заниматься контрабандой святых ликов, в каждом из которых - частичка души
наших предков, - это уж совсем недопустимо. Стружевский думал по-другому. Он
хотел одного - устроиться в жизни получше, и его не интересовали средства.
Поэтому я считал его уродом и сильно не любил. И поэтому у меня было жгучее,
на мой взгляд, совершенно законное желание съездить ему по уху.
По уху я ему не съездил. Но по хребту угостил кувалдометром, так что он
едва не рухнул прямо перед входом в изолятор.
- Заходи, - сказал я. - Привыкай к тяготам воровской жизни...
- Ответишь за это, - прошипел он.
- Если только перед господом, - я врезал ему еще раз и уронил его в
поджидавшие руки. - Принимайте.
- К стене! Руки за спину! - заорал на вновь прибывшего контролер.
Заперев его в тесную камеру на много мест, мы отправились за его
подельником - который, по сообщению наружки, сейчас сидел дома.
Тот смотрел по видику "Терминатора", рев разносился на весь дом, и, я
думаю, соседи сказали нам спасибо, когда мы его увезли. В отличие от
проводника, раскололся он моментом.
- Да, да, - потряс он руками, сидя на стуле напротив меня в моем
кабинете. - Точно. Отправили мы иконы.
Расписал он цепочку такую. У него в Хельсинки сидит знакомый,
занимающийся сбытом икон, которые там стоят, дороже раз в тридцать, чем в
Москве. Ему и возит Стружевский контрабанду где-то раз в месяц.
- Хельсинки завалены русскими иконами, - говорил подельник проводника. -
Притом висит икона - девятнадцатый век. А они пишут нагло - семнадцатый,
восемнадцатый. Все старят лет на сто. И капуста, понятно, уже другая!
- Вся Европа завалена иконами, - кивнул я. - В одному Стокгольме полсотни
магазинов, торгующих нашими антиками.
- Во-во. Цены в Европе на наши деревяшки в последнее время сильно падают
- очень много навезли. Но все равно еще нормальные.
- А вещи откуда берете?
- Иногда я достаю, - сказал он. - Иногда Витек.
- Последняя партия икон откуда? - спросили.
- Половина - мои. Половина - Витьки.
- А картины?
- Картинами я мало занимался. Но у Витька образовался запасец. Так что
следующим рейсом мы хотели скинуть живопись. Мой человек в Финляндии обещал
узнать к тому времени, как они будут продаваться.
- И где та живопись сейчас?
- У Витька где-то.
- Дома?
- Дома есть. Но дома он не все хранит. Где-то у него заначка.
- Где?
- Я не знаю! Не знаю я!!! А что будет-то? Что будет? - Он умоляюще
посмотрел на меня.
- Как вести себя будешь.
- Я чем могу, тем помогу... Я готов.
- Ну тогда помогай, - сказал я и начал терзать его вопросами.
Я пытался вытащить информацию о висяках - по Русскому музею, по налетам
на коллекционеров, но с таким же успехом я мог расспрашивать первого
встречного на улице. Ни черта он ни о чем, кроме икон и церковной утвари, не
знал. Правда, сдал мне бригаду, которая шарит по церквам в Тульской и
Калужской областях - они якобы два года назад прирезали священнослужителя в
сельской церкви.
- Ну что ж, спасибо, - кивнул я.
- А мне так и сидеть? - Он хлюпнул носом, и вид у него , стал жалкий.
- Трое суток посидишь. Там поглядим, - сказал я. в Тем временем наши с
ребятами из ФСБ обыскали квартиру и гараж Стружевского. Изъяли несколько
икон, небольшую коллекцию монет, несколько орденов девятнадцатого века и
орден Суворова без соответствующих документов.
- Где у него склад? - спросил меня полковник Буланов, выслушав мой
подробный доклад.
- Кто ж знает, - пожал я плечами.
- Ты не жми плечами-то, - сказал Буланов раздраженно.
- Могу и не жать. Все равно не знаю.
- Надо узнавать.
