проселочную
дорогу. И тут появились новые проблемы. На  трассе  машин  полно  -  "хвост"
можно не заметить. Но по проселочной дороге - дело другое.
   - Держитесь на максимальном расстоянии, - велел я "топтунам".
   - Да уж и так... Не бойтесь, все нормально будет, - послышалось в рации.
   Мы   катили   по   трассе   и   пропустили   нужный   поворот,   пришлось
разворачиваться. За этим занятием нас застало сообщение:
   - Все, он на месте.
   - На каком таком месте? - спросил я.
   - Поселок. Тут дом кирпичный. На участок машина въехала.
   - Вас не срисовали?
   - Нет. Сто процентов. Сейчас в бинокль их рассматриваю.
   - Что делает?
   - Вышел из машины. Его кто-то встретил. О, человек с ружьем.
   - Кто, сторож, бандит?
   - Сторож.
   - Мы уже близко. Как вас в этом поселке найти?
   - После указателя с названием - направо. Там магазинчик...
   До цели мы добирались еще минут двадцать. И  застали  оперов  из  наружки
около павильончика на окраине дачного поселка -  один  глушил  пиво,  другой
держал бутылку с лимонадом.
   В поселке была тишь да гладь. Рядом с павильончиком шел глубокий  ров,  в
котором застыл экскаватор и играли детишки. Девушка с коромыслом -  сто  лет
его не видел - набирала из колонки воду.
   - Ну, где? - спросил я.
   - Вон, улочка сворачивает. Видишь за деревьями - островерхая  крыша.  Это
его дом.
   - Сетчатый забор?
   - Да. Участок - соток восемь. Домик не ахти какой. Обычный,  островерхий.
Далеко не вилла. И даже не коттедж драный.
   - Что делать будем? - обернулся ко мне Железняков.
   - Надо входить, - сказал я.
   - Ты уверен, что это надо? - осведомился Железняков.
   - А что делать? Еще его неделю таскать?
   - Ох, - вздохнул Железняков, - А представь, тут ничего нет.
   - Есть.
   - Почему ты так уверен?
   - Потому что больше всего в жизни  его  заботят  эти  самые  предметы.  И
первое, куда он двинет, к ним... Все, заходим. Вы в дом не суетесь, -  велел
я операм-"топтунам". - Нас страхуете.
   - Ясно дело.
   Наружка вообще не имеет права принимать участия ни в каких  мероприятиях,
кроме непосредственно наружного наблюдения. Все  остальное  -  дело  обычных
оперов. Но сил постоянно не хватает, так что правила приходится  нарушать  и
наружка так же задерживает бандитов, как и все.
   Я перекрестился, и мы с Железняковым направились к дому...

***

   За воротами сторож, мужичок лет пятидесяти, собирал яблоки в ведро. Ружья
при нем не было. Зато у его  ног  был  волкодав  -  грязно-желтого  цвета  и
мрачного вида, здоровый, хищный.
   Около веранды стоял "Вольво", одним колесом  заехав  на  клумбу.  В  доме
слышалась музыка - это работал телевизор.
   - Хозяин дома? - крикнул я.
   - А чего? - недружелюбно осведомился сторож.
   - Открывай, милиция, - я продемонстрировал удостоверение.
   - И чего?
   - А ничего, -  я  вытащил  пистолет.  -  Убери  своего  волкодава,  а  то
пристрелю. И открывай быстрее, пень замшелый! - прикрикнул я.
   Он понял, что пришли люди грубые, вооруженные, да еще и шуточки не шутят.
Взглянул через забор на удостоверение.
   - Сидеть, - пристегнул он на  короткий  поводок  волкодава.  -  Спокойно,
дружище, спокойно, - он ласково погладил меж ушей в миг погрустневшего  пса,
который, глядя на нас, понадеялся, что ему подвалила халтурка, ан нет.
   Сторож открыл калитку.
   Я спрятал  пистолет  за  пояс.  Пусть  будет  поближе.  На  случай,  если
возникнут непредвиденные обстоятельства. А они очень даже могут возникнуть.
   Мы поднялись по  скрипучим  ступеням  и  вошли  на  веранду.  Я  оттеснил
сторожа, который хотел доложить о просителях.
   Он сидел в кресле в глубине  дома,  рядом  стояла  бутылка  с  прозрачной
жидкостью - спирт. И огурчики. Он хлопнул стопку, потом обернулся.
   - Здравствуйте, Сергей Федосович, - вежливо произнес я.
   Лицо его на миг исказилось, но он быстро взял себя в руки и осведомился:
   - Вы откуда?
   - Из Москвы. Чуть движок  не  запороли.  Очень  вы  гоните.  И  адрес  не
оставили.
   Он молчал.
   - Скромная обитель, - развел я руками. - Место, где  можно  отдохнуть  от
суеты. И полюбоваться коллекцией.
   - Коллекция у меня в Москве, - сказал Кандыба. - Объясните, что  все  это
значит.
   - Вы задержаны. Не буду перечислять длинный список ваших злодеяний, вы  и
без нас в курсе. Вопрос по существу - где краденые полотна русских мастеров?
   - Ничего более глупого я не слышал, - сказал Кандыба, налив еще стопку. -
Не хотите? - кивнул он на бутылку с прозрачным, как слеза, спиртом.
   - Нет... Где вещи, Сергей Федосович? -  Я  присел  напротив  него.  -  Вы
должны понять - проигрыш  есть  проигрыш.  Волох  понял,  что  проиграл.  Он
опытный картежник. Пора и вам понять.
   Он молчал.
   - Они здесь, - продолжал я жонглировать словами. - Мы разберем  весь  дом
по кирпичику. Отбойным молотком.  Весь  участок  перероем.  Но  найдем  все.
Просто это займет много времени. И картины могут  пострадать  от  варварства
нашего.
   - Да. Могут  пострадать.  От  варварства,  -  кивнул  Кандыба.  -  Ладно.
Пошли...
   Мы спустились в подвал. Я держал его в поле зрения. И  ждал  какой-нибудь
гадости. Например, он выхватывает с полки заряженный обрез и всаживает в нас
заряд. Или подрывает гранату. Или нажимает на кнопку, и весь дом взлетает  в
воздух - ну, это уже из области американских боевиков.
   Обошлось.
   Он зажег тусклую лампочку. Откинул в  сторону  несколько  ведер.  Пошарил
рукой под низким, почти  касающимся  головы,  потолком.  Оттянул  что-то  со
щелчком. И толкнул стену.
   Такое тоже в кино бывает. И очень редко - в жизни. Кусок стены провалился
вперед. И образовался зияющий проход.
   -  Гробница  Рамзеса,  -  оценил  подвал  Железняков.  Я  прошел  вперед,
спустился на  несколько  ступеней.  Железняков  спускался,  придерживая  под
локоть хозяина дома.
   - Осторожнее, - прикрикнул Кандыба. - Справа выключатель.  Еще  повредите
по-медвежьи что-нибудь!
   Я нашарил выключатель. Нажал на него.
   И остолбенел...
   Просторное помещение - метров сто пятьдесят квадратных.  Датчики,  как  в
музеях, - влажность, температура.
   Мини-галерея. Десятки  полотен,  освещение  соответствующее.  Сделано  по
высшему разряду.
   Свет из мягких светильников лился на прекрасные лики, живущие  в  глубине
старых полотен. На выпавшие из цепи времени пейзажи - осколки прошлого, того
мига, когда художник сидел с мольбертом, и в его лицо дул ветер, который так
хотелось запечатлеть на полотне.
   Несколько картин были сложены в углу. Им не хватило места.
   Рядом со мной застыл Кандыба. Он молча разглядывал картины. И я  видел  в
его глазах тоску. Он  прощался  со  своими  любимыми  полотнами.  Подошел  к
портрету Рокотова, провел пальцами по раме. Я не стал его останавливать.
   - Зачем вы все это сделали? - спросил я.
   - Я люблю эти картины. Вам этого не понять.
   - Страстно любите?
   - Страстно, - кивнул он.
   - И за них людей убивали?
   - А кому нужны люди - грязные, низкие скоты, думающие лишь о своем брюхе?
- обернулся он ко мне. Глаза его горели. Ему бы сейчас на  трибуну.  -  Все,
что в них есть лучшего, - в этих полотнах. И я не хочу их делить  с  быдлом.
Это только мое. Русская живопись. Великая  живопись...  А  ее  продают,  как
девку на панели. В нее вкладывают капитал. Эти вещи  выше  того,  чтобы  ими
торговали, как семечками...
   Я немножко передернул плечами. Сейчас в его глазах было безумие.
   - Нет такого, что чего-то стоит в жизни. Есть только  это,  -  он  провел
ладонью по картине Шишкина "Дождь".
   Распрямился.
   - Я в вашем распоряжении, - в нем была снова спокойная уверенность.
   И я где-то даже зауважал его с его маниакальной целеустремленностью.  Она
весьма незаурядна в мире торгашей и крохоборов, свихнувшихся на баксах.
   Вот только те три трупа в квартире  на  Фрунзенской  набережной.  Это  не
оправдать ничем.

***

   Баклан работал в этой дыре уже неделю. Точнее, изображал,  что  работает.
Он с детства понял, что  самое  неприятное  -  получить  грыжу.  И  всячески
опасался этого.
   Из колонии он вышел со справкой об  освобождении.  Ехать  ему  никуда  не
хотелось. И нанялся в геологическую партию.
   - Будешь хорошо работать, будешь хорошо получать, - с нажимом на "хорошо"
сказал вербовщик в Анадыре.
   Понятия "хорошо" у бригадира и у  Баклана  сильно  разнились.  В  понятии
бригадира - это двенадцать часов пахоты не за страх, а за совесть, в  грязи,
машинном масле, разгребая породу гнутой лопатой, а иногда и  руками.  Ранняя
весна, холод. В общем, ничего хорошего здесь не было.
   Бригада была на отшибе, в нескольких  десятках  километров  от  основного
расположения геологической партии,  где  были  и  техника,  и  транспорт,  и
бухгалтерия,  и  начальство.  В  бригаде  было  человек  двадцать.   Народец
подобрался в основном никчемный - бомжи, протоптавшие ногами весь  Советский
Союз и не находившие нигде пристанища больше  чем  на  три  месяца.  Как  ни
странно, работали они дисциплинированно, и  хилого,  седого,  с  морщинистой
наглой мордой  бригадира  по  имени  Кузьма  слушали  с  полуслова.  Баклан,
понятно, его слушать не собирался.
   На третий день бригадир заключил:
   - Не работаешь - жрать не будешь.
   - У собаки кость не отнимают, - с угрозой произнес Баклан. С ним  так  не
разговаривают. Уж за ним в  случае  чего  не  заржавеет.  Недаром  сидел  за
причинение тяжких телесных повреждений.
   - Дурную собаку, которая не знает место, сажают на цепь.
   - Ты базар-то не гони гнилой, - выпятил челюсть Баклан. - Я  тебе  быстро
усы-то пообстригаю.
   Бригадир развел руками.
   Естественно, Баклан работать не стал уже  из  принципа.  И  на  ужин  ему
сказал бомж, бывший у них "коком":
   - Не положено.
   - Ты чего, фуфел, волну гонишь, а? Я тебе  сейчас  твою  кастрюлю  вместо
шапки надену!
   - Что за шум? - спросил бригадир,
   - Это твои фокусы, командир? - с угрозой произнес Баклан.
   - Не заработал, - оборвал бригадир.
   - Ах, не заработал, - он протянул руку  к  половнику,  зачерпнул  кашу  и
размазал по лицу бригадира.
