зывать Джон-маленький. В отличие от меня, Джона-большого. Еще бы, он
- метр семьдесят,  я - метр девяносто!  Совсем молоденький,  только из
нашей школы, весь такой ладный, быстрый, точный Он про эту школу много
рассказывал, я вам как-нибудь перескажу.
     Наконец, третий - О'Нил, ирландец. Мне сдается, что мало на свете
есть полиций,  где бы не служил хоть один ирландец.  Он - "стрела" для
Джона маленького.  Здоровый парень,  ростом с  меня,  весом  побольше,
конечно,  рыжий, спокойный, а по части болтливости вполне компенсирует
Гонсалеса,  если тот рта не закрывает,  то этот,  наоборот, раскрывает
только,  чтоб  пожрать,  в  этом  деле он рекордсмен.  И если не поел,
становится мрачным, злым, агрессивным. Выпить тоже не дурак.
     Вот такая компания.  Столы наши в одной комнате, и, между прочим,
по ним легко догадаться,  кто где сидит.  У О'Нила  всегда  там  стоит
термос   с  чаем,  какие-нибудь  бутерброды,  пакетики  с  поджаренным
картофелем (а в глубинных ящиках,  если покопаться, найдется и кое что
покрепче  чая).  У  Гонсалеса  на  столе  полный хаос - бумаги,  дела,
журнальчики  легкомысленного  содержания,   фотографии   кинозвезд   и
спортивных чемпионов,  рекламные проспекты... У Джона-маленького стол,
как танцплощадка в парке перед грозой,  - пустота полная, у него все в
ящиках разложено, вынимает только когда надо.
     Вот так.  У меня,  конечно,  все выглядит нормально.  Нужное  под
рукой,  не нужное - в корзине для мусора. (Правда, я не всегда отличаю
нужное от не нужного.)
     День мой строится так.  Встаю, полчасика занимаюсь изометрической
гимнастикой,  гантелями,  эспандером, лезу под душ, бреюсь, одеваюсь и
выхожу.  Завтрак и вообще еду я готовить не люблю, хоть и умею. Захожу
в кафе на углу и съедаю  что  под  руку  попадется,  потом  сажусь  на
автобус и отправляюсь в присутствие.  В восемь сижу за рабочим столом.
Джон-маленький уже на месте и вежливо здоровается.
     О'Нил приходит  с  опозданием на одну-две минуты,  хлопает нас по
плечу так,  что мы чуть не падаем  со  стула,  и  орет  во  все  горло
"Салют!".  Бывают  дни,  когда  он  больше  ни  одного  слова так и не
произносит.
     С опозданием  минимум  на  четверть часа,  запыхавшись,  виновато
оглядывая нас, влетает Гонсалес.
     - Понимаешь,  -  бормочет  он,  - вот незадача.  Ну что ты будешь
делать?  Автобус уходит,  бегу,  а наперерез мне кошка!  И черная! Ну?
Пришлось подождать,  пока пройдет кто-нибудь. И назло, только какая-то
старушенция плетется,  пока она кошкин маршрут пересекла, два автобуса
прошли!  Ну?  А что было делать? - в глазах его столько скорби, словно
он потерял любимого человека. - Ведь черная! Я бы, конечно...
     Он еще  что-то  бормочет,  но в это время раздается сигнал,  и мы
двигаемся на утреннюю оперативку.
     Ее проводит начальник. Он любит это делать обстоятельно, сообщает
всякие цифры и факты глобального масштаба,  никакого отношения к  делу
не имеющие. Этим, по его выражению, он "расширяет наши горизонты".
     - Вы,  мальчики,  - говорит он (мы все для  него  мальчики,  хотя
кому-то и за сорок,  и кто-то весит побольше ста кило граммов),  - вы,
мальчики,  должны понимать,  для чего служит полиция.  Наша  задача  -
борьба с преступлением!  - Он говорит это с таким видом, словно открыл
новую планету.  - Защита нашего общества,  самого  демократического  и
свободного  общества  в  мире,  от посягательства убийц,  насильников,
грабителей,  бандитов, фальшивомонетчиков... (он еще долго перечисляет
все  возможные  виды преступников,  но заканчивает всегда одинаково) и
подрывных  элементов.  Запомните  -  подрывных  элементов,  всех  этих
экстремистов,   "красных",   забастовщиков,   студентов,   разных  там
демонстрантов!