- Из Стружевского ничего не выдавить. Это издержки масскультуры. Все
сейчас требуют адвоката и зачитывания им их прав. И никто не спешит
раскаиваться.
- Зубы не заговаривай, - Буланов нахмурился. - Как искать будем, где у
него клад зарыт?
- Отпустим.
- Верно. Отпускаем. И наружку ему прикрепляем. Пускай сам нас приведет.
Выпускать Стружевского мне не хотелось до боли. Но никуда не денешься.
- Пускай приведет, - согласился я.
Когда следователь на следующий день отпускал Стружевского на свободу, тот
был искренне уверен, что оставил ментов в дураках. Он, видимо, считал, как
некоторые, даже умудренные опытом уголовники, что кто не колется - тот не
сидит. Еще как сидят!
Куда ж ты нас приведешь, проводник?
***
С утра пораньше меня разбудил телефонный звонок.
- Привет, Алексей, - услышал я знакомый голос. Сто лет бы его не слышать.
- Здравствуй, Надя, - сказал я в ответ. - Какого лешего тебе надо от меня
в семь утра?
- У меня сегодня переговоры. Да и тебя не застанешь.
- Тогда бы уж ночью звонила. Чтоб наверняка.
- Ты опять злишься. От злости бывает язва желудка.
- Язвы желудка бывают от жен.
- Правильно. Я виновата. Опять я во всем виновата, - с профессиональным
надрывом произнесла она.
- Ладно. Вопрос "кто виноват" - в сторону. Что делать? - спросил я.
- Котенок тебе посылку прислала.
- Какую посылку?
- Запечатано. Там письмо, кажется. Приедешь?
- Обязательно. Завтра попытаюсь подъехать.
- Вот ты такой. Ребенок письмо прислал. Лететь на крыльях должен. А у
тебя даже намека на интерес нет... Ох, Алексей.
- Я приеду, как только смогу. Привет спекулянту передавай.
- Обязательно. От мента.
- Вот именно. Роже спекулянтской от рожи ментовской, - хмыкнул я. -
Целую, ласточка. Порхай себе на здоровье, - я повесил трубку.
Классический треугольник. Было три человека - я, мой соратник по боксу,
добрый приятель Володька, и моя жена Надя. Когда времена стали меняться,
Володька плюнул на работу, принципы и устои - на все, и стал правдами и не
правдами делать бабки. Надя тоже плюнула на все и стала делать бабки. А опер
Алексей Тихомиров ни на что не может плюнуть до сих пор, поскольку по
неистребимой наивности считает, что служебный долг чего-то стоит, что он
обязан кого-то ловить, кого-то спасать.
Дальше расклад обычный. Опер Тихомиров вечно в безденежье, дома почти не
бывает, все в трудах праведных. И пока он сидит в засадах, два новорусских
делателя денег тем временем прекрасно находят общий язык. Деньги к деньгам,
сердце к сердцу. И вот все меняется - они уже вдвоем, а я за бортом.
Я что, сильно убивался? Не слишком сильно. Поскольку понимал, что
роскошной брюнетке Надежде я не пара. А мой приятель Володя - пара. Вот
только в центре этого треугольника была одна точка, на которой сошелся для
всех клином белый свет. Это Котенок мой драгоценный, дочка ненаглядная. Папа
ловит бандитов, мама - рекламная львица, с утра до вечера носится по радио и
телевидениям, по конторам и фирмам, делая рекламные бабки. Дядя Володя тоже
весь в делах. А Котенок сначала обучалась в элитной гимназии, вместе с
детьми крупных ворюг и известных бандитов. А потом ее сослали, как члена
РСДРП при царизме, за границу. В Англию. В закрытую и дорогую школу. Мне не
нравится, что она там. А Наде и Володьке нравится. Не потому, что они ее не
любят и хотят услать подальше - любят они ее. Вот только считают, что из нее
там выйдет леди и у нее там, в этой задрипанной Англии, в которой нынче
живут одни голубые да всякая "чернота", будут перспективы... Да ну их всех!
У меня сегодня дел по горло. Стружевский на свободу с нечистой совестью
выходит. И его наружка начинает пасти. А я буду сидеть у телефона и ждать
сообщений.
