Сергей Александрович Абрамов.
    Рыжий, красный и человек опасный


   Сказка-быль


   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: С.Абрамов. "Стена". Повести
   Издательство "Детская литература", Москва, 1990
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 3 марта 2002 года
   ---------------------------------------------------------------------


   Глава первая
   КЕША И ГЕША

   Эта престранная, почти невозможная история началась в субботу, в жаркую
июньскую субботу, в первый выходной первого летнего месяца, в первую субботу
долгих школьных каникул.  Дети в этот день не пошли в школу, а родители - на
работу. В этот день не звонили будильники, нахально врываясь в утренние сны.
В этот день не стаскивал никто ни с кого одеяла,  не совал в руки портфель с
учебниками,  тетрадями, рогатками и трубочками для стрельбы жеваной бумагой,
не гнал на занятия.  В этот день ожидались походы в зоопарк, в парк культуры
и  отдыха,  бешеная гонка на виражах "американской горы" и  гора мороженого,
лучшего в мире мороженого за семь копеек в бумажном стаканчике.
   Короче говоря,  это был день всеобщего отдыха, и провести его следовало
с толком и со вкусом. Иннокентий Сергеевич Лавров знал это совершенно точно,
и  план субботнего дня  был  у  него продуман досконально -  может быть,  не
считая мелочей,  но  ведь  все  мелочи-то  не  учесть,  а  серьезные этапные
мероприятия утверждены еще  вчера  с  Геннадием Николаевичем Седых,  с  коим
мероприятия эти и надлежало претворить в жизнь.
   Иннокентий Сергеевич давно проснулся,  но еще лежал под одеялом,  делал
вид,  что  спит,  ловил  последние минуты уединения,  когда можно подумать о
своем,  о наиважнейшем,  подумать не торопясь, не урывками - между завтраком
и, к примеру, выносом мусорного ведра, - а спокойно.
   Но -  ах какая досада!  -  не долго продолжалось спокойствие. В комнату
вошла мама и сказала уверенно и властно:
   - Кешка, вставай и не валяй дурака! Я же вижу, ты притворяешься...
   Конечно,  если бы Иннокентию было лет эдак двадцать пять, он вполне мог
бы  возмутиться насилием над  личностью,  заявить протест,  не  послушаться,
наконец.  Но моральная и экономическая зависимость от родителей не оставляла
ему права на протесты и возмущения.  Нет,  конечно же, он вовсе не смирился,
протестовал,   бывало,  и  протестует,  даже  на  бунты  решался.  Но  бунты
подавлялись, а последующие экономические и моральные санкции были достаточно
неприятны.
   Помнится,  как-то собрались они с Геннадием в поход, а мать возьми да и
скажи:
   - Какой еще поход, когда у тебя гланды!
   Интересное кино: гланды у всех, а в поход не идти ему!
   Ну,  бунт,  конечно, восстание, лозунги, требования всякие, а родителям
это все как комар укусил. Более того, отец заявляет грустным голосом:
   - А я еще хотел тебя с собой на рыбалку завтра взять...
   Иннокентий заинтересовался, приостановил бунт, спросил у отца:
   - А куда?
   - Какая  теперь тебе  разница?  -  ответил тот.  -  Ну,  на  Истринское
водохранилище. У дяди Вити там моторка стоит.
   - Это  здорово,  -  позондировал почву  Иннокентий,  так  осторожненько
позондировал.
   - Конечно,  здорово,  -  согласился отец,  -  только  теперь  для  тебя
рыбалочка плакала:  будешь сидеть дома  в  наказание за  скверный характер и
непослушание.
   А  сам тогда на  рыбалку поехал и,  заметьте,  ничего не  привез,  даже
окунька дохленького. А насчет логики - полная слабость. Судите сами: в поход
- гланды мешают, а на рыбалку с гландами - милое дело. Иннокентий указал ему
на несоответствие, так мать вступилась.
   - Сравнил, - говорит, - тоже! Там бы отец за тобой смотрел...
   А самой-то и невдомек,  что в тринадцать лет человек может сам за собой
посмотреть. Сейчас дети взрослеют значительно быстрее, чем в старые времена.
Явление  известное,  но  родители,  признавая  акселерацию  в  мировом,  так
сказать,  масштабе,  почему-то не замечают ее в стенах собственной квартиры.
