че, но ворчали многие.
     Дело в том, что действительно, и мы в уголовной полиции это особо
чувствуем,  преступников ловят с опасностью для жизни.  У нас  ведь  в
стране  преступники не мальчики из церковного хора.  У иных по десятку
покойников на совести,  по дюжине ограблений банков и магазинов,  а уж
сколько  загубленных  наркотиками  душ  и  не сосчитать.  Каждого ждет
тюремное заключение лет на двести  -  триста.  Смертной  казни,  скажи
спасибо,  в нашей стране нет. (Хотя я лично предпочел бы пулю, чем всю
жизнь за решеткой сидеть.) Так неужели такие  люди  остановятся  перед
еще  одним  убийством?  И какая разница,  кого убивать - шофера такси,
официанта,  прохожего или полицейского?  Только шоферы и  прохожие  за
преступниками не гонятся, не выслеживают их и задержать не пытаются. А
мы - да.  Ну пускай,  раз  выбрали  такую  профессию,  считайся  с  ее
неудобствами.  Но  уж  коль  скоро  на  твою  драгоценную жизнь кто-то
покусился, а ты его поймал, так будьте любезны, господа судьи, вкатите
этому кому-то на полную катушку. А что получается? Мы рискуем, а то и,
жертвуя жизнью,  ловим  бандитов,  сажаем  их  на  скамью  подсудимых.
Согласно  закону.  И вдруг начинает действовать иной закон.  Адвокаты,
связи,  взятки,  "убирание" свидетелей...  Конечно,  мелкий жулик  сто
тысяч  монет  залога  не  внесет,  а  вот  у кого на совести полдюжины
убийств,  тот может.  Адвоката за полмиллиона кто в состоянии  нанять?
Только  гангстерский  босс,  только  глава  крупной банды.  А взятку в
миллион дать - и того важней.  И получается:  чем страшней преступник,
чем  больше  преступлений он совершил,  тем у него больше шансов выйти
сухим из воды.
     Мы-то по  рукам-ногам  законом,  всякими правилами,  инструкциями
связаны.  Как же,  страна порядка  и  демократии,  у  нас  ведь  права
человека на первом месте!  То-то пара миллионов без работы ходит,  еще
десяток миллионов недоедают и что такое водопровод в  квартире  только
из рассказов знакомых знают.  Еще десяток миллионов свое имя подписать
не умеют,  потому что бесплатно у нас только  воевать  учат.  Но  зато
государство уважает их права!  И все они небось очень гордятся, что их
"права человека" никто нарушить не может!
     Ладно, это я так, отвлекся, в лирику ударился. Вы в таких случаях
не  стесняйтесь,  останавливайте  меня,  мол,  Леруа,   куда   загнул?
Возвращайся на дорогу!
     Я вам изложил  нашу  печаль.  Так  что  делать?  Не  заняться  ли
самодеятельностью? Точнее совместительством. Скажем, прибавить к своим
обязанностям и  обязанности  прокурора,  судьи,  а  заодно  и  палача.
Правда,  платить  за такое совместительство никто нам не станет,  но и
жизнями нашими нам платить,  может,  тоже придется  поменьше.  А?  Вот
такая идейка.
     Выяснилось, что велосипеда мне  изобрести  не  удалось.  До  меня
кое-кто сумел до того же додуматься.  Но мне-то откуда знать? Впрочем,
тогда я еще об этом не ведал.  С  кем  бы,  думаю,  поделиться  своими
соображениями?   С   Гонсалесом?  Он  как  решето,  в  нем  ничего  не
удерживается,  а  соображения  мои  не  дай  бог  кому-нибудь   станут
известны,  и,  главное,  что это мои соображения. Джону-маленькому? Не
доверяю я ему.  То есть,  доверяю полностью в нашей работе. А вот, как
бы  это  деликатней  выразиться,  в некотором,  что ли,  толковании не
доверяю.  Очень он уж какой-то правильный.  Одно слово - идеалист,  ну
или честный. У нас это одно и то же.