   Толпа зашумела. Пара бомжей двинулись к нему.
   - Ну, подходи! - Баклан выдернул  из  сапога  заточку.  -  Давай,  падлы!
Давай!
   Один из работяг взял лопату. Другой потянулся за прутом. И  Баклан  вдруг
понял, что сделал что-то не то. Он всегда осознавал это уже после того,  как
все было сделано.
   - Не надо, - поднял руку бригадир. - Тут же не беспредел.
   -  То-то,  -  осклабился  Баклан.  Он  распрямился  гордо,  ощутив   себя
победителем.
   Есть ему дали. И он уже в радужных мечтах ощущал себя  королем.  Подожмет
тут всю эту шушеру, крутым заделается. Как вор на зоне - на него все  пахать
будут, план закрывать, а он будет сидеть и плевать в потолок. Испугался  его
бригадир. Куда ему против Баклана? Да никуда. Боится, козел. Боится.
   - Зря ты так, - подошел к нему вечером потертый, будто его  протащили  по
дну реки, бродяга. - Плохо ты себя вел. Кузьма не любит.
   - А я в зад вашего Кузьму, - пообещал он.
   - Ox, - с сожалением вздохнул бомж.
   Утром Баклан опасался, что его  понт  перестали  принимать  всерьез,  что
сейчас навалятся и врежут ему за все. Но есть ему дали без звука. Он  уселся
на лавку под тентом, и вокруг него образовалось пустое  пространство,  будто
он заражен страшной болезнью. И даже на работу не пригласили.  Так  что  все
получалось по нему.
   - Ничего, будут вам порядки, - прошептал он.
   В одиннадцать часов послышался гул. Выглянув  из  барака,  Баклан  увидел
приближающийся вездеход. На нем привозили  продукты  и  все  необходимое,  а
также приезжали всякие типы из "штаба" партии.
   Из  вездехода  выпрыгнул  высокий,   широкоплечий   человек   в   военном
комбинезоне - чистом и  выглаженном.  Баклан  сплюнул.  Он  ненавидел  таких
чистюль, интеллигешек  и  вообще  очкариков.  Бесполезные  люди.  Самомнение
огромное, пока первый раз им по хрюкальнику не въедешь.  А  потом  куда  все
девается - вместе с кровью и соплями? С "чистюлей" прибыла еще пара  человек
свиты - один широкоплечий, татуированный, другой высокий, лысый, озирающийся
все время, лицо его будто гирей прижали -  все  внутрь  вдавлено.  Он  сразу
мутным взором срисовал Баклана, и Баклан нагло ухмыльнулся..
   Баклан улегся на ложе и прикрыл глаза. Ему было скучно, но в общем-то  не
так уж и тоскливо.
   Потом пришел бригадир и, стараясь не смотреть на Баклана, сказал:
   - Иди. Начальство зовет.
   - Кто?
   - Бугор.
   - Это тот профессор с манжетами? - презрительно сплюнул Баклан.
   - Он.
   - Ладно.  Как  начальство  не  уважить.  В  вагончик,  в  котором  обитал
бригадир. Баклан зашел - руки в карманах. Там сидела вся троица.
   - Вот, значит, нарушитель спокойствия? - улыбнулся Бугор.
   - Ну а че?
   - Да ничего, - подал плечами Бугор. - Работать надо.
   - Где это видано, чтобы рабочий класс не кормить.
   - Рабочий класс - это который руками работает, - спокойно произнес Бугор.
Он говорил, слегка улыбаясь, так что Баклан ощущал - его выдвинутая челюсть,
и руки в карманах, и блатные словечки, и кураж - все мимо. -  А  вы  обычный
мелкий уголовник.
   Он говорил на "вы", не тыкал,  как  все  тыкали  Баклану  всю  жизнь,  не
матерился, не орал, как положено начальнику  партии.  И  это  тоже  выводило
Баклана из себя.