Так все и получилось. Я приехал на работу и стал ждать весточек. И
события неожиданно стали разворачиваться очень быстро.
Стружевский пришел домой. С женой он развелся три месяца назад, дома его
никто не ждал. Наверное, плотно поел - пайка в изоляторах нравится далеко не
всем. Принял душ. я Потом спустился, открыл гараж и вывел свою новенькую
машину. Протер с любовью тряпкой стекло. Опробовал двигатель. И дернул на
всех парах.
По Ярославскому шоссе он шел на предельной скорости. За городом бригада
службы наружного наблюдения вышла из зоны связи, и где они шатались - никто
не знал.
- Неужели упустили, - покачал я головой. - Умеют же портить настроение.
- Не упустят, - успокоил меня Железняков. - Спокойнее надо быть. Сядь, в
преферанс с компьютером поиграй.
- Издеваешься?
- Нет. Успокаиваю.
Оперативник из наружки вышел на связь через два часа. Он сообщил, что
звонит из какой-то дыры - дачного поселка далеко за Пушкино. И Стружевский
недавно зашел в домик.
- Хороший дом? - спросил я.
- Хибара щитовая, - сообщил опер. - Ничего особенного.
- Откуда звонишь?
- С почты в поселке.
- Понятно... Присматривайте дальше.
- Обязательно. Ждите писем...
Мы ждали. А тем времени на даче разворачивались любопытные события.
Оперативники из наружки с трудом нашли подходящую позицию для наблюдения.
И вовремя. Они успели увидеть сцену, как Стружевский вышел из дома,
покачиваясь, как пьяный. В порыве дикарской ярости он отпихал ногой березу.
Потом влепил с разбегу по пустому ведру, так что оно с грохотом улетело и
врезалось в металлическую бочку для дождевой воды. Человек был вне себя.
Опера слышали, как он крикнул своей соседке, корячившейся над грядкой в
огороде:
- Кто здесь был, Марья Антоновна?
- Здрасьте, - она оторвалась от грядки и подошла к забору. - Не заметила
тебя... Да не знаю. Днем не было. Может, ночью. Я сплю.
- Спать все горазды! - зло бросил он.
Соседка обиженно фыркнула и отошла. До через некоторое время вернулась.
Они о чем-то переговорили. Это уже слышно не было. Зато было видно, что
Стружевский стал мерять шагами все шесть соток своего участка.
Получили мы об этом доклад к вечеру. В кабинете сидели я, Железняков и
Женька.
- Итак, что получается, - сказал Железняков. - Клиент выходит из
каталажки. Бреется, лопает и тут же дует за город. Отдыхать, да?
- Вряд ли, - кинул я.
- Вот именно. Вряд ли.
- Ему что-то нужно в этой хижине, - сказал я. - Он заходит в дом. Выходит
как помешанный и принимается трясти деревья и бросаться ведрами... Что-то
там было...
- И что-то пропало, - подытожил Женька.
- Юнга соображает, - усмехнулся Железняков.
- Его напарник же говорил, что у Стружевского есть складик. Там он хранит
картины, иконы и прочую безделицу.
- Их и стянули, - Женька потер руки.
- Надо наружке задание дать, чтобы пошарили там, выяснили, не терся ли
кто в последние дни у той дачи, - сказал я.
***
Я заехал к Наде в офис на Неглинке. У входа стоял охранник в белой
рубашке с короткими рукавами и в темных очках - тоже мне, техасский
рейнджер, черти его дери. А на груди надпись на английском: "Секьюрити". Не
люблю охранников. Холуи поганые.
- Вы к кому? - с вежливым высокомерием спросил он. По его мнению, судя по
одежде я не мог относиться к числу уважаемых клиентов, а потому занимал в
мире недостойное место.
- К Надежде Евгеньевне.
- На вас пропуск не заказан, - сообщил "секыорити", поглядев в книгу,
лежащую на тумбочке.
Я сунул ему в нос удостоверение.
- Я не могу пропустить, - он несколько растерялся, но решил оборонять
свой пост.