     Я, конечно,  не очень в этих делах разбираюсь,  но наш начальник,
по моему,  еще меньше,  он всех валит в одну кучу. Я слышал краем уха,
как  один его коллега (тоже комиссар) как-то сказал ему:  "Ты все-таки
не в политической полиции служишь,  а в уголовной.  Вот и лови убийц и
воров".  А наш отвечает:  "Для меня коммунист и убийца одно и то же, я
бы их всех..." И так выразительно тряхнул рукой -  указательный  палец
вытянут, большой поднят. Вот такой у нас начальник! Ему палец в рот не
клади. Уж кто-кто, а он демократию защитит!
     Пока он вещает,  мы дремлем.  Никуда не денешься, так даже лучше.
Пусть выговорится,  а то станет еще наши недостатки разбирать,  знал я
таких начальников. Нет, пусть уж лучше "расширяет наши горизонты".
     - Понимаете вы,  что за один  год,  -  доносится  до  меня  голос
начальника  сквозь  дремоту,  -  у нас в стране было зафиксировано 1,6
миллиона преступлений,  а раскрыто меньше четверти!  Это же черт знает
что!  В  нашем  отделе я этого не допущу.  Мы будем раскрывать минимум
одну треть! Треть - вот задача!
     Он произносит  эти слова с пафосом,  делает паузу и уже будничным
тоном продолжает.
     - А теперь перейдем к текущим делам.
     Мы просыпаемся, ерзаем на стульях, шелестим блокнотами.
     Начальник зачитывает сводку.
     - Так,  вчера - тянет он,  - так,  значит, значит, так: убийств -
семь,   ограблений   -   пятнадцать,   изнасилований  -  три,  смотри,
всего-навсего  три,  драк  -   тридцать   семь,   краж   -   двадцать,
самоубийств...  Ну,  это не наше дело,  пожары...  тоже...  Ну, что ж,
спокойный денек, отличный денек. Вот бы всегда так.
     Действительно, по  сравнению  с  другими днями вчерашний выглядит
вполне мирно.
     Дальше идет,   как  мы  ее  называем,  диспетчерская  работа.  Мы
получаем задание и разбредаемся по разным направлениям. Куда? Ну, вот,
хоть такой день.
     Месяца три назад была совершена попытка ограбления банка.  Ничего
особенного в этом нет, банки у нас грабят по нескольку штук ежедневно.
Есть такие, на которые нападали раз по десять. Удивительно было не то,
что напали на банк,  а то, что грабителей задержали. Вот это случается
не часто.
     Вы когда-нибудь заходили в нашем городе в банк?  Нет? Тогда опишу
вам его.  Обычно это величественное здание с мраморным  или  гранитным
нижним  этажом.  Двери  -  грузовик  может  проехать,  кованые решетки
толщиной в руку,  с позолотой.  Внутри,  как в церкви,  огромный  зал,
колоннада,  в  середине  массивные  столы,  на  которых  клиенты могут
заполнять свои чеки.  Вдоль стен стойка,  за  ней  клерки,  мужчины  и
женщины,  стучат  на  машинках,  нажимают  клавиши компьютеров,  пишут
бумаги.  Главное,  конечно,  касса.  Это такая клетка  из  толстенного
пуленепробиваемого стекла,  герметически захлопывающаяся,  так что газ
не проникнет.  Подходит клиент к окошечку,  ему выдвигают ящичек, куда
он  кладет  документы  на получение денег.  С другой стороны ящичек от
кассира закрыт герметической заслонкой,  потом кассир придвигает его к
себе,   берет   документы,  кладет  деньги  -  все  это  время  ящичек
герметически закрыт уже от клиента - и снова выдвигает его.
     А на стенах,  в колоннах, в разных хитрых местах телекамеры. Если
налет,  любой служащий поднимает руки вверх, а ногой нажимает кнопку -
включается телекамера, в соседнем полицейском отделении звучит сигнал,
на всю улицу воет сирена...
     Я еще  забыл  вам  сказать,  что  у  дверей  стоит  парочка дюжих
молодцов с пистолетами и дубинками у пояса,  а  в  дежурке  таких  еще
трое-четверо сидит.
     И все же банки грабят  вовсю.  Нам  как-то  наш  начальник,  этот
любитель статистики в международных масштабах, цифры приводил.
     В Лос-Анджелесе,  например,  624 ограбления  банков  за  год.  А?
Ничего,  почти  по  два  в  день.  А  в  Вене куда меньше,  по полтора
ограбления в месяц. Всего-то!
     Вам, конечно,  интересно узнать,  как грабят банки, как при такой
защите,  о которой я вам рассказал,  все же запросто удается и  деньги
взять, и спокойненько покинуть место действия. Извините. Не получится.