   - Где это видано - по двенадцать часов в дерьме копаться, а, начальник? Я
чего, дурной, а? Я что, опущенный, да?
   - Пока нет, - спокойно произнес Бугор.
   - Э, ты чего, мужик? - прищурился Баклан.
   Но Бугор уже отвернулся от него, потеряв всякий интерес.
   - Поехали, - сказал он.
   Его сопровождающие встали... Он обернулся, окинул Баклана с ног до головы
пронизывающим взором.
   - Знаете, наш коллектив крепко держит переходящее Красное  знамя.  Потому
что работают все. Не за страх, а за совесть...
   - И на хрен? - не нашелся сказать ничего лучшего Баклан.
   - А любимая песня здесь "Увезу тебя я в тундру".
   - Ага, нанайские танцы, - усмехнулся Баклан уже вслед уходящим.
   Когда он вернулся, его бил колотун. Он пытался  преисполниться  к  самому
себе гордости, что  даже  самого  главного  послал  на  хрен.  Что  сделает?
Выгонит?  Пускай.  Баклану  разонравилось  тут  уже  на   третий   день.   И
задерживаться он здесь не собирался... Вот только пугало то, с  каким  видом
глядел на него Бугор. Как на пустое место. Как на  предмет,  который  то  ли
стрит переставлять на другое место, то ли нет...
   - "Увезу тебя я в тундру", - хмыкнул Баклан. - Во мудило...
   Приехали за ним ночью. Трое бугаев. Фонари в лицо. Ружье в морду.
   - Заточку, - потребовал тот, лысый, который приезжал с Бугром, у которого
морда вдавлена.
   - Пошел ты... - начал было Баклан.
   Тут ему и съездили от души по морде тяжелым прикладом.
   А потом кинули в кузов вездехода. Везли долго.
   - Знаешь, что значит - увезу  тебя  я  в  тундру?  -  спросил  человек  с
вдавленным лицом.
   - Нет, - прошептал избитый Баклан.
   - Это значит, что обратно из тундры обычно не привозят... Ты понял?
   - П-понял...
   - Нет, ты не понял...
   Так Баклана никогда не били. Расчетливо. С час где-то. Он терял сознание.
Приводили в себя. Потом опять били. И выбивали все человеческое.
   - Ну что, петухом, значит,  тебя  сделать?  -  спросил  широкоплечий,  со
вдавленным внутрь лицом.
   - Дурак был! Простите! - прошептал Баклан.
   - Простить? - спросил человек с вдавленным лицом.
   - Да ладно, Волох, - кивнул его напарник, - Все-таки из своих, только  от
хозяина.
   - Мозги отшибли там, - сочувствующе кивнул Волох. - Ладно.  Живи.  Только
учти - ты теперь наш раб. Ты нам обязан жизнью. Понял?
   - Да.
   Работать не за страх, а за совесть его уже не надо было заставлять.  Надо
ли говорить, что бригадир давал ему  работу  похуже.  Но  Баклан  был  не  в
претензии. Он в  ту  ночь  понял,  что  такое,  когда  твоя  жизнь  тебе  не
принадлежит. Что такое, когда тебя превратили в отбивную.
   Он понял, каким идиотом был. Ему повезло, что Бугор - а это был начальник
партии Сергей Федосович Кандыба - его простил, а не раздавил сразу.
   Кандыбу все, начиная от бомжей и кончая инженерами, боялись до  трясучки.
Он был настоящий хозяин. Делал тут, что хотел. Это была его вотчина. Сюда не
лез ни один проверяющий. Тут все было отлично. Это был образцовый коллектив.
И тут варились какие-то большие деньги. На чем - вникать  никому  резона  не
было. Это было слишком опасно для здоровья.
   Два месяца Баклан отпахал в бригаде. Потом приехал Волох.
   - Надоело киркой работать? - спросил он.
   - Надоело, - кивнул Баклан.
   - А будешь. Хотя...
