а  злость. Она в  прошлом. Теперь -  что-то  вроде  апатии,
грусти. Все прошло... Но война не отпускает нас. Да, как ни странно, русские
становятся большими сербами, чем сами сербы.
     - Интересно, а как  сербы воевали в Первую и Вторую Мировые войны...  Я
как-то могу  понять их сейчас. Мы приезжаем полные энергии, но на  несколько
месяцев... А  если  бы  годы -  нам  бы  это  тоже все осточертело, и  желая
сохранить свои жизни, мы вели себя бы крайне осторожно...  Думаю,  в  случае
аналогичной  войны в  России  приехавшие  сюда  сербы  также  смотрелись  бы
выигрышно  на  фоне основной  массы русских, - говорю я  собеседнику, но тот
яростно протестует:
     -  Нет,  ни в  коем случае! Ну,  в  первую мировую войну, они дрались с
австрийцами,  армия которых была плохой. Как  говаривал  Суворов, австрийцев
только ленивый и не бивал. Достаточно вспомнить "Похождения бравого  солдата
Швейка", где стороны соревнуются в том, кто в большем числе сдастся в плен..
     - Положим, что в Австрии были очень хорошие воины  - венгерские гонведы
и кроаты (хорваты).
     - Но с сентября-то 1914  года русская армия вела наступление в Галиции,
в эту мясорубку и были брошены все боеспособные австрийские части. А на долю
сербов досталась всякая шушера.  Оттого те  так доблестно и сопротивлялись -
до вступления в войну Болгарии. А  кроаты - были так, дерьмецо-с. Австрийцев
в плен за год боев там сдалось более ста тысяч человек..
     - Но в  Великую Отечественную тут, в России и на Украине,  хорваты себя
показали.
     - Грабежами и зверствами??
     - Да, но  и не только... Сейчас, после обретения независимости, хорваты
выпустили серию  марок - "Хорватская  армия под  Сталинградом",  "Хорватская
армия в Воронеже", "Хорватская Армия берет Ростов-на-Дону." Ну, а Болгария -
это  вообще анекдот  и позор панславянского  движения.  Славяне вообще любят
друг друга - при  условии, что не живут по  разные стороны общей  границы. И
при всей любви болгар к русским и в Первую, и во  Вторую  Мировые эта страна
воевала против России, хотя фактически  ее войска с нами в боевых  действиях
не участвовали...
     - Формально участвовали, но на линии фронта  шла лишь стрельба в воздух
и  были  братания, а офицеры  следили, чтобы процесс братания  и  совместных
пьянок не зашел слишком далеко. А во Вторую сербы вели партизанскую войну на
территории, где  немецких оккупационных войск практически не  было. Были там
итальянцы, были хорваты, но наиболее боеспособные части опять-таки перемолол
советско-германский фронт. В Югославии были места,  на  которые  не  ступала
нога немецкого солдата.
     - Это  не аргумент. Положим, такие места были в любой из оккупированных
стран.
     - Гарнизоны стояли лишь  в  крупных  городах.  Сербы-четники были  двух
ориентаций  -   сторонники   змигрантского   правительства   в   Лондоне   и
правительства во  вновь созданном сербском  государстве. И  продолжалась эта
необузданная  партизанщина  и  междоусобная война  до 1943 года. Бои были не
ахти какие, мелкие нападения.
     - Ну это если сравнивать с советско-германским фронтом, то да, выглядит
все очень бледно...
     - А в 1943 году товарищ Сталин решил, что негоже оставлять партизанское
движение  без  контроля и  руководства -  и нашел  для  этого, казалось  бы,
подходящую кандидатуру, мелкого функционера, работавшего на радио Коминтерна
без всяких перспектив на  продвижение. Доставили к  нему того комсомольского
работника - Иосифа Броз Тито. Ну, тот вне себя от счастья,  и рассказал, как
любит и боготворит он Иосифа  Виссарионовича, как конспектирует и хранит под
подушкой бессмертные творения вождя, как заучивает цитаты наизусть. Вождь же
считал себя большим психологом и решил, что это  именно тот человек, который
нужен.  Иосиф  Тито  получил деньги,  оружие,  специалистов, был заброшен  в
Югославию и стал воевать  бок о бок с четниками. Те сначала покривились: мол
кто  такой тут объявился? Но Тито  повел себя умно: "Чего нам делить,  когда
есть общий враг. А там разберемся..." В сорок четвертом разобрались:  пришла
Советская армия, всех  четников - к ногтю. На стороне немцев тогда же воевал
и русский корпус, составленный из белоэмигрантов, проживавших в Югославии.