Это,  к  сожалению,  всюду так,  не  только у  Иннокентия.  Они с  Геннадием
обсуждали эту проблему не раз и  пришли к  выводу,  что спорить с родителями
бессмысленно:  их  не  убедить.  Надо  признавать за  ними  право  сильного,
вырабатывать тактику и  теорию  для  сотрудничества,  прощая  им  неизбежное
желание руководить.  Тем более что опыт у родителей немалый. Отец Иннокентия
- журналист,   пишет  о  проблемах  науки  и,  когда  не  воспитывает  сына,
рассказывает ему такое,  что дух захватывает: о телекинезе, к примеру, или о
пульсирующих галактиках. А мать - врач. И гланды - ее специальность. Так что
тогда, с рыбалкой, и спорить-то бессмысленно было.
   Геннадию легче:  у него только бабушка, а родители в Японии. Они у него
дипломаты и  приезжают домой раз в году,  в отпуск.  И тогда им некогда сына
воспитывать:  они его долго не видели,  соскучились,  а  желание воспитывать
приходит благодаря каждодневному общению. Вот у бабушки Геннадия это желание
никогда не исчезает. Она прямо-таки живет одним этим желанием...
   Мама подняла жалюзи на окне,  и  в  комнату ворвался как раз этот самый
июньский день,  жаркий субботний день,  и солнце мгновенно высветило паркет,
пустив по  нему золотую реку,  по которой поплыли две лодки,  два курильских
кунгаса, полные синей рыбой горбушей.
   Мама взяла лодки и кинула их к кровати:
   - Тебе сколько раз говорить,  чтобы ты  не разбрасывал по комнате вещи?
Быстро умывайся - и завтракать! Отец ждет.
   Иннокентий вздохнул тяжело, сунул ноги в тапочки, которые, конечно, уже
не были никакими лодками,  пошлепал в ванную.  Плохо, что завтрак уже готов:
надо  было  встать пораньше и  проверить собственную меткость.  Если пустить
воду из крана,  а потом зажать отверстие пальцем,  то сквозь маленькую щелку
вырывается восхитительная сильная струя. Ее можно направить в любую сторону,
и однажды Иннокентию удалось наполнить водой мыльницу на стене.  А до нее от
крана  добрых два  метра!  Правда,  тогда  же  он  устроил в  ванной комнате
небольшой потоп - и ему попало, но это уже издержки производства.
   Эксперимент  повторить  было  некогда,   да  и  нельзя:  мама  сзади  с
полотенцем стояла,  торопила -  скорей-скорей!  -  будто от того, как быстро
Иннокентий умоется и почистит зубы,  зависела работа отца.  А она совершенно
не зависела ни от чего, она и не предполагалась сегодня. Это Иннокентий знал
абсолютно точно,  он имел с отцом накануне вечером встречу на высшем уровне,
и  две стороны пришли к единодушному мнению о необходимости присутствия отца
на  показательном запуске  опытной модели  самолета КГ-1,  который состоится
именно сегодня,  в субботу,  часов эдак в двенадцать.  А почему не раньше? А
потому что следовало кое-что доделать,  докрасить там, довинтить - как раз с
десяти до  двенадцати.  Конструкторы рассчитывали успеть все сделать за  два
часа.  "К"  -  это  был Кеша,  Иннокентий Сергеевич.  "Г" -  Геша,  Геннадий
Николаевич.  А цифра означала,  что до сих пор Кеша и Геша авиамоделизмом не
занимались.
   Вообще их так все и  называли:  Кеша и  Геша.  Иногда даже соединяли их
имена.  Кто, допустим, ужа в школу принес? Ответ: КЕШАИГЕША. Такое странное,
почти  марсианское имя:  КЕШАИГЕША.  Когда  человеку  тринадцать лет  -  уже
тринадцать!  -  и он перешел в седьмой класс - уже в седьмой! - он прекрасно
понимает толк в разных там марсианских именах. Но он совсем не против, когда
его величают по имени-отчеству.  Это солидно.  Это обязывает.  Это, наконец,
приятно волнует самолюбие.
   Плохо  то,  что,  кроме Кешиного отца,  никто их  по  имени-отчеству не
называет. А тот называет. Вежливо и с достоинством. Вот как сейчас.
   - Иннокентий Сергеевич, не разделите ли нашу трапезу?
   Тут и отвечать надо соответственно:  "Отчего же не разделить?  Премного
благодарен".
   И  даже  надоевший творог  кажется гениальным творением кулинарии:  все
зависит от того, как к нему подойти.
   - Состоится ли запуск КГ-1,  интересуюсь с почтением?  - Это отец из-за
"Советского спорта" выглянул.
   - Всенепременно.   -   Кеша  поднатуживается  и   вспоминает  еще  одно
"великосветское" выражение: "наипрекраснейшим манером".