     Пожалуй, поговорю с О'Нилом. Тот поймет.


        "Глава III. ПОМОЖЕМ ПРАВОСУДИЮ"


     О'Нил понял.  Я  пригласил  его в небольшой бар "Под сапогом",  в
котором частенько собираются в свободное (и в служебное, замечу, тоже)
время полицейские нашего управления.  Бар как бар. Над входом метровый
старый сапог из железа скрипит на  ветру.  Внутри  особой  чистоты  не
наблюдается.  Но  ее здесь никто и не требует.  Длинная стойка покрыта
стершейся  кожей,  десятка  два  столиков  на  железных  ножках,   без
скатертей.  Пьют здесь все, кроме коньяка, - дорог. А так пиво, виски,
красное и белое вино, разные наливки, водки. Закусывают чем бог послал
-  маслинами,  орешками,  бутербродами  величиной с подводную лодку...
Сидим.  Молчим.  С О'Нилом любой разговор превращается  в  собственный
монолог.
     - Слушай,  - говорю,  -  я  тут  поразмышлял.  Все-таки  свинство
получилось с этим Маруччи.
     - Сволочи! - изрекает О'Нил.
     "Кто? -   думаю.   -  Судьи?  Гангстеры?  Адвокаты?  Неважно!"  Я
продолжаю:
     - Слушай,   если  правосудие  такое  беспомощное,  давай  поможем
правосудию. А? - и смотрю на него испытующе.
     - Как? - спрашивает и опрокидывает двойную порцию виски (конечно,
ирландского). Он всегда пьет двойную порцию и, между прочим, не одну.
     - А так,  - мне надоедает вся эта дипломатия, и я приступаю прямо
к делу,  - давай его сами прикончим. В конце концов, может быть, судьи
просто оказались слишком добрыми. Бывают же добрые судьи!
     - Добрые - не знаю,  - говорит О'Нил,  - честные - нет!  -  и  он
опрокидывает "за воротник" очередную порцию.
     - Ну, неважно, - говорю. - Важно, что мерзавец...
     - Сволочь! - рычит О'Нил.
     - Ладно,  пусть  сволочь.  В  общем,  этот  Маруччи  оказался  на
свободе.  Это возмутительно.  Надо исправить,  его ведь должны были бы
приговорить к смертной казни,  если б она у нас была.  Но раз судьи не
приговорили, приговорим мы, а заодно и приведем приговор в исполнение.
Ну, как?
     О'Нил хлопает меня по плечу с такой силой, что, будь я поменьше и
полегче,  вошел бы в табурет,  на котором сижу,  как гвоздь, под самую
шляпку.
     - Ты настоящий парень,  Джон!  - говорит О'Нил и в связи  с  этим
опрокидывает еще порцию. - Маруччи сволочь, - добавляет он деловито. -
Ты умней меня, говори, что надо делать, - и смотрит хитро.
     А что  делать?  Никакого  плана у меня нет.  Я и предложение свое
сделал больше в расчете на О'Нила,  сведет,  мол,  меня  с  кое-какими
ребятами,  о  существовании  которых я подозреваю.  Однако ни с кем он
меня не свел и пришлось обходиться своими силами.
     Меня этот  Маруччи  в  лицо  не  знал,  поэтому никаких оснований
опасаться я не имел.
     ...Поздно вечером  мы подъехали к тому бару,  где Маруччи,  как я
понял,  проводил большую часть своего времени,  и, дождавшись, пока он
выйдет с приятелями,  тихо поехали за ним.  Между прочим,  это был уже
четвертый вечер, что мы за ним охотились. Но то он уезжал с кем-нибудь
на машине,  то его до дому провожали друзья или еще что-нибудь.  А тут
попрощался с какими-то типами и дальше побрел один.