- Не бузи, вахтер, - сказала, и у "секьюрити" от такого кощунства -
вахтером назвали! - аж дыхание сперло. - Обязан пропустить. По закону.
- Но начальник...
- А в лоб? - осведомился я.
Он уставился на меня зло. Ему тоже хотелось дать мне в лоб, но я был
больше по габаритам и злее.
- Расслабься, - посоветовал я.
Он было попытался зацепить меня за локоть. Я цыкнул на него и пошел по
лестнице. И тут заметил, что сверху, как барыня в усадьбе, величаво
спускается Надя. На ней было длинное, похожее на вечернее, платье. И
выглядела она отлично - как на рекламной картинке.
- Надежда Евгеньевна, - обиженно заголосил охранник. - Пропуск...
- Это ко мне, Мишенька, - царственно произнесла она, и холоп заткнулся.
- Как в Совете министров, - заворчал я. - Понаставили церберов. Людей
кусают.
- Чтобы не шлялись все, кому не лень.
- Интересно, кому не лень шляться по таким забегаловкам?
Мы прошли через приемную. За двумя столами, заставленными факсами и
компьютерами, сидели две секретарши и что-то настукивали на клавиатуре. Ну,
Надюха раскрутилась.
- Все рекламу куешь, светская львица? - спросил я, усаживаясь на мягкий
кожаный диванчик в просторном кабинете.
- Кую.
- "Сникерс" и "марс" - сладкая парочка... Мерзость!
- Ты поздно родился, Лешенька, - она уселась на диванчик напротив и
закурила.
- Почему?
- Тебе надо в инквизиции работать. И жечь всех. Жечь, - она приблизилась
ко мне и провела меня ласково ладонью по щеке, тронула бороду. В этом жесте
было не столько заигрывание, сколько какая-то ностальгия. Сейчас взор ее
затуманится, она начнет поминать прошлое. А потом обвинять меня в
бесчувственности. Все пройдено не раз. Это как пластинка, заевшая на одной
дорожке.
- Хватит телячьих нежностей, - оборвал я ее порыв. - Давай пакет.
Она встала, положила длинную черную сигарету в бронзовую пепельницу,
открыла ящик стола и вытащила упакованную в золотую бумагу коробочку.
Письма мне Котенок присылала постоянно. Но посылку - это что-то новое.
Я сорвал бумагу, открыл коробочку. В ней был пушистый серый котенок -
игрушка. На ее шее повязан вполне приличный галстук - это для папы. И было
письмо.
Письмо, понятно, вскрытое и плохо запечатанное. "Дорогому папочке"
называлось. Ах ты, родной мой Котенок...
Я вскрыл конверт. Прочитал аккуратно, почти без грамматических ошибок
написанное письмо. Конечно, содержание было не такое пессимистическое, как у
Ваньки Жукова на деревню дедушке. В Москву папе Танюшка писала, что в
частной школе в Англии ей не нравится. Во-первых, учат тому, что в Москве на
два года раньше проходят. Во-вторых, поговорить не с кем, потому что там все
противные спесивые англичане, кроме пары негров и индуса. Молодец, Котенок.
У нее врожденное классовое и национальное чутье. Вся в папу.
- Читала? - спросил я.
- Нет, - поспешно произнесла Надя.
- Ладно тебе.
- Ну, взглянула:
- И что?
- Там нормальное воспитание. А детям никогда ничего не нравится.
- Не фиг ей там делать, понимаешь? Тебе что, охота перед своими
новорусскими овцами в женском клубе повыпендриваться - у меня дочка в Англии
учится?.. Жить хорошо хочешь, а она мешает?
- Я не хочу, чтобы она жила здесь! Тут из дома выходишь и не знаешь,
вернешься ли обратно, спасибо вашей милиции! Я боюсь за нее здесь!
- А что она у черта на рогах - не боишься?
- Она закончит школу. Пристроится в цивилизованной| стране, а не в этом
кошмаре! Выйдет там замуж.
Я пожал плечами. Может, оно и хорошо, чтобы Котенок вышла замуж и
поселилась в "цивилизованной" стране. Н