верховного повелителя и явить тем самым уникальное воплощение японских ценностей, жизни и великой судьбы! 
Таким образом, военное призвание признавалось призванием и нации, и божественного императора, высшей из всех возможных привилегий любого японца. Война воспринималась не как национально-политическая авантюра, но как святое и правое дело. И военная служба прекрасно вписывалась в древнюю самурайскую модель абсолютной верности клану и господину. Теперь был только один клан - Япония, и только один господин - император. Портрет императора висел в кабинетах высших офицеров армии; адмирал Арига Косако, командовавший огромным линкором "Ямато", во время сражения у побережья Филиппин в 1944 году попросил спасти хранившийся у него портрет государя, а сам предпочел погибнуть вместе с кораблем. 
На многих кораблях японского флота были синтоистские кумирни, что также вполне соответствовало идеалу беспрекословной преданности высшему жрецу - императору. А какую же роль в жизни самураев двадцатого века играл буддизм и, в частности, дзэн? Многие представители дзэнских кругов благословили японский милитаризм. "Сяку Соэн (дзэнский наставник Судзуки) отказался работать с Львом Толстым над призывом к миру в время Русско-Японской войны" (Ивес). Что же касается традиционной роли, которую дзэн играл в подготовке воина к поединку, то: "Некоторые дзэнские наставники поддержали в 20-30-х годах японский милитаризм. В Токио построили большой зал для медитации, чтобы "настраивать" души воинов на битву. Ямадзаки Экисю провозгласил "Дзэн Пути императора" (кодо-дзэн), то есть единство с императором и необходимость исполнения священного долга. А Харада Согаку говорил так: "Если забудешь о различии между собой и другими, то в любой ситуации будешь един со своим призванием. Приказывают маршировать - маршируй, приказывают стрелять - стреляй. В этом есть выражение высшей буддийской мудрости, в этом единство дзэн и войны"". 
В охватившей нацию истерии представители всех учений - конфуцианства, синтоизма, буддизма и даже христианства - смешались в едином порыве самурайской верности Верховному господину, Священному императору священной нации. 
ВОИНЫ-САМУРАИ "НОВОГО ТИПА" 
Когда час битвы пробил, всем тем, кто подталкивал Японию к завоеванию всей Азии и национальной славе, пришло время платить за это необходимую цену, были ли это те, кто упивался собственным величием (высшие офицеры), или те, кто был обязан идти на поле боя вне зависимости от своего желания (призывники). Вот как выглядела японская армия в то время: 
"Новая армия появилась в ходе направляемых сверху изменений и являлась неотъемлемой частью всей структуры авторитаризма. В армии было два слоя: 
офицеры - чиновники на службе нового государства, и простые солдаты - эксплуатируемая рабочая сила, набранная из беднейших слоев сельского населения. Бюрократы, интеллектуалы, состоятельные люди и многие другие получали отсрочку от призыва. Призыв был уделом деревень; чаще всего на военную службу забирали вторых и третьих сыновей. 
В армии периода Мэйдзи господствовал дух суровой дисциплины и беспрекословного подчинения. Наверху стояли офицеры, занимавшие привилегированное положение, внизу - масса простых солдат, жестоким образом принуждавшаяся к выполнению тяжелого, унизительного труда. Каждая войсковая структура подразделялась, в свою очередь, на собственные подуровни и ранги. И функционировать она могла только при беспрекословном подчинении нижестоящих" (Иэнага). 
Рядовых солдат называли "иссэн горин" (один сэн пять рин) - именно столько стоила почтовая открытка с уведомлением о призыве на воинскую службу. Военная машина с жестокостью и беспощадностью перемалывала попавшего в нее человека, который становился ничтожным винтиком в ее механизме. Этот процесс "обработки" не имел аналогов ни в какой другой армии: 
"Любому солдату японская дисциплина показалась бы просто жуткой и невероятной; те, кто имел несчастье оказаться в плену, убеждались в этом на собственном опыте. Самой "невинной" из ее проявлений была повсеместно практиковавшаяся практика ударов по лицу... особенно распространенная среди низших рангов. Если солдат второго года службы, проходя мимо первогодков, вдруг решал, что они недостаточно четко отдали ему честь, он имел право построить их всех в шеренгу в по стойке "смирно", после чего дать каждому пощечину. Молодые солдаты не имели права даже шевельнуться. Это могло повторяться несколько раз. Если солдат падал от удара, он обязан был немедленно встать и вновь вытянуться" (Уорнер). 