   - Что надо?
   - Можешь с нами...
   - С кем?
   - Такая добровольная народная дружина. Порядок поддерживаем.  Занятие  не
вредное. Тройная зарплата. Двойная пайка. Согласен?
   - Да, - кивнул Баклан.
   - Всех не берем...
   Ни о какой милиции в тундре не слышали. Один  милиционер  на  три  тысячи
километров. Поддерживали порядок своими  силами.  С  помощью  Волоха  и  его
подручных. Попросту карательного отряда.
   У Баклана не раз подкатывал комок в горлу от ужаса, когда  он  вспоминал,
как разговаривал с Волохом.  И  как  дерзил  самому  Бугру  -  единственному
человеку, которого сам Волох боялся.
   В общем. Баклан вступил в "опричнину". А потом была ночь. Был рев мотора,
и вездеход трясло на ухабах. "Увезу тебя я в тундру". Только на тот  раз  из
тундры человека не привозили.
   - На, - сказал Волох, протягивая нож Баклану.
   - Нет! - крикнул он.
   - Что, впервой?
   - Нет! - крикнул Баклан.
   - Ну так...
   Баклан зажмурился и вонзил нож в человека...  После  этого  прошло  много
лет. Судьба у Баклана была дурацкая, как и он сам. Пристраивался к командам.
Рэкетировал. Грабил на улицах. Шарил по квартирам. Несколько раз его чуть не
пришили за  дурной  нрав  да  за  бесчестность  -  была  у  него  склонность
подворовывать у своих. Прибился он к Ревазу Большому. Грабили антикваров.  И
однажды поехали в Москву.
   В  Москве  они  поселились  в  больнице.  Красоты   города   Баклана   не
интересовали. Интересовали его иномарки и шлюхи,  но  шлюхи  в  Москве  были
слишком дорогие. В общем, в Москве делать ему было нечего.
   Нужно  было  взять  квартиру.  У  Баклана  были  незаурядные  способности
вскрывать двери - хоть железные, хоть какие. Золотые руки у него  были.  Они
сделали вылазку, исследовали дверь, и Баклан сказал, что откроет ее за  пять
минут. Порешили через три дня брать хату.
   После этого Баклан завалился в кабак. Надоели ему и кореша, и больница, и
медсестричка, которую он хотел затянуть в угол. Она отбивалась, а Реваз  дал
ему по физиономии, как будто кувалду уронил.
   В кабаке звучала из динамиков песня Алены Апиной.  Перед  Бакланом  стоял
графин с водкой. Баклан наслаждался жизнью.
   Тут  к  его  столику  подсели.  Даже  не  посмотрев  кто,  Баклан   кинул
презрительно:
   - Глаза разуй. Тут занято.
   - Баклан. Пьянь, - произнес человек, кивая на графин с водкой.
   - Волох? - сдавленно произнес Баклан, и тут же хмель  выветрился  из  его
головы.
   - Я, родной.
   Баклан сглотнул.  Прошлое  мигом  навалилось  на  него,  как  поет  бард,
"медвежьей тушей на плечо". И заиграло в голове "Увезу тебя я в тундру".
   - Чем занимаешься? - спросил Волох. И Баклан, выслуживаясь, как  когда-то
(старые  навыки  и  страхи,  оказывается,  никуда  не  исчезают,  а   только
отдаляются на время), выложил все. Несколькими вопросами Волох вытянул  и  о
Ревазе Большом, и о заказе. И кое-что о заказчике.
   - Молодец, - сказал Волох, поднимаясь. - Будет тяжело - звякни.
   Когда ушел, Баклан ударил себя рукой по голове. Что же он натворил? Зачем
наговорил все Волоху? Но сказанного не воротишь.
   Взяли квартиру Марата Гольдштайна без сучка  и  задоринки.  Потом  отдали
вещи заказчику. И можно было выпить за хорошее начинание -  тем  более  было
еще два заказа.
   Баклан не