     Погода, надо сказать,  благоприятствовала:  дождь,  ветрище, чуть
дома не сносит,  и район какой-то гнусный,  облезлые дома,  тротуары в
ямах, фонари с побитыми лампочками... Мразь!
     Когда на совсем глухой  улочке  оказались,  я  ускорил  движение,
обогнал  Маруччи,  притормозил  и,  выйдя  из  машины,  предъявил свое
удостоверение.
     - Патруль, - говорю, - проверка документов. Вы Пеликоне?
     Он сначала  испугался,  по-моему,  даже   бежать   хотел,   потом
успокоился.
     - Какой я Пеликоне! Я Маруччи. Вот мои документы, - сует мне.
     - Маруччи,  -  с  сомнением  качаю  головой и,  достав из кармана
какую-то картонку,  перевожу взгляд с нее на него.  - А вот у нас фото
Пеликоне, и уж больно вы на него смахиваете.
     - Да бог с вами,  - бьет себя в грудь Маруччи.  - Не Пеликоне  я.
Вот же документы, и фото там мое есть. Вы сравните, сравните!
     - Вот что, - говорю, - поехали в участок, там разберемся.
     - Да чего разбираться, вы только взгляните! Я же...
     - Поехали,  - беру его за руку,  - если ошиблись, на машине домой
отвезем, по такому дождю только выиграешь - давай залезай.
     Тем временем О'Нил пересел за  руль,  поднял  воротник  плаща,  в
машине  темно,  так  что Маруччи его не узнал.  Продолжая возмущаться,
залез со мной на заднее сиденье,  и мы поехали. Я надел ему наручники,
объяснил:
     - Таковы правила, уж не взыщи.
     И вот, когда мы выехали на главную улицу, где от огней светло как
днем,  он в какой-то момент увидел в зеркальце лицо О'Нила и сразу все
понял.
     Знаете, я никогда не думал,  что человек может до  такой  степени
измениться буквально за долю секунды. Постареть на двадцать лет.
     Маруччи ссутулился,  лицо стало белее бумаги, губы обвисли, глаза
потухли.  Он тяжело задышал, словно запах неминуемой смерти душил его.
Да, да, смерть имеет свой запах, и он почувствовал его.
     Некоторое время катили молча.  Я внимательно слежу за ним, как бы
он чего-нибудь не выкинул. Он сидит и молчит.
     И вдруг я слышу его хриплый шепот:
     - Ребята, у меня есть деньги - две тысячи. Я отдам
     - Где они у тебя? - спрашивает О'Нил, - может, в твой банк заедем
или у тебя чек, как тот?
     - Да нет,  - бормочет Маруччи, - с собой они, вот в этом кармане,
в верхнем внутреннем,  можете проверить,  я все  отдам.  А  потом  еще
столько   же   донесу  завтра,  скажите,  куда,  клянусь,  принесу.  Я
клянусь...
     Теперь он торопится,  захлебывается словами,  чего-то обещает,  в
чем-то уговаривает, объясняет.
     Я не слушаю.  Мне вдруг сделалось противно и тоскливо. И эта ночь
с ее чертовым бесконечным дождем,  и  этот  трусишка,  жулик,  убийца,
подонок,  который  старается  нас разжалобить,  а сам наверняка никого
никогда не жалел,  и даже О'Нил с его бычьей шеей,  застывший,  словно
цементная глыба, на переднем сиденье... Ну их всех к дьяволу!
     - Слушай, - говорю я О'Нилу, - ну его к дьяволу!
     Но, перехватив  в  зеркальце взгляд моего коллеги,  умолкаю.  Мне
делается не по себе.  Я определенно не хотел  бы  оказаться  на  месте
Маруччи.
     Мы выезжаем на загородное шоссе.
     Теперь Маруччи замолк окончательно. Он еще жив, но и уже мертвец.
     С полчаса мы колесим по проселку,  наконец подъезжаем к  какой-то
глубокой яме, заброшенному песчаному карьеру или выработке, уж бог его
знает что это. Видимо, О'Нил присмотрел это место заранее.
     Машина останавливается,  и  мы  все  выходим.  И тогда происходит
непонятное.  О'Нил вынимает из кармана нож и по самую рукоятку вонзает
его Маруччи в спину. Тот падает как подкошенный.
     Видя мой удивленный взгляд, О'Нил поясняет:
     - По пуле установят служебный пистолет.
     Затем он залезает Маруччи в  карман,  вынимает  деньги,  деловито
пересчитывает и половину подает мне.
     - Что мы, зря старались? - Он пожимает плечами и, столкнув тело в
яму, направляется к машине.
     Но вот что интересно:  перед этим он вынимает из кармана какую-то
бумажку и засовывает ее Маруччи в карман.
     Любопытно. Но  я  ни  о  чем  не  спрашиваю.  Я  чувствую   такую
усталость,  словно  один вырыл всю эту гигантскую песчаную дыру.  Ну и
денек! Хорошенькую идейку я подкинул О'Нилу. Молодец Леруа! Лучше б ты
свои гениальные идеи запирал подальше в ящик.
     Едем обратно,  голова пустая.  О'Нил  завозит  меня  домой  и  на
прощанье говорит:
     - Ты молодец, Джон! Ребята оценят. До завтра!
     У меня  нет сил спросить,  какие ребята и как оценят.  Я вяло жму
ему руку и, едва поднявшись к себе, валюсь на постель.
     На следующий день все же на работу не опаздываю.
     Все нормально,  как всегда.  Погода отличная,  в кармане  приятно
шелестит  тысяча монет.  В конце концов,  что произошло?  Ничего.  Два
полицейских выполнили свой долг,  наказали преступника,  уж коли судьи
не смогли или не пожелали этого сделать. Просто мы помогли правосудию.
     Идет утреннее оперативное совещание.
     Как всегда,  начальник, самодовольно поглаживая живот, начинает с
планетарных проблем.
     - Число  преступлений  растет,  -  изрекает он и смотрит на нас с
таким видом,  будто именно мы главные виновники этого.  - Например,  в
ФРГ  за один год прирост,  - деловито сообщает он,  словно речь идет о
поголовье скота,  - 5,5%.  В Париже число убийств возросло  на  7%,  а
ограблений и краж в метро,  автобусах,  на вокзалах и в музеях - на 58
%.  Слышите,  в музеях!  - Он смотрит на нас гневным  взглядом,  и  мы
подозрительно оглядываем друг друга, не спрятал ли кто-нибудь в задний
карман брюк Венеру Милосскую.  - Что касается всей Франции в целом,  -
зловеще  продолжает начальник,  - то за год там совершено 3,4 миллиона
преступлений.  Уж про Америку я не говорю, она всем нам подает пример:
5 миллионов преступлений в год.  - Он восхищенно щелкает языком и, как
бы извиняясь,  добавляет:  - У нас в стране, конечно, поскромней, но и
население поменьше. Впрочем, наши цифры вы и сами знаете. Знаете?
     После некоторого неловкого молчания Джон-маленький,  этот  ученый
муж, говорит:
     - Знаем, господин комиссар.
     - Конечно,  знаем,  -  развязно подхватывает Гонсалес,  но тут же
затыкается, потому что вдруг начальник спросит.
     - Да?  Ну  ладно,  - продолжает тот,  - перейдем к текущим делам.
Зачитываю сводку.  -  Он  начинает  излагать  все,  что  произошло  за
вчерашние  день  и  ночь.  Убийств  столько-то,  грабежей  столько-то,
похищений, драк, налетов...
     Мы слушаем, скрывая зевоту. Ждем, когда речь дойдет до конкретных
заданий. И тут я неожиданно слышу:
     - В  заброшенном  карьере  в  восемнадцати  километрах  от города
найден,  убитый ударом ножа в спину,  некий Маруччи,  тридцати  восьми
лет,  рецидивист.  Проходил, между прочим, по нашему отделу. В кармане
пиджака обнаружена карточка со знаком черепа  и  скрещенных  костей  и
надписью "Черный эскадрон", следов убийц не обнаружено.
     Я затаил дыхание,  мне показалось, что начальник смотрит на меня.
Или на О'Нила, мы сидим рядом. Но может, только показалось?
     Начальник делает паузу и многозначительно произносит:
     - Конечно,  этого  подонка  не  жалко,  наверняка  счеты  сводили
бандиты между собой.  Но  объективно  они  помогли  правосудию.  -  И,
помолчав,  добавляет со вздохом сожаления:  - Эх,  не тех этот "Черный
эскадрон" на тот свет отправляет, не тех!
     Помолчав еще, начальник продолжает зачитывать сводку.
     "Не тех, - размышляю я, - а кого надо? Кто те?"
     Наконец, доходит очередь и до заданий.
     Нам с Гонсалесом выпадает какая-то ерунда,  а вот на долю  О'Нила
приходится неприятная штука. Поступил сигнал, что один из ребят нашего
отдела "подвержен коррупции",  как изящно выразился начальник, а проще
говоря, берет взятки. Была тут одна история с каким-то рестораном, где
кого-то убили,  наш парень там присутствовал и вот якобы все  потушил,
получив  за  это  приличный  куш.  Вообще-то  такими вещами занимается
другой отдел,  специальный,  но из уважения к нашему начальнику и чтоб
подчеркнуть, что наказание может быть и дисциплинарным, не обязательно
уголовным, поручили нам. Мол, сами набедокурили, сами и разбирайтесь.
     Тогда-то и произошел у меня с О'Нилом странный разговор. Подходит
он ко мне и говорит:
     - Слушай, Джон, не в службу, а в дружбу - одолжи Гонсалеса на это
задание.
     - А что случилось,  - удивляюсь,  - ты же сам моего тезку хвалил,
разладилось что-нибудь?
     - Да нет, - мнется, - он парень что надо, но не в таком деле.
     - Не понимаю, дело-то простое.
     - Вот именно, - говорит.
     - Ты можешь толком объяснить? - спрашиваю.
     - Пойми,  кто-то из наших ребят сделал маленький бизнес.  Что тут
плохого? Мы все не ангелы. А теперь его за это тягать будут. Зачем это
нужно?
     - Ну, согласен, - говорю, - но почему Джон-маленький не годится?
     - У него взгляды какие-то странные,  - туманно поясняет О'Нил.  -
Уж больно он прямой,  как палка,  честный чересчур - словом, не созрел
еще.
     Я задумываюсь,  действительно, что-то в этом Джоне-маленьком есть
такое,  эдакое.  Идеалист он,  я же вам говорил. И в таком простом, но
деликатном деле может оказаться не на высоте.
     - Ладно, - соглашаюсь, - бери Гонсалеса.
     Тут пора, видимо, прочесть вам небольшую лекцию о специфике нашей
работы.  А  то  вы там сидите в ночных колпаках,  с сигаретой в руке у
телевизора и думаете,  что мы, стражи порядка, не спим двадцать четыре
часа  в сутки,  оберегая ваш покой,  и получаем за это миллионы.  Так?
Признайтесь, так вы думаете?
     Представьте, что ошибаетесь.  Я не хочу сказать, что мы нищие, но
все-таки,  имея в виду,  чем приходится заниматься,  платят нам  мало.
Зато требуют много. И чтобы мы раскрывали преступления в том числе.
     Ни один полицейский в нашей стране и, насколько я знаю, в Италии,
и  в Англии,  и в Америке,  и во Франции,  не может работать,  не имея
своих осведомителей. У всех у нас есть с десяток подонков, которые нам
регулярно доносят на других подонков.
     А чем прикажете платить?  Вот именно.  Поэтому  я  смотрю  сквозь
пальцы  на  кое-кого,  у  кого  в  его баре в подвальном туалете порой
продается наркотик, или кто торгует спиртным без лицензии, или заходит
иной раз к соседям в квартиру без их ведома и не через дверь,  а через
окно, чтобы одолжить деньжат до лучших времен. Зато я получаю сведения
по крупным делам, которые раскрываю. За что мне честь и хвала.
     Это я так,  примитивно объясняю.  На самом-то деле  все  сложней.
Приходится  защищать  моих  "подопечных" от моих коллег,  которые не в
курсе дела,  и взаимно не трогать их "подопечных",  о которых они меня
предупреждают.  Сами понимаете.  Один американский полицейский написал
книгу "Полиция в беде". Это мне, конечно, Джон-маленький рассказал (он
прямо  помешанный  - все,  что касается полиции,  не просто читает,  а
прямо  изучает).  Так  вот  там  черным  по  белому  написано:   "Если
полицейские   начнут  арестовывать  информаторов  других  полицейских,
начнется полный хаос". Верно сказано. Вот и приходится ломать голову -
кого сажать, кого нет. Не простое дело, скажу я вам.
     Мы все,  как правильно заметил  О'Нил,  отлично  знаем,  где  нас
угостят  бесплатно  кружкой  пива,  где  всучат  блок сигарет (это для
рядовых,  я-то могу претендовать на большее).  Приходят к нам и такие,
как  Джон-маленький,  у  которых  нет  широты взглядов.  Их,  конечно,
приобщают,  растолковывают,  что  к  чему.  Если  упрямятся,   создают
атмосферу  морального осуждения.  Плохо ведь,  когда в стаде заводится
паршивая овца...
     Но бывают  у  нас  и  такие гадкие "подопечные",  которые за свои
грехи отделаться всего лишь информацией не могут.  Они тогда кое-что к
этому   добавляют.  Наш  начальник,  помнится,  сообщил  на  очередной
оперативке,  что  в  США  преступные  синдикаты  (какая-то   сенатская
комиссия  это  установила)  каждый  год  тратят  на подкуп полиции 4,5
миллиарда  долларов,  что,  мол,  больше,  чем   вся   зарплата   всем
полицейским страны! Ну еще бы, страна-то богатая!
     С возмущением начальник нам об этом сообщил,  грозил пальцем.  "В
нашей стране этого нет,  говорил, и быть не должно. Имейте в виду!" Мы
имеем.  Но все же бывают, разумеется, исключения. Вот как этот случай,
на расследование которого послали О'Нила.
     Ничего особенного, мне потом Гонсалес рассказывал:
     - Пришел  в этот ресторан человек,  напился,  начал буянить.  Ну,
хозяин его и вывел. А в процессе выведения тот умер...
     - Что   значит   "в   процессе   выведения"?   -   говорю.  -  Ты
по-человечески можешь выражаться?
     - А что тут неясного?  - обижается.  - Он его вывел из ресторана,
тот,  наверное,  пытался его ударить,  хозяин в ответ ударил хулигана.
Ну,  может, немного перестарался, а тот небось хрупкого был здоровья и
вот скончался...
     - Ладно, а при чем тут наш коллега?
     - Он там в это время  был,  в  этом  ресторане,  зашел  случайно,
выпивал. Но, во-первых, он был в штатском, во-вторых, не на дежурстве.
Ну, просто зашел, как обыкновенный гражданин. Почему, спрашивается, он
должен был вмешиваться?
     - Так он полицейский или нет? - спрашиваю.
     - Полицейский,  - подтверждает Гонсалес, - в смысле профессии, но
не полицейский в смысле времяпрепровождения. Ведь он просто сидел, как
гражданин,  и  выпивал.  Поч