Порой дело этим не ограничивалось. Солдата могли избить, и не только "голыми руками", но и, за более серьезные проступки, палками или прикладами винтовок. Нередко, по приказанию офицера, ответственного за дисциплину, новичков избивали до бессознательного состояния, а когда они приходили в себя, били снова, причем часто солдат просто не знал, за что его "наказывают". 
Система создавала поистине развращающую атмосферу: с одной стороны - горделивое высокомерие и надменность, с другой - рабское заискивание ради "милостей". "Инструктор по строевой подготовке был для солдат поистине полубогом. Когда ежедневные занятия заканчивались, солдаты соперничали за право развязать обмотки на ногах командира. В бане они почитали за честь подержать для него мыло или потереть ему спину" (Иэнага). 
Когда армия находилась на учениях, в ней царили те же жестокость и унижения. Они стали просто неотъемлемой частью японской дисциплины. Как бы ни был рядовой слаб, болен или истощен, он обязан выдерживать изнурительный ритм маршей, по девятнадцать миль в день. Если ему необходимо было справить нужду, он покидал строй, а потом догонял его. Отдыхов на марше почти не случалось. Во время войны на Тихом океане простых солдат считали пушечным мясом и часто посылали их на смерть, не считаясь с потерями. А на ком мог рядовой, униженный всеми, от императора до непосредственного командира, выместить накопившееся негодование и гнев? Только на враге и пленных. И действительно, многие командиры исповедовали именно такую философию: чем более жестокими будут офицеры по отношению к рядовым, тем лучше те будут сражаться в бою. Впрочем, подобная философия отличала не только японских военных. 
Кроме того, нельзя не учитывать, что большинство японских мальчиков уже в школе воспитывались в духе беззаветной преданности императору и гордости за право служить в императорской армии, пусть даже в качестве простого солдата. Вот что во время Русско-Японской войны написал в своем сочинении один старший школьник: "Я стану солдатом, чтобы убивать русских и брать их в плен. Я убью как можно больше русских, отрублю им головы и преподнесу их императору. А потом снова брошусь в битву, я добуду еще больше русских голов, убью их всех. Я стану великим воином" (Иэнага). Поистине, вот настоящий "сверхсамурай" в процессе становления! 
Подобными чувствами были переполнены сердца не только не оперившихся мальчишек; воинственный дух неустанно культивировался во время всех войн, которые только вела Япония. Иэнага говорит: "Все это можно было бы списать на "условия военного времени", если бы не тот факт, что война случалась каждые десять лет, и всякий раз в армию призывались вчерашние школьники". Рассказы об отваге, доблести и презрении к смерти уже в 1903 году включались в учебники для школьников второй ступени. Император изображался в них сияющим божеством, наблюдающим свыше за идущими в бой солдатами и матросами. Вот какой текст был помещен в школьный учебник, изданный в 1904 году. Он назывался "Такэо поступает на военную службу": 
"Такэо: Отец, мысль о службе моей стране переполняет меня гордостью и счастьем. Я овладею военным искусством, и когда начнется война, я без сожалений отдам свою жизнь. Я отдам всего себя без остатка только для того, чтобы показать всем, каков на самом деле настоящий японский воин. 
Отец: Таким ты, и должен быть, воинственным и отважным. Не страшись смерти. Не беспокойся о нас, остающихся здесь. Ты должен всегда быть верен "Императорскому уставу солдат и матросов"". 
В военных учебниках времен второй мировой войны классические идеалы самурайской доблести в бою выражались в трех главных принципах, которые созданы не столько логическим размышлением, сколько импульсивным чувством. Они явились выражением столетиями выпестованных внутренних качеств японского воина, обработанных, к тому же, беспощадной военной машиной. 
Первый из них - предпочтение наступления отступлению в любой ситуации. Ведь именно так поступали сотни лет назад славные воины Гэндзи и Хэйкэ. Второй принцип - настоящий самурай всегда должен выбирать почетную смерть в битве, которая несомненно более славна и даже красива, чем смерть на циновке в собственном доме от старости или от болезни. Идея эта настолько глубоко вошла в японскую военную традицию, что ощущалась практически инстинктивно. С начала же эпохи Мэйдзи она была усилена и "облагорожена" идеалом самопожертвования во имя императора и нации. 
Третий принцип должного поведения солдата во время войны выражался в "Армейском учебнике" в одном предложении: "Никогда не сдавайся в плен, ибо тем самым опозоришь себя!" И то, как поступали не только солдаты, матросы и летчики, но и гражданские лица, жившие на занятых Японией островах Тихого океана, ясно показывает, насколько близко к сердцу практически каждый принимал этот призыв. Несомненно, что второй и третий принцип укрепляли и усиливали друг друга: желание умереть ради победы или даже тогда, когда победа невозможна! 