Еще не хватало мне тут  устраивать  курсы  повышения  квалификации  по
части ограбления банков. А то как бы и вам не пришла охота попробовать
свои силы  в  таком  предприятии.  А  что?  Если  уж  двенадцатилетние
мальчики с игрушечными пистолетами взялись за дело...
     А в тот раз, о котором я рассказываю, преступников задержали. Они
стали  жертвами уличного движения.  У нас оно сумасшедшее.  В часы пик
куда быстрее было бы ехать на ослах, чем на автомобилях. Так вот, убив
одного  из охранников и прихватив два мешка денег,  грабители,  числом
четверо, выбежали на улицу и вскочили в ожидавшее их такси. Такси было
угнано  за  два  часа  до налета.  За рулем сидел водитель в форменной
фуражке.
     Как только преступники вскочили в машину, она сорвалась с места и
выехала на резервную зону.  (У нас  в  городе  крайняя  правая  полоса
уличного движения отведена только для автобусов и такси.)
     Так бы они и смылись,  если б  не  случай.  Ох  уж  этот  случай!
Сколько  тщательнейшим  образом разработанных планов рушится из-за его
величества случая. Вот и на этот раз.
     Хотя, учитывая   число   алкоголиков   в   нашей  стране,  особой
случайности в этом случае не было. Просто какому-то подвыпившему типу,
сидевшему  (а  у  нас  таких тысячи) за рулем своей "вольво",  надоело
плестись в бесконечной веренице еле  двигающихся  машин,  и  он  резко
свернул на резервную полосу.  Такси преступников врезалось в "вольво".
Треск,   грохот,   скрежет,   крики...   Сбежался   народ,    появился
регулировщик,   подоспели   преследователи.   Грабителей   схватили  и
отправили куда надо. Следствие недолгое - все и так ясно.
     Оказывается, нет.   Те  четверо  признают  свою  вину  -  а  куда
деваться,  их сто свидетелей видели, служащие банка, прохожие... А вот
тот,   что  сидел  за  рулем,  все  отрицает.  Меня,  мол,  заставили,
пригрозили, что если сбегу, то найдут и убьют. Он ни в чем не виноват,
только  сидел  в машине,  никого не грабил,  никого не убивал.  Сидел,
дрожал от страха. Те четверо подтверждают.
     И тут  к  нам поступает записка.  Написана явно женской рукой.  В
записке сказано,  что не только этот липовый таксист был в  сговоре  с
преступниками, но он-то и есть главарь шайки, он разработал весь план,
и вообще это не первое их ограбление,  и все это  можно  доказать.  Но
писавшая  боится  за  свою жизнь и потому в полицию не идет,  а,  вот,
пишет.  И если в  полиции  хотят  получить  доказательства,  то  пусть
принесут  положенную денежную награду на место встречи,  которое автор
письма укажет по  телефону.  Зачем  такие  сложности,  почему  сначала
писала, а потом собиралась звонить - неясно. Ну, женщина ведь, чего вы
хотите?  Словом,  позвонила  она  раза  два  еще,   в   конце   концов
договорились встретиться на каком-то пустыре,  в подъезде заброшенного
дома, что выходит на маленькую площадь. На площади фонарь, и, если что
не так,  ей,  наверное, из этого подъезда все будет видно и она сумеет
куда-нибудь спрятаться.  Ну,  не знаю.  Такие вот условия. И начальник
говорит:
     - Вот вы,  Леруа,  с напарником пойдете  туда  к  десяти  вечера,
отдадите ей деньги и возьмете доказательства.  Да не забудьте расписку
у нее взять,  а заодно и проверьте документы, мало ли что, может быть,
ее  придется свидетелем вызвать?  Доказательства,  что принесет,  тоже
проверьте,  не липа ли?  Да будьте поосторожнее,  все  же  с  деньгами
идете. Мало ли что они там задумали - может, сообщники.
     Вечером мы с Гонсалесом отправляемся на эту дурацкую операцию.  У
меня к ней душа не лежит.  Какой-то пустырь,  развалины, народу кругом
никого, непонятная баба...
     Подходим, действительно,   фонарь  яркий  горит  (кому  он  здесь
нужен?),  и никак его не минуешь,  чтобы к подъезду этому подобраться,
правильную позицию выбрала.
     Договариваемся так:  Гонсалес становится у стены дома напротив, в
темном  углу,  меня прикрывает.  А я иду в подъезд.  Сердце колотится,
душа в пятках, но иду.
     Вхожу, пахнет сыростью,  отбросами и еще чем-то знакомым. Чем же?