   Отец хмыкает и закрывается "Спортом",  а мать говорит, нарушая заданный
стиль:
   - Ешь аккуратно, все на скатерть роняешь... Сил моих нету!
   Склонность матери к  гиперболизации невероятна:  если бы  Кеша ронял на
скатерть все,  то что бы,  интересно, он ел? А десяток творожных крошек не в
счет, мелочи быта. Кеша собирает их в ладошку, высыпает в тарелку.
   - Благодарствую. - Он не выходит из стиля. - Позвольте откланяться?
   - Позволяем, - говорит мать.
   И Кеша бежит к двери, крича на ходу:
   - Папка, ты не уходи никуда! В двенадцать, помнишь?
   Хлопает дверь - и вниз с шестого этажа.

   Бежать по  лестнице можно  по-разному.  Можно через ступеньку -  способ
проверенный  и   довольно  тривиальный.   Можно  через  две  -   тоже  часто
встречающийся в практике способ. Но если левой рукой опираться на перила, то
можно  прыгать сразу через несколько ступенек.  Кешин рекорд -  пять.  Гешка
однажды прыгнул через семь,  но сам своего рекорда больше не повторил.  А  у
Кеши все стабильно:  не один раз через пять ступенек,  а все время, до двери
подъезда,   махом  через  порог,  и  бег  с  препятствиями  окончен.  Дальше
начинается бег по пересеченной местности, а с кроссом у Кеши полный порядок,
тут он даже Гешу с его семью ступеньками обставит как миленького.

   Геша ждет Кешу на лавочке у подъезда,  сидит пригорюнившись, прижимая к
груди  КГ-1,   завернутый  в  чистую  простыню.  У  Кеши  возникает  сильное
подозрение, что простыню Геша стащил у бабки: это хорошая индийская простыня
с  цветочками,  новая,  крахмальная.  Геша качает модель,  как мать любимого
ребенка, только колыбельную не поет. Кеша садится рядом:
   - Ты чего раскис?
   Несмотря на общее марсианское имя, Кеша и Геша абсолютно не похожи друг
на   друга.    В   их   дружбе   проявляется   всесильный   закон   единства
противоположностей.  Кеша рыж, коренаст, шумен. Геша - черен, щупловат, тих.
Геша типичный интеллигентный ребенок.  Ему бы скрипку в руки, на шею бант и:
"А  сейчас,  товарищи,  юный  вундеркинд  Геннадий  Седых,  тринадцати  лет,
исполнит полонез Огинского!" Но нет,  не исполнит:  слуха у Геши нет. У него
нет ни слуха, ни голоса, но он любит петь и поет все без разбору.
   Геша всегда несколько томен и грустен: он считает, что это ему идет. Он
поднимает воротник школьной курточки, скрещивает руки на груди, прислоняется
к  стенке.  Он  мыслит,  не  тревожьте его.  Может  быть,  он  пишет  стихи?
Опять-таки  нет:  за  свою  жизнь Геша  сочинил лишь  одно  двустишие такого
сомнительного содержания:  "А у Кешки,  а у Кешки не голова, а головешка", в
коем намекал на цвет волос своего друга, за что и был бит другом.
   У интеллигентного Гешки была одна,  на взгляд бабушки, ужасная страсть:
он любил паять.  То есть не просто паять -  кастрюли там и чайники.  Нет, он
паял схемы.
   Это  красиво звучит -  паять схемы.  Геша  паял  схемы радиоприемников,
припаивал   конденсаторы,   сопротивления,   полупроводники  всякие,   потом
укладывал все это в  пластмассовый корпус,  купленный на нетрудовые доходы в
магазине "Пионер",  что на улице Горького,  и поворачивал колесико,  которое
должно было  включить этот  приемник,  дать ему  голос или  просто звук.  Вы
думаете,  звука не было?  Звук был,  и  в этом-то и заключалась великая сила
Геши: его приемники всегда работали, и работали не хуже магазинных.
   Конечно,  у него валялось дома два-три приемничка, еще не доведенных до
совершенства.  А  остальные давно  нашли  своих  хозяев:  Геша  был  щедр  и
раздаривал поделки друзьям.  Он дарил их, грустно улыбаясь, просто запихивал
в руки: "Берите, берите, мне не нужно, я еще сделаю".
   Например,  у  Кеши  имелось восемь  разноцветных коробочек,  до  отказа
набитых  радиодеталями.  Коробочки  принимали "Маяк"  и  прочие  программы с
музыкой и песнями,  которые не умел,  но любил исполнять безголосый Геша.  А
Кеша, напротив, исполнял их с некоторым умением.
   У  Кеши,  конечно,  внешность не  тянула  на  высокую интеллигентность.
Таких,  как Кеша, снимают для книг о детском питании, что в раннем детстве с
ним и  произошло:  какой-то  залетный фотограф,  знакомый отца,  щелкнул его
своим "никоном" и поместил в журнале "Здоровье" с зовущей надписью:  "Он ест
манную кашу".
   К  слову  сказать,  Кеша  действительно ел  манную кашу.  И  что  самое
ужасное, он писал стихи. И стихи эти печатались. Правда, пока лишь в стенной
газете, но вы же сами знаете, как трудно начинают великие...
   В  довершение ко  всему перечисленному Кеша не  умел паять.  Когда дело
доходило до молотка, рубанка или паяльника, таланты Кеши заканчивались. Нет,
он  не  был  мастером и  даже не  мог  быть подмастерьем.  Но  зато он  умел
руководить и вдохновлять.
   И  Геша  высоко ценил это  довольно распространенное среди человечества
умение. Геша говорил, что в присутствии Кеши ему гораздо лучше работается.
   Модель КГ-1  была  сработана Гешей как  раз  в  присутствии Кеши.  Кеша
скромно  хотел  зачеркнуть  букву  "К"  на   фюзеляже  самолета,   но   друг
воспротивился.
   - Я без тебя бы сто лет возился...
   А  так  сто лет сжались до  размеров недели,  и  вот вам финал:  запуск
модели на пустыре возле детских песочниц.  Финал - это торжество, а Геша был
грустен...
   - Ты  чего  раскис?  -  повторил Кеша,  потому  что  видел,  что  Гешка
действительно чем-то всерьез расстроен.
   - Плакали наши испытания.
   - Это почему?
   - Козлятники победили.
   - Когда?
   - Почем я знаю? Сегодня утром, наверно...
   Кеша посмотрел на  пустырь.  Рядом с  песочницами стоял крепко врытый в
землю двумя ногами-столбами зеленый стол, стол-великан, могучий плацдарм для
домино.  И плацдарм этот был занят прочно и,  видимо,  навсегда.  Козлятники
действительно победили.


   Глава вторая
   КЕША, ГЕША И КОЗЛЯТНИКИ

   - Где же теперь в футбол играть? - растерянно спросил Кеша.
   Известно,  в  минуту растерянности на  ум приходят самые что ни на есть
нелепейшие мысли.  Ну,  спрашивается, при чем здесь футбол, когда на руках у
Геши модель нелетанная,  неиспытанная,  можно сказать,  еще  не  родившаяся?
Поэтому Геша и сказал саркастически:
   - На проезжей части улицы - где ж еще!
   Гешу  футбол  в  этот  момент  не  волновал,  хотя  лучшего  вратаря не
существовало во  всех  дворах на  правой стороне Кутузовского проспекта.  Но
футбол в  текущий момент был  делом  двадцать пятым.  А  первым делом  была,
конечно же,  кордовая модель, чудо-аэроплан с красными крыльями и бензиновым
моторчиком.  Ее  на проезжей части улицы не запустишь:  это вам не в  футбол
играть.
   Конечно же,  козлятники заняли лишь малую часть пустыря,  но и  это уже
было катастрофой.  Разве какой-нибудь взрослый человек допустит, чтобы рядом
с  местом его раздумий кто-то гонял рычащее и воняющее бензином создание или
грязный мяч,  которым можно попасть в голову,  в руку, в комбинацию костяшек
домино на столе.
   "Бобик сдох",  как говаривал слесарь Витя,  принимая скромную трешку от
Гешиной  бабушки  или  Кешиной  мамы  в   благодарность  за   мелкий  ремонт
водопроводной аппаратуры.
   - Слушай,  Гешка,  -  загорелся Кеша, - а давай пойдем к ним и попросим
разрешения пустить самолет, а?
   - Ты идеалист, - сказал Геша. - Такие никогда не разрешат.
   - О людях надо думать лучше, - настаивал идеалист Кеша.
   - О  людях надо думать так,  как  они  того заслуживают,  -  недовольно
сказал Геша, но все же встал, оправил индийскую простыню на модели, вздохнул
тяжело: - Пошли попробуем?
   - Рискнем...
   Они медленно - так идут на казнь или к доске, когда не выучен урок, что
почти одно и то же,  -  пошли сначала по асфальтовой дорожке, потом по траве
мимо школьного забора -  словом,  привычным маршрутом "бега по  пересеченной
местности".  Они подошли к свежеврытому столу и остановились.  За столом шла
баталия.
   - Дубль-три! - орал пенсионер Петр Кузьмич, общественник, член общества
непротивления озеленению, активный домкор стенной газеты при домоуправлении,
личность  несгибаемая,   поднаторевшая  в   яростной  борьбе  с  пережитками
капитализма в квартирном быту.  -  Дубль-три!  -  орал он и шлепал сухонькой
ладошкой о  зеленое  поле  стола,  сухонькой ладошкой,  к  которой  намертво
приклеилась черная костяшка "дубль-три".  А может, вовсе и не приклеилась, а
просто ускорение,  с  которым Петр  Кузьмич бросал сверху вниз свою ладошку,
превышало земное,  равное девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду
и присущее свободно падающей костяшке.
   - Это хорошо, - спокойно ответствовал Петру Кузьмичу другой пенсионер -
Павел Филиппович, полковник в отставке, тоже общественник, но менее усердный
в общественных делах.  - Это хорошо, - ответствовал он и аккуратно, тихонько
прикладывал свою костяшку к еще вибрирующему "дублю" Петра Кузьмича.
   - Смотри,  Витька!  - угрожающе говорил Петр Кузьмич своему напарнику -
как раз тому самому слесарю Витьке, имеющему неприглядную кличку Трешница.
   - Я смотрю, Кузьмич, - хохотал Витька, - я их щас нагрею, голубчиков! -
И удар его ладони о стол,  несомненно, зарегистрировала сейсмическая станция
"Москва".
   А  у  Павла Филипповича напарником был  некто Сомов -  тихий человек из
второго подъезда.  Он  был  настолько тих и  незаметен,  что кое-кто всерьез
считал  Сомова  фантомом,  призраком,  человеком-невидимкой.  Был,  дескать,
Сомов,  а потом - ф-фу! - и нет его, испарился в эфире. Но Кеша и Геша знали
совершенно точно,  что Сомов существует,  и даже были у него дома:  ходили с
депутацией за  отобранным футбольным мячом.  Помнится,  они  мяч  гоняли,  и
кто-то пульнул его мимо ворот и попал в этого самого Сомова.  А тот -  тихий
человек,  не  ругался,  не дрался,  просто взял мяч и  пошел домой во второй
подъезд. Тихо пошел - не шумел, как некоторые. А мяч отдал только с третьего
раза.  С ним дело ясное: для него этот стол - кровная месть за тот случайный
удар. Он этот стол под угрозой расстрела не отдаст. Вот он посмотрел на Кешу
с Гешей,  на их модель под простыней тоже посмотрел, заметил, что на мяч она
не  похожа,  успокоился и  приложил свою костяшку к  пятнистой пластмассовой
змее на ядовитой зелени стола. Тихо приложил, под стать своему напарнику.
   - Товарищи, - сказал Кеша, прежде чем Петр Кузьмич снова замахнулся для
богатырского удара, - мы к вам с просьбой.
   Петр Кузьмич досадливо обернулся, проговорил нетерпеливо:
   - Ну, пионеры, давай быстрее.
   И Витька тоже стал смотреть на них,  и тихий Сомов,  и Павел Филиппович
из-под очков глянул: что, мол, за просьба у пионеров, которые, как известно,
молодая смена и просьбы их следует уважать? Иногда, конечно.
   - Мы вот тут модель сделали, покажи, Гешка, так нам ее испытать надо, а
мы не знали,  что стол врыли,  и думали на пустыре,  так можно рядом,  мы не
помешаем.
   - Погоди, пионер, - сказал Петр Кузьмич, - ты не части, ты по порядку -
чему тебя только в школе учат?  Какая модель - вопрос первый. Как испытать -
второй. При чем здесь стол - третий. Ответить сможешь?
   - Смогу,  -  обидчиво сказал Кеша.  Он почему-то волновался и злился на
себя,  на  это несвоевременное,  глупое волнение,  когда надо быть твердым и
убедительным. - Это модель самолета КГ-1, кордовый вариант, который мы хотим
испытать на нашем пустыре. Мы не знали, что именно здесь общественность дома
построит стол для тихих игр,  и рассчитывали,  что пустырь будет по-прежнему
свободен.  Однако теперь,  понимая,  что своими испытаниями мы  можем как-то
помешать вашему заслуженному отдыху, все же просим благосклонного разрешения
запустить в воздух этот первый в истории нашего дома самолет.
   Он кончил.  Геша,  снявший с модели простыню,  с восхищением смотрел на
друга:  такую речь,  несомненно, одобрил бы и сам товарищ н