ВСЕГДА АТАКУЙ! 
НИКОГДА НЕ ОБОРОНЯЙСЯ И НЕ ОТСТУПАЙ! 
Тактику действий японских вооруженных сил, как морских, так и сухопутных, всецело определял наступательный дух. Так, во время Русско-Японской войны, генерал Ноги (в 1912 году после смерти императора Мэйдзи совершивший вместе с женой сэппуку) после двух неудачных попыток взять крепость Порт-Артур наступлением в лоб, планировал третью, "решающую" и самоубийственную атаку. Однако он был смещен с поста командующего, и после успешного флангового наступления крепость пала. 
Многие японские офицеры, участвовавшие в военных действиях на Тихом океане, считали саму мысль об обороне настолько отвратительной, что никогда не планировали никаких оборонительных действий. Военные учебники были пропитаны агрессией и наполнены призывами типа "дух атаки", "непоколебимая уверенность в победе", "преданность императору", "самопожертвование во имя родины" и прочее. В течение большей части войны "атаковавшие американские части строили укрепления, а "державшие оборону" японцы бездумно бросались на врага, тем самым лишь приближая свое поражение. Японские солдаты шли вперед при любой возможности, потому что их учили, что лучшая тактика - это наступление, и они верили, что наступление - это акт отваги и мужества. Японские солдаты негодовали, если им приходилось защищать какие-нибудь позиции долгое время" (Исикава). 
Отвращение к оборонительным действиям было характерно отнюдь не только для высших командиров и офицеров: 
"Японцы, всегда предпочитали ближний бой, и при первой же возможности пускали в дело штык. Упражнениям со штыком уделялось особое внимание и в ходе военной подготовки. Несомненно, что упражнения в строю, нанесение ударов воображаемому противнику, сопровождавшееся страшными гортанными криками, прекрасно вписывались в "концепцию" воинственного и неустрашимого духа" (Уорнер). 
Что же касается реального боя, то "оборона была столь непопулярна, что солдаты предпочитали покидать свои позиции и встречать наступавшего противника со штыками". И это неудивительно, ведь сражение врукопашную из всех способов ведения современных боевых действий являлось максимально приближенным по своему характеру к традиционному поединку на мечах. И кроме того, именно схватка лицом к лицу позволяла задавленному муштрой и жестокой дисциплиной простому воину выместить на противнике всю накопившуюся ненависть и гнев. 
Еще на первом этапе войны на Тихом океане американские солдаты узнали, что такое атака в стиле бандзай, когда неистовая стрельба из пушек и пистолетов, бросание гранат и размахивание мечами сопровождается истошным криком "бандзай". (Бандзай - сокращенное от Тэнно Хэйка Бандзай - Десять тысяч лет императору! И поныне эти слова можно услышать из уст какого-нибудь экзальтированного политика, переизбранного на второй срок, или на корпоративных церемониях.) Пехотинец превращается во время такой атаки в никудан, "человека-пулю". Но чаще всего "бандзай" кричали не ради какой-то конкретно заданной цели, а просто в надежде обескуражить и запугать врага, хотя бы психологически обезоружить его и умереть достойной имени воина смертью. И это опять напоминает нам о сражениях всадников времен Гэндзи и Хэйкэ, когда небольшие, явно уступавшие противнику в численности отряды конницы вновь и вновь отчаянно бросались на врага, пока последний из атаковавших не погибал славной, вызывавшей восхищение даже у врагов смертью. 
Однако порой командир принимал решение начать подобную атаку не просто ради того, чтобы запугать врага или погибнуть достойно, но для осуществления четко поставленной цели - пользуясь внезапностью, занять позиции врага. В 1943 году на Атту, одном из Алеутских островов, занятом японцами, полковник Ямасаки Ясуё отдал приказ о ночном нападении на самый уязвимый участок оборонительной линии американцев, преследуя цель захватить артиллерию противника. (Он послал радиограмму в Токио: "Я намереваюсь уничтожить врага".) 
"Солдаты Ямасаки, оставив каждому из четырех раненых по гранате, 29 мая, в предрассветном тумане, начали тихо пробираться по долине Чикаго. Некоторые из них были вооружены лишь привязанными к палкам штыками. План Ямасаки почти удался. Американская пехота, столкнувшись с истошно кричащей, стреляющей, рубящей и сметающей все на своем пути человеческой волной, дрогнула и бежала... Японцы, достигли холма, на котором находились столь необходимые им пушки, и начали взбираться на него. Однако спешно созданная линия обороны смогла выстоять. Все нападавшие были перебиты" (Нