т. Наконец Принц
Датский не выдержал и воскликнул:

- Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас! Он уважал чужую отвагу.

- Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, - сказал он.
- Но я никак не могу отвыкнуть...

- От чего?

- Высказывать свои чувства в стихах.

- Почему ты об этом заговорил?

- Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдем на
минутку. И я тихо прочту. Тебе одному! Хочешь?

Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне
захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на
ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа.

Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И
сказал:

- Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же
наступать на горло собственной песне?

Понял я: не речи, не отметки

Остаются в памяти навек.

В этот день ты доказал нам, Деткин,

Что делами славен человек!

Чтоб хвалу могли воздать мы смелости,

Ты вернись в сохранности и целости!

Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил:

- Хочешь, я пойду вместе с тобой?

- И я пойду, - сказала Наташа.

В ее фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной
букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле).

Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть.
Наоборот, после трех Наташиных слов мне захотелось продолжить свое
существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был
рисковать собой во имя высокой цели: спасти ее маму. И всех наших мам!
Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении.

На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека
на многое.

- Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, - сказал я. -
Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная
мудрость гласит: "Один в поле не воин!"

Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в
конфликт со старой народной мудростью. "Наверно, ни одна мудрость не
годится на все случаи жизни!" - решил я. В тот день мысли и обобщения
буквально одолевали меня.

- В данном случае, - сказал я, - совершенно необходимо, чтобы воин был в
поле один. Но вы все время будете рядом со мной! - Я взглянул на Наташу. -
Ну, а если я не вернусь...

- Ты вернись в сохранности и целости! - сам себя процитировал Принц.

- Постараюсь, - ответил я.

- Ты уходишь? - с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без
руководства. Все-таки командиром был я!

- Что ты задумал? - спросила Наташа. - Может быть, скажешь? Что ты
задумал?..

- Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника!

- Устранишь? В каком смысле? Физически? - испуганно прошептал Покойник. - В
каком смысле?..

- В том смысле, в котором надо!

- Устранишь? - растерянно сказал Глеб. - Но ведь это... он, знаешь... Его
все тут... как огня!

"Уж ты бы помалкивал!" - хотел я ответить Глебу. Но удержался:
расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить,
вынести ему приговор.

- Значит, идешь один? Окончательно? - спросил Принц. Я чувствовал, что
друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались
со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг:
сбросил с себя пальто.

- Ты простудишься, - сказала Наташа.

- Что поделаешь! Это необходимо. Она протянула руки и взяла мое пальто.
"Если что... пусть это будет память обо мне", - хотел я сказать. Но не
сказал.

- В случае чего... ты кричи, - попросил Принц. Он предложил это из лучших
намерений. Но я взглянул на него с удивлением.

- Кричать? Ни за что!

- Что же нам делать? Бездействовать?

- Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и
незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено!

- Навсегда? - спросил Покойник.

- Навсегда или временно - какое это имеет значение? Важно, что путь к
телефону будет свободен! Я вам незаметно махну...

- Почему незаметно? Ты маши позаметнее. А то мы не заметим, - сказал Принц.

- Будь осторожен... - тихо попросил Глеб.

"Думал бы раньше!" - мысленно дал я ответ. И смелым, решительным шагом
двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности.

А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью.
Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением,
видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы
растворяется в густой дождевой пелене...

Я вошел в дачу. Сердце мое билось так сильно, что я придержал его рукой. И
стал подниматься по "ворчливо-скрипучей" лестнице, которая не скрипела.
Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо... Но об этом я старался
не думать.

Сверху опять донеслось бормотание:

- Ах, вы все еще трепыхаетесь! Тогда уж мы вас добьем! Ах, вы так?.. Тогда
мы вас бац по загривку!

Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на
секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро
взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг
задержался: распахнул куртку, разорвал свою старую рубашку на тех самых
местах, где она уже была заштопана, потом и ее распахнул, чтобы было видно
мое голое тело. Я толкнул дверь. Племянник по-прежнему играл сам с собой в
"дурака".

Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник, мне показалось,
в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял свое огромное
тело из-за стола:

- Это ты... парнек?

- Я... - ответил я, дыша так, чтоб он понял, что я почти задыхаюсь.

- Сквозь стену прошел?

- Нет... Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только
чуть-чуть. Сбросил пальто - и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез.
Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам!

- Чего же не смылся?

- Мне вам нужно сказать... Сообщить!

- Смелый ты, я погляжу, парнек. А если я тебя обратно туда запихну, как
сельдь в банку?

- Запихните! Пожалуйста!.. Я сам с удовольствием запихнусь. Но сначала
послушайте. Я должен вам сообщить...

На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки.

- Я бы вас выпустил. Немного попозже. - Он захихикал. - Но раз вы сами
хвост подымаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: "Не подходить!" А
ты, парнек, подошел? Начихал, значит! Запихну я тебя обратно. И будешь
сидеть тихо, будто мать родная не родила!

- Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте!

- Чего там?.. - Он махнул на меня рукой, словно на комара.

- Мы обнаружили там... исключительно интересную запись! На крышке стола.
Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана
карандашом и чуть-чуть стерлась. Но зато очень важная! И адресована лично
вам!

- Мне?

- Лично вам! Представляете?

- Мне лично?

- Вам! Не верите? Можете посмотреть!

- На столе?

- Прямо на круглой крышке. Если вам за какие-то бумажки музей объявил
благодарность, то уж за стол с надписью... Наверно, портрет ваш в музее
повесят. И всем экскурсантам будут рассказывать!..

- А может, и деньжатами пахнет?

- Заплатят! - уверенно сказал я. - Во-первых, за стол: это же предмет,
непосредственно связанный с жизнью писателя. И его творчеством! Потом, он
же всего на трех ножках... А в музее знаете как? Чем старее вещь, чем
больше поломана, тем сильней за нее хватаются. Слышали, говорят: "Музейная
редкость"? Это, значит, что-нибудь поломанное или разорванное. А во-вторых,
там же надпись, обращенная к вам! Табличку прибьют: "Из личного архива..."
Я такие читал. И повесят портрет... Ваш портрет!

- Ну, ты не умничай! - Племянник вновь махнул на меня рукой. - Не твоих
мозгов это дело, парнек. Веди-ка меня. Если правду говоришь, всех выпущу. А
если наврал, тоже выпущу... дух из тебя! Понял?

Довольный собой, он рассыпал мелкий, противный смешок. И затопал вниз,
перешагивая через две или три ступени. Я еле за ним поспевал.

"Лишь бы не сорвалось! - думал я. - Ну, а если сорвется... Я погибну в
подвале. И не так, как Аида и Радамес, которые все-таки были вдвоем. Нет, я
закончу свою жизнь в темном, сыром одиночестве! Все решится буквально через
секунды. Вот сейчас! Вот сейчас..."

Я вытер со лба капли страха. Даже не очень опытный глаз мог бы безошибочно
определить: меня трясла лихорадка. Как хорошо, что Наташа была далеко!

Наконец мы остановились у двери, ведущей прямо в подвал.

Племянник схватился за щеколду. Железо со ржавым стоном проехало по железу.
Потом он повернул круглую головку английского замка.

- Проходи-ка, парнек...

- Нет, вы вперед проходите. Вы ведь старше! Я себе не позволю...

- Вежливый ты, парнек! Не люблю вежливых.

Он шагнул в сырой мрак подвала.

И в то же мгновение дверь, которую я смело и решительно толкнул ногой,
захлопнулась. Щелкнул замок, от которого ни у кого не было ключа... На
всякий случай я тут же навалился на щеколду и с трудом задвинул ее.

- Парнек, ты что? - послышалось за дверью.

- Не хочу вам мешать, - с плохо скрываемым злорадством ответил я.

- Открой дверь! Откр-р-р-ой!

- А вы нам открыли?

- Ну, пар-р-рнек! Ну, ты у меня...

- Пока что не я у вас, а вы у меня... сидите в подвале.

- Сейчас я твоих дружков... Я их всех! Будто мать родная не родила!.. Я
их...

- Сначала найдите!

- Да я их!

- Посидите вдвоем со скелетом!

Он стал колотить в дверь ногами. Но она была прочно обита ржавым железом.

- Попробуйте пролезть через другую дверь, - посоветовал я, зная, что через
нее пролезет только маленькая головка Племянника. Или его нога.

- Навр-рал? Ты мне навр-рал?

- Нет, я сказал правду. Подойдите к столу - и убедитесь!

Послышался топот его ножищ.

"Вот сейчас он остановился возле стола... - думал я. - А сейчас вот читает:
"Племянник! Передай привет своей тете!"

- Откр-р-рой! - раздался крик из глубины подземелья, похожий на рев
циклопа, запертого в пещере.

Чувство законной гордости переполнило меня! Был открыт путь к телефону.
Наташина мама была спасена!..

ГЛАВА XI,
в которой мы слышим разные голоса и топот погони...

- Как тебе удалось? Как ты это совершил? Как сделал? Как?! Расскажи!

- Важен результат, - отвечал я на вопросы своих друзей. - Он сидит в
подвале? Сидит! Он кричит в подвале? Кричит! Остальное, как говорится,
детали.

- Победителей не судят! И не расспрашивают!.. - изрек Покойник.

Ему не хотелось, чтобы мной восторгались, чтоб меня расспрашивали. И хоть
наши желания решительно не совпадали, я тоже сказал:

- Зачем оглядываться назад? Лучше будем смотреть вперед!

- Я слышал, что у военных принято анализировать военные операции, которые
привели к победам, - сказал Принц Датский. - На них учатся остальные.

Мне не хотелось вслух анализировать свою "операцию". Ведь я перехитрил
Племянника... А хитрость со стороны всегда выглядит менее выгодно, чем
прямая схватка, чем смелость, проявленная в открытом бою. "Если бы они
слышали своими ушами, как Племянник грозил запихнуть меня обратно в подвал,
словно сельдь в банку, - рассуждал я, - они бы поняли, что я проявил не
только находчивость, но и храбрость. Но они этого не слышали и уже не могут
услышать. Пусть же догадываются сами. Вдруг Наташа подумает, что Племянник
струсил, испугался меня! Я не буду с ней спорить. К сожалению, она вряд ли
может так подумать..." И хотя я предложил не оглядываться назад, мне
внезапно захотелось, чтобы они услышали рычание Племянника и поняли, какого
противника я победил.

Всем не терпелось добраться до телефона, но я предложил:

- Давайте спустимся на минутку!

Спустились все, кроме Глеба... Он, который старался первым выполнять мои
приказания и даже, подобно Мироновой, заранее угадывать их, тут вроде бы не
расслышал. Я не стал насиловать его волю.

Может, он боялся, что я и его тоже загоню в подземелье.

А может быть, считал себя не вправе издеваться над Племянником, который еще
недавно был его верным сообщником. Соучастником его преступления! И вновь
передо мной возникла загадка, которую еще предстояло понять, разгадать:
"Зачем Глеб звонил Племяннику? Зачем просил его запереть нас в подвале?
Зачем?!"

Мы подошли к двери, обитой ржавым железом, и я крикнул:

- Ну, как там дела? Какое у вас настроение? Племянник стоял по ту сторону
возле самой двери, как тигр возле металлических прутьев клетки.

- Откр-рой! - заорал он. - Откр-рой!

Все отскочили в сторону. Но я остался на месте. Я даже не шелохнулся. И с
плохо скрываемой насмешкой произнес:

- Мы же освободились собственными силами. Без вашей помощи. Вот и вы
постарайтесь! Проявите инициативу, находчивость. Посидите, похудейте -
тогда, может быть, пролезете через ту дверь, через которую мы...

- Я р-разнесу дачу! - кричал Племянник.

- Тетя будет очень огорчена, - спокойно ответил я. И обратился к своим
друзьям: - Прошу вас наверх! К телефону. Прошу!

Все тихо мне подчинились. Мы вошли в комнату, которую когда-то снимал у
тети Племянника Гл. Бородаев. Она переходила прямо в террасу, а терраса
выходила прямо во двор.

Телефона я в комнате не увидел. И внутренне похолодел: неужели все мои
старания оказались напрасными?

Но уже в следующий миг я внутренне отогрелся: Глеб поднял со стула старый
женский халат, и оказалось, что телефон скрывался под ним.

- Зачем это? - спросил я.

- Тетя очень боится... Если соседи, которые с других дач... То всегда будут
просить... Она прячет, чтобы не знали. Он ведь прямой!

- В каком смысле?

- Сразу соединяется с городом... Такой только дедушке... В благодарность...

К аппарату была прибита потускневшая пластинка:

"Гл. Бородаеву от благодарных читателей".

Рядом лежала бумажка, на которой были записаны телефоны: милиции, "скорой
помощи", пожарной команды и еще какой-то.

- Это чей? - спросил я.

- Тети Племянника, - сказал Глеб. - Она в городе. Он ей звонит. Сообщает...

- Понятно.

Острая наблюдательность немедленно подсказала мне, что никто не решается
первым снять трубку. Вдруг отключен за неуплату? Или испорчен?..

Смелым движением руки я поднес трубку к уху: раздался гудок. Наташин
телефон я знал наизусть. Но она не знала, что я его знал. И я не хотел,
чтоб она об этом догадывалась: ведь я чуть не с первого класса звонил ей и
долго дышал в трубку, а потом перестал дышать.

- Наташа, какой у тебя номер?

Она ответила. Я набрал... Послышался женский голос. Он был мне отлично
знаком: раньше, услышав его, я сразу же вешал трубку. Но сейчас не повесил,
а передал Наташе:

- По-моему, твоя мама.

- Мамуля, - сказала она так нежно, что острое чувство зависти вновь
проникло мне прямо в сердце.

Если б она сказала таким голосом "Алик", я отдал бы все самое дорогое:
новый велосипед (двухколесный!), и шариковую ручку, и бильярд с
металлическими шариками!

Она продолжала:

- Нет, не из города... Мы еще здесь, на даче. Опоздали на электричку. Все
хорошо. Ты не волнуйся. Я буду часов в одиннадцать. Попроси, пожалуйста,
Анну Петровну, чтобы не уходила. Чтобы еще посидела с тобой... дождалась
меня, если может. Попросишь? Честное слово? Нет, все хорошо! Сейчас мы на
даче. Нет, не на улице. Ты не волнуйся. Просто опоздали на электричку.
Целую тебя!

"Уж этого-то мне никогда не услышать!" - с плохо скрываемой грустью подумал
я.

И вдруг она сказала:

- Спасибо, Алик!

- Не стоит. Пожалуйста... - ответил я и громко закашлялся, чтоб не
услышали, как заколотилось в груди мое сердце.

Я вновь поднял трубку и протянул ее Мироновой: я уступал место женщинам!

- Сколько минут можно разговаривать? - спросила Миронова.

- Сколько хочешь. Ты же не в автомате.

- Разве не ясно? - задал вопрос Покойник.

- Что? - спросила Миронова.

- Разве не ясно, что и другие родители тоже волнуются? И что поэтому не
надо затягивать? Разве не ясно?..

Он заговорил в своей излюбленной форме. Миронова быстро набрала номер. Я,
как детектив, постарался представить себе весь ее разговор полностью,
угадывая и то, что ей отвечали.

- Валентин Николаевич! - закричала Миронова.

- Ты говоришь...

- Издалека! - закричала Миронова.

- Очень плохо...

- Слышно! - крикнула она. - Это потому, что я нахожусь за городом.

- Тебе нужно...

- Маму! Или папу. Или брата. Или сестру.

Я понял, что Миронова любит подсказывать не только учителям, но и соседям
по квартире. Всем, кто старше ее. И главнее!

Потом подошел брат, потому что Миронова назвала его по имени:

- Передай маме, Михаил, что я приеду в одиннадцать. Или в одиннадцать часов
десять минут. Потому что мы опоздали на электричку. Повтори все это слово в
слово!

- Ты приедешь в одиннадцать. Или в одиннадцать часов десять минут, -
повторил брат Михаил. - Потому что ты опоздала на электричку.

- Не я опоздала, а м ы. Мы все опоздали! - строго поправила Миронова. -
Повтори еще раз!

Он повторил. На этот раз без ошибок, потому что она повесила трубку. Не
сказала ни "целую", ни "до свидания", а просто повесила. Я понял, что
Миронова умеет не только подчиняться, но и приказывать. Тем, кто моложе ее.
В том, что брат был моложе, я почти не сомневался, хотя она и называла его
Михаилом. И все же, чтобы проверить свою догадку, спросил:

- Это младший твой брат?

- Он моложе на один год и семь месяцев, - ответила Миронова.

Острая наблюдательность и на этот раз не обманула меня.

Как только Миронова отошла от аппарата, Покойник, не дожидаясь моего
приглашения, сам бросился к телефону.

Но его номер был занят.

- Разве нельзя было в другое время? Разве можно так долго? - ворчал
Покойник. И неожиданно заорал: - Мамочка, это я! Телефон был так долго
занят... Ты звонила дежурному? Какому? Ах, по городу? В больницу? И в морг?!

Его мама волновалась так, будто Покойник умер. Потом Покойник зачем-то
сообщал, что мы на даче одни, то есть без взрослых. Тут уж голос его мамы
стал так ясно слышен, будто она была не в городе, а на соседней даче.
Покойник объяснил:

- Нет, мы не сами... Нам Нинель разрешила!

- Зачем? Зачем ты это сказал?! - Я дернул его за рукав.

Но было уже поздно. Мама кричала, что она родила Покойника не для того,
чтоб его потерять. Или что-то похожее.

Я вновь, как опытный детектив, мысленно представил себе весь разговор.

- Как ваша учительница могла это сделать? Ведь мы же ее предупреждали! -
кричала мама.

- Когда предупреждали? - удивился Покойник. И я еще раз понял, насколько
лучше, если на родительское собрание идут не родители, а идет старший брат:
Покойник не знал никаких подробностей.

- Ну, уж это последняя капля! - кричала мама, будто с соседней дачи. Но
всех слов не было слышно, и мне приходилось догадываться.

- Как это последняя? В каком смысле? - продолжал удивляться Покойник.

Я понял, что его мама была среди тех, которые нападали на нашу Нинель.

Глеб пригнулся так низко, как не пригибался еще никогда.

- Иди! Твоя очередь! - сказал я с плохо скрываемой злостью.

- Я потом... После тебя... Я могу после...

- Еще бы: у тебя дома ведь никто не волнуется! Ты, конечно, заранее
предупредил. Уж ты-то знал...

Никто из ребят нас не понял. Но мы хорошо поняли друг друга. Глеб заранее
знал, что мы поздно вернемся. Он сделал для этого все, что мог. И, конечно,
еще утром предупредил, чтоб его не ждали.

- О Нинель Федоровне ты не подумал? - тихо, немного приглушив свой
справедливый гнев, спросил я. И угрожающе, но шепотом, чтоб другие не
слышали, добавил: - Скоро я выясню все. Все мотивы! Зачем тебе было
нужно?.. А? Потом объяснишь! А теперь звони. Как ни в чем не бывало! Иначе
все догадаются раньше времени. Он колебался.

- Звони, будто и у тебя дома волнуются! Он подчинился.

- Мы тут... Я поздно... В одиннадцать... - сообщил он то, что его папа, сын
писателя Гл. Бородаева, и раньше прекрасно знал.

Я издали обдавал Глеба холодной струей презрения. Но так, чтоб эта струя не
попала