     -  И их взяли  в  плен и  тоже  к  ногтю?  Заставили  разделить  судьбу
бежавшего от  Ленина Шульгина? Ну  да,  Югославия  же была  основным центром
нашей  военной  эмиграции.  В  двадцатые  годы  югославская  армия  говорила
по-русски. Если  бы казакам  еще бы  и землю  дали в  Косово, они и стали бы
хребтом  сербской армии. Они повторяют ту же ошибку  и сейчас, разговоров  о
поселениях русских было много,  а до  дела, до  серьезной их организации  не
дошло.
     - Русские в сорок пятом  отошли в Австрию и сдались там союзникам, ну а
те передали и белоэмигрантов, и казаков, и прочих  гастарбайтеров Сталину, а
он их послал далеко на восток...

x x x

     Передо   мною  раскинулся,  играя   огнями,  мегаполис.  Москва.  Снова
спрашиваю  себя, зачем мы поехали на эту  войну.  Может быть, чтобы доказать
себе, что мы -  русские? Нет однозначного ответа. Каждый решал за себя  сам.
Добровольно.  Есть  общие  мотивы: склонность  к риску  (поиск романтических
приключений), зов души (русская  традиция волонтерства), невостребованность,
желание самоутвердиться в  этой  жизни. Дай Бог, чтобы я оказался никудышним
пророком, но почуствовал  тогда, что над Балканами сгустилось Мировое Зло...
Велась нечестная игра - все на  одного. Обидно  стало за сербов. За  Россию,
сползающую на уровень Третьего Мира. Очень сильно  запахло Третьей Митровой.
И Югославия для меня стала лакмусовой бумажкой, по которой я различал людей,
и определял кто есть кто на самом деле.
     Не  могу поручиться за всех, но знаю точно, что Петр Малышев и Горыныч,
Глеб и  Денис разделяли мое мироощущение. Мы делали  жертвоприношение, кладя
на алтарь свои  жизни - во искупление той  грязи,  в которую  пала  нынешняя
Россия. Люди ринулись в центр мировой бури, чтобы  с оружием в руках сойтись
лицом к лицу со злом.




 * ГЛАВА No 1. ITER. ПУТЬ В БОСНИЮ (1994 г.)


     Летом 1993-го я окончательно понял, что происходит в Югославии. Понял -
по крайней мере доказал себе.
     К тому времени кровь в этой стране лилась добрых два года. В 91-м Запад
поддержал хорватов и словенцев, пожелавших обрести независимостьот Белграда.
В жертву при этом были принесены сербы, проживавшие  на территории Хорватии.
Тысячи людей оказались не просто в положении людей  второго сорта - а просто
скота.   Вспыхнула   вековая   вражда   на  национально-религиозной   почве.
Хорваты-католики  подняли  клеточно-шахматное  знамя   Государства  Хорватия
1941-1945 годов,  вспомнили,  как убивали  сербов вместе с  гитлеровцами при
Павеличе (*глава фашистского марионеточного государства  Хорватии) и - после
полувекового  перерыва продолжили  это  занятие,  отыгравшись  за  Блайбург.
(*Город  в  Австрии,  где в 1945  году  было  уничтожено  большое количество
хорватских фашистов-усташей. Сейчас считается символом национальной трагедии
хорватского народа).  Сербы хорошо помнили, как их дважды пытались истребить
только в  этом веке:  в 1941-1945 - немцы и хорваты, в 1914-1918 - австрийцы
(суть  те же...).  И  если русские  в  девяностые  годы чаще покорно слушали
"Пошел  вон!" - и уходили с земель своих отцов, то  сербы, народ  горячий  и
непокорный, взялись за автоматы. И  тогда мир выступил против сербов  - даже
Россия промолчала, послушно  присоединившись  к  блокаде  сербов.  А истинно
русским "за державу" стало обидно. Мирясь с несправедливостью по отношению к
сербам,  бросив их  в  беде, Россия преступает и любые, элементарные понятия
совести,  справедливости, международного права,  а равно предает собственные
национальные интересы. Если, конечно, русские  в  бывших союзных республиках
входят в сферу понятий о национальных интересах России.
     Я  не могу ничего изменить в мировом масштабе, но чтобы остаться  самим
собой, с чистой совестью, чтобы быть непричастным к предательству, я понял -
мой  путь лежит  в Боснию.  Читатель  может не  знать  о  вишистской Франции
1940-1943 годов, сотрудничавшей с Гитлером, но во время Второй Мировой войны
французы говорили: "Петен спасает наш кошелек, де Голль спасает нашу честь."
К  Вишистскому  правительству  далеко  не все плохо  относились,  подписание
перемирия, то  есть  фактически капитуляции Франции  перед  Германией в 1940
году сопровождалось искренним ликованием масс. Сравнение хромает потому, что
наш Петен и кошелек спасал  только свой.  Потому -  бремя чести,  жребий  де
Голля выпало нести простым парням.
     Была большая волокита с получением загранпаспорта.  После распада  СССР
я, русский, не имел  и российского гражданства.  Но,  в конце  концов, в мае
1994 года я все же стал российским гражданином, имеющим возможность выезжать
за границу. А осенью 1993 года я нашел в одной из центральных  газет  статью
журналиста  Пятакова, в которой упоминались парни, воевавшие ранее в  бывшей
Югославии и уехавшие туда по  какому-то  каналу.  Позже я выяснил,  что эта,
богатая фактурой и  изобилововшая пафосом статья, большей частью высосана из
пальца.  Основой  послужили  реальные прототипы,  но  доминировали  фантазии
автора - сейчас такой  бред я отличаю невооруженным глазом. Тогда же взял на
заметку  журналиста  и  стал  отслеживать его  материалы,  в  которых как-то
упоминались добровольцы. После получения загранпаспорта я вышел на Пятакова,
а  через него - на Петра Малышева,  который  объяснил мне истинное положение
вещей и посоветовал, что надо делать.
     Так  судьба  свела  меня  с  Петром  Малышевым  -  небольшим  худеньким
пареньком, старше меня года на полтора. С просветленным, иконописным ликом и
стальными  глазами.  В детстве они были голубыми  - но у всех людей  голубые
глаза меняют оттенки,  становясь  у кого-то  мутными, у кого-то  бесцветными
щупальцами...  У   Петра,   повторяю,   глаза  были  цвета  стали.   Видимо,
нержавеющей.  Это  был  человек  прямой  и  открытый.  Рабочий   и   ювелир,
исследователь  московских  подземелий,   страстный  наездник,  влюбленный  в
лошадей инструктор верховой езды. В 1989 году "Взгляд" показал фильм о нем -
Петр держал лошадь в московской квартире (на первом этаже сталинского дома).
Фильм повторялся весной девяносто пятого.
     Покойный  Листьев снимал  покойного Петруху, - так откомментировал  мне
это один из знавших Малышева. Да, это так. Но по иронии судьбы Листьев лежит
рядом с Владимиром Высоцким и Отари  Квантришвилли. Очень символично - между
искусством  и  криминалом.(*"Латынь  из моды вышла  ныне..." и  MEMENTO MORI
("Помни о смерти") у нас в России обычно переводят как "Не забудь умереть.")
Первую  встречу  Петр назначил мне  в сквере у деревянной часовни,  на месте
которой  ныне вырос  храм  Христа Спасителя.  Сейчас я  воспринимаю это  как
символ  - именно  Петр  дал мне первые уроки  уроки жизни  в условиях войны,
предостерег от ряда возможных ошибок и глупостей.
     Сам он не  знал  страха. В его  щуплом теле пульсировала  дикая отвага,
наглядно  показывая  как  выглядели  реальные  берсерки.  (*В  скандинавской
истории - воины, впадавшие в бешенство во время боя. Сражаясь без доспехов в
первых рядах, наводили ужас на противника.)
     Об   этом   говорит   случай  из  его   биографии.   Ему,   тогда   еще
пятнадцатилетнему  мальчишке, ребята на дали покататься на качелях  и слегка
побили. Смыв  кровь, он вернулся  и  избил...  пятнадцать  человек,  трое из
которых прошли армию. На суде сравнение маленького,  щуплого Петра и большой
группы потерпевших было явно не в пользу последних. Прокурор смеялся до слез
-  ведь подобные  случаи почти невероятны. Обычный человек такого сделать не
может. Следствие: Петруху поставили  на  учет,  освободив от службы в армии.
(*Сомневающиеся в реальности этой истории могут поднять материалы дела).
     - И ты с тех пор почувствовал в себе воина, тягу воевать?
     -  Нет,  с тех пор я почувствовал в себе тягу  к мародерке. С побитых я
еще и снял часы, - отшутился он.
     Он очень хорошо  знал  круг русской национальной оппозиции.  Одно время
его женой  была дочь Батогова, издателя газеты "Русское Воскресенье", одного
из "вождей" общества "Память".
     Когда  мы  познакомились  с  Малышевым,  он  уже  успел  пройти  бои  в
Приднестровье,  куда  уехал,  бросив  учебу  в  каком-то  вновь  открывшемся
университете. Затем  была  Босния, там Петр  крестился  -  до этого он был в
группе "Памяти",  придерживавшейся языческих взглядов. После похорон Михаила
Трофимова   (*Командир  добровольческого  отряда,  погиб  летом  1993  года,
подробнее  см. главу No8.) он ненадолго заскочил в Москву, собираясь опять в
Боснию - но ему стало  ясно,  что  тут,  в России, что-то намечается.  Был в
Белом Доме, там пригодилось его знание подземных коммуникаций, через которые
он выводил людей из осажденного здания.  В конце  сентября,  еще до кровавой
развязки, Петр Малышев задерживался милицией.
     - А был ли там еще кто-нибудь из  добровольцев? - спросил я его о Белом
Доме.
     - Да, Загребов.
     - А кто это?
     - Тот, кто продал сербам казачков...
     Тогда  Петр  поведал  мне о людях,  которые делали  деньги  на  русском
добровольческом  порыве.  Они  становились  как  бы вербовщиками, получая  у
сербов деньги. Одним  из таких и был Александр Загребов, фигура загадочная и
противоречивая.
     Вскоре после Белого Дома  Малышева  "взяли на карандаш". Некто Миша, по
"легенде"  - военврач,  ранее воевавший в Афгане, завсегдатай патриотических
тусовок, познакомился с Петром и свел его с корреспондентом Пятаковым, после
чего сам исчез.
     - Я не удивлюсь, если  меня  арестуют  и  на  допрос придет  тот  самый
"Миша",  -  сказал мне  Петр.  Опытный человек  умеет  отличить  человека  с
погонами, "опера" от просто обывателя.
     Малышев дал  интервью Пятакову, содержавшее много  информации по  своей
биографии, преследуя цель отомстить  Ярославу Ястребову, которого  он считал
виновным в гибели ряда русских - тех, кого Ярослав завербовал в 92-93 годах.
Я    полагаю,    что    основная   причина    его    нелучших    чувств    к
вербовщикам-посредникам, то, что они "погрелись"  на этом, заработали деньги
на  чужой крови. Газета в присущей ей бесцеремонной манере назвала Ястребова
"идейным аферистом". Неожиданно он объявился и подал на газету в суд. Другие
добровольцы питали тоже не самые теплые чувства к Ястребову. Его даже где-то
в 1993 году  пытались  убить, более  того: думали,  что убили и даже ставили
свечку  за  упокой души.  Как и  положено - по жанру -  людям  определенного
сорта,  Ястребов  выжил.  На  этом суде  некоторые  добровольцы  справедливо
рассудили, что  и  Пятаков, и  Ястребов  один  другого  стоят,  и нет смысла
вмешиваться в их свару.
     Используя Петра как  удобную  фигуру, его в 1994 году раскручивали, дав
возможность  появиться в  прессе и  на  экране.  Петр сам говорил: "Из  меня
делают поджигателя  рейхстага".  Возможно, он слегка преувеличивал - он  был
явно не масштаба Димитрова. Все мы ходим под  Богом, но Петр  пытался делать
свое дело.
     Петр  объяснил мне, как  уехать  в Боснию. Оказывается, к  тому времени
"канала"  уже  год  как  не  существовало.  Многократно  посетив югославское
посольство и познакомившись с реальными проявлениями ментальности сербов, я,
наконец,  получил  визу.  Диплом   защищен.   За   спиной  -  крылья.  Я  их
чувствовал!!! Вещи я отдал хорошему знакомому с инструкцией передать их моим
родителям, если я не вернусь до  определенной  даты.  "Возвращаться - плохая
примета," - повторял я. - Но чем черт не шутит, может еще увидимся!"
     Я жадно вдыхаю события последних дней моего пребывания в Москве. В июне
Москву  посещает Караджич, выступает на радио, но по моему мнению, неудачно,
сказывается то, что русский язык ему не родной.
     Последняя июньская  "Бессоница"  на радиостанции  "Эхо Москвы". Нателла
Балтянская  и Андрей  Черкизов беседуют с Александром  Невзоровым. В течение
первого  часа Невзоров спокойно, с  тихой  издевкой, "ломает" и переубеждает
Черкизова -  и  тот  переходит  на сторону питерского журналиста. В  течение
второго  часа  растерянная  и  недоуменная  Нателла  пытается  противостоять
апологетике Сталина, но это жалкие потуги...
     Часы  поставлены  на  обратный отсчет, отбивая последние  дни и часы. Я
запомнил концерт Макаревича на Красной площади... И вот происходит событие -
возможно,  знамение  свыше.  За день  до  отъезда,  двадцать  девятого  июня
девяносто  четвертого,  уже  коротко  стриженый,  я  встретил  в  метро  (на
"Таганке") крепко сбитого пожилого мужчину в очках,  который разговорился со
мной. Чем-то его привлек  мой  внешний вид. Мужчина  был "под шофе", пытался
угостить меня  коньяком. И ехал  он то ли с похорон, то ли с поминок. "Какие
были  люди!" Оказалось,  что передо  мною бывший летчик, воевавший  ранее  в
Израиле и  Анголе.  Он сокрушался по поводу  своих  товарищей,  погибших  за
что-то в этих конфликтах. Назвал себя "диким гусем".
     Я  сначала  не  все  понял и поинтересовался, за  кого  же он  воевап в
Израиле. "За Советский  Союз!" - ответил он  неожиданно  ясно и твердо. "А в
Анголе?" - "Да, хрен там разберешь! И те черные, и те! Но я не убивал людей!
Когда надо  было  бомбить,  я  сбрасывал бомбы и  все... Когда  же  стрелял,
выпускал ракету в самолет, я знал, что летчику  конец  - но я стрелял  не  в
него, а в истребитель," - его явно мучали фантомные боли прошлых войн.
     - И много вы сбили самолетов?
     - Да штук пять... Я ушел... и мне дали пенсию. Я от нее отказался! Хрен
вам! Какие люди погибли, какое племя, цены им нет...
     Мы разговорились  чуть больше  - его звали  Геннадий  Васильевич, после
гибели родителей во время войны он был воспитан бабушкой (дворянкой?),  стал
военным летчиком. Я даже записал его телефон, но он опомнился и сказал: "Ты,
наверное, из  прокуратуры. Зря  я тебе дал  его..."  Мы расстались - призрак
прошлых войн и я, которому, ее предстояло увидеть.

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯН.

     Прощальное напутствие  было кратким.  Через улицу или  другой  открытый
участок,  где работает  снайпер, лучше  перебегать первым.  В  атаку идти  -
где-то  в  середине.  Всем  страшно, но все идут.  Не высовывайся,  не  лезь
поначалу на  пули  - так месяца  через  четыре боев можно  стать  нормальным
бойцом.  Вот  и все. Это  и есть краткая  мудрость,  квинтэссеция их боевого
опыта.  Мне  надо  добраться  до  Еврейской Гробли  (Еврейского  кладбища) в
Сараево,  где  сейчас   находится  Русский  добровольческйи  отряд,  недавно
потерявший в бою  своего командира  -  Александра  Шкрабова.  Весть  об этом
быстро достигла  Москвы.  Еще русские  добровольцы есть в Вишеграде,  но там
война сейчас позиционная, и ехать туда незачем.
     Один ветеран-доброволец  хотел  передать письмо для ребят, но опоздал к
поезду - и я увидел его лишь через стекло...
     Киевский вокзал чем-то напоминает мечеть с  минаретом. Последний  образ
Москвы  - гостиница "Рэдиссон-Чеченская".  Мой  сосед  по купе -  излучающий
хитрость украинец-снабженец. Едет во Львов, обижен на Россию. Вагон проходит
карпатские туннели - вот  и Закарпатье, ныне  не  наше. Чувствуется близость
границы  -  дома  стали  богаче,  все  больше и  больше каменных  особняков.
Близость границы повысила благосостояние местных жителей.
     Колеса выстукивают знакомые стихи (за знаки препинания не ручаюсь):
     "Смутную душу мою тяготит
     Странный и страшный вопрос:
     Стоит ли жить, если умер Атрид.
     Умер на ложе из роз?
     ..Тягостен, тягостен этот позор -
     Жить, потерявши царя."
     Я еду в самое сердце войны, разгоревшейся в Европе впервые после  сорок
пятого года,  в эпицентр бури.  Летом 1991 года  югославская "перестройка  и
демократия" разорвала большую и богатую страну на