Наконец соображаю - кровью,  уже знаю,  что будет  дальше.  Настроение
портится окончательно.  Вынимаю фонарь,  делаю два шага.  Так и есть -
вот она лежит.  Молодая еще,  одета прилично,  в руках зажала портфель
так,  что не вырвешь. Но зачем вырывать, они просто вынули из него все
бумаги. Потом, конечно, после того, как всадили ей в спину нож
     Следов борьбы,  как выражаются в наших протоколах, не обнаружено.
Как потом установили,  когда она пришла в этот подъезд (и  почему  она
такое  место  выбрала?),  ее уже ждали.
     Вот и вся история.  Несложное такое дело.  Тех четверых, конечно,
осудили.  Ну а главный,  за неимением против него улик,  был оправдан.
Пытался прокурор обвинить его в сообщничестве,  но адвокат  без  труда
доказал,  что тот действовал под влиянием страха.  Он очень испугался,
когда ему пригрозили. А вы бы не испугались? Ну вот, и он тоже.
     Я этот  случай и не вспомнил бы,  если б не одна деталь,  которая
мне потом долго не давала покоя.  Откуда убийцы все таки  узнали,  где
она  должна  была с нами встретиться?  Ведь если б следили за ней,  то
после нее в подъезд вошли,  а не раньше.  Кто мог им сообщить? Судя по
ее поведению,  она вряд ли кому-нибудь проговорилась, значит, только у
нас в полиции обо всем этом знали. Кто же предупредил убийц?..
     И я  вспомнил,  что  мне  как-то Джон-маленький рассказывал,  он,
между прочим, молодой-то молодой, но много чего знает. Вообще толковый
парень.  Один  недостаток  -  не  все в нашей работе одобряет.  Эдакий
идеалист.  Начитался рекламных объявлений в журналах:  "Хочешь  помочь
людям - становись полисменом!" И стал. Помогать-то мы помогаем, но вот
кому и как? Не такой это простой вопрос, я к нему еще вернусь.
     Так вот, как-то Джон-маленький мне рассказал, он это в английской
газете "Дейли экспресс" вычитал. Там говорилось, что однажды грабители
совершили  налет  на лондонский банк "Ллойд бэнк лимитед" и прихватили
девять миллионов фунтов стерлингов.  А пока шло следствие,  250  тысяч
осело в карманах полицейского начальства.  Эта газета,  говорит,  даже
написала:  "Такого  еще   не   знала   история   Скотланд-Ярда".   Про
Скотланд-Ярд  не  скажу,  но  у  нашего  начальства  небось оседает не
меньше.  Впрочем,  это я так,  пошутил.  Не вздумайте моему начальнику
сказать, он такого юмора не поймет.
     ...Однажды прихожу на работу после задания,  копаюсь в документах
Все как обычно. Напротив за столом бубнит Гонсалес.
     - Понимаешь,  не могу решить,  менять  машину  или  нет  (у  него
какой-то  древний "форд",  и он без конца мечтает продать его и купить
маленькую БМВ,  но все денег не хватает).  Если я продам мою за тысячу
монет,  то  придется  приложить  еще  тысячу.  С  другой стороны,  моя
колымага еще года два протянет. Вот я и думаю... помнишь, как Кафуньет
все не знал, что со своей слишком длинной тросточкой делать. "Наверху,
жаловался,  набалдашник красивый - не хочется резать,  а внизу она мне
не длинна". Ха-ха-ха...
     Он заливается смехом (никто его не поддерживает) и снова начинает
морочить нам голову своими автомобильными проблемами.
     Джон-маленький смотрит на  часы  -  половина  первого  -  встает,
достает  из-под  стола  гантели  и  начинает "работать".  Он всегда за
полчаса  до  обеда  это  делает.  Поразительный  парень  -  все  время
занимается  самосовершенствованием.  Я  думаю,  он  далеко пойдет,  во
всяком случае, дальше нас всех.
     Вот тогда-то  раскрывается  дверь  и  в  комнату врывается О'Нил.
Именно врывается, а не вплывает, как обычно. Его кирпичного цвета лицо
на этот раз белее потолка.  Губы в ниточку,  глаза горят. Мы его таким
никогда не видели.  Некоторое время он стоит  посреди  комнаты,  а  мы
вопросительно смотрим на него.
     - Маруччи встретил, - выдыхает он, - в баре. Зашел выпить, он там
сидит. Сволочи!
     Мы не верим ушам.  Чтобы вам было ясно,  о чем идет  речь,  нужны
некоторые  пояснения.  Год  назад  этот  самый Маруччи попался,  когда
пытался всучить в банке липовый чек.  Преступление не бог весть какое,
и  непонятно,  почему он стал оказывать яростное сопротивление,  ранил
двух служащих,  пытался скрыться на машине.  При этом отстреливался  и
попал  одному  полицейскому,  другу  О'Нила,  в ногу.  В конце концов,
Маруччи все же задержали.  На суд он  явился,  окруженный  адвокатами.
Полицейский тот на всю жизнь остался хромым, но от претензий к Маруччи
отказался.  Никто ничего не мог понять,  и лишь много позже он, выпив,
проболтался,  что  получил от преступника такого отступного,  что,  по
сравнению с этим, назначенная ему пенсия выглядит жалкими чаевыми.
     Маруччи со   всеми   своими  адвокатами  защищался  отчаянно.  Он
признавал все,  не говорил только одного - откуда  у  него  чек.  Было
ясно,  что  он кого-то покрывает,  но кого,  так никто и не узнал.  По
совокупности - все же трех человек ранил,  в том числе полицейского, -
ему дали приличный срок.  И что же - едва год миновал, а он сидит себе
в баре,  потягивает пиво!  Могу  себе  представить,  что  почувствовал
О'Нил.  Он,  прямо скажем, парень не сентиментальный, но за друга того
изувеченного очень переживал.
     О'Нил долго молчит. Наконец говорит:
     - Еще зубы скалит, сволочь. "Ах, инспектор, - смеется, - давно не
видались.  Как  поживаете?" Скрутил я его и в участок - решил,  что он
сбежал.
     О'Нил умолкает, вытирает свою бычью шею платком.
     - Ну! - торопим.
     - Да все у него в порядке.  Подал апелляцию,  пересмотрели,  - он
машет рукой, - и выпустили под надзор. А поднадзорным в бары ходить не
запрещается.  -  О'Нил  помолчал.  - Еще грозился жалобу подать - пока
вел,  я ему бока все-таки помял  немного.  Да  не  стал,  сказал,  что
прощает  меня по случаю старого знакомства.  О'Нил замолчал теперь уже
надолго, а мы стали возмущаться.
     - Вот,  -  расшумелся  Гонсалес,  - мы,  значит,  жизнью рискуем,
головы подставляем.  Нас,  как  куропаток...  А  преступники,  у  кого
кошелек  потолще  (а у кого из них тощий!),  не успеешь оглянуться - и
уже на свободе. И еще на нас же жалобы строчат.
     Гонсалес продолжает  возмущаться,  а Джон-маленький,  не прерывая
свои гантельные упражнения, между двумя выдохами констатирует:
     - Да...  мы-то... всех защищаем... а вот нас... кто бы защитил...
куда суд смотрит?..
     Я отвечаю на его наивный вопрос.
     - Туда смотрит,  - говорю,  - где  больше  дают.  У  кого  карман
пошире.  Судьи, между прочим, тоже люди и хотят хорошие машины иметь и
в горы ездить отдыхать.  Ты видел,  во Дворце правосудия  стоит  такая
мраморная  баба,  глаза завязаны,  а в руках весы,  называется Фемида.
Она,  конечно, из-под повязки ничего не видит, но на какую чашу больше
монет положили,  очень даже ясно чувствует. Так что суду и смотреть не
надо...
     - Судьи,  конечно,  не  рискуют,  что  их  подстрелят,  - говорит
Джон-маленький, он спрятал гантели и завязывает галстук, - но все же я
бы тех, кто стреляет в полицейских, судил построже.
     - Самим надо судить,  - неожиданно произносит О'Нил.  - Других  -
пусть судьи. А если нашего тронут - наш суд и должен быть.
     - Ну,  этого никто не разрешит,  - говорит Джон-маленький, - есть
закон,  там все определено,  чем нам заниматься,  чем прокуратуре, чем
суду. Но за нападение на полицию необходимо строже карать, это верно.
     О'Нил осуждающе смотрит на него.
     - Эх ты,  сосунок,  - роняет.  - Ничего,  есть среди нашего брата
поумней, кто знает, что делать.
     - А что? - взрывается Гонсалес. - Я бы...
     - Когда поумнеете,  поймете.  - О'Нил окидывает нас презрительным
взглядом и выходит из комнаты.
     - Один генерал,  - начинает Гонсалес, - привез сына к священнику,
чтобы тот его умнее сделал. Приезжает через год...
     Но мы не слушаем. Пора на обед.
     Как ни странно,  эта маленькая история вызвала много  разговоров.
То  ли  О'Нил сумел заразить коллег своим возмущением,  то ли это было
каплей, переполнившей чашу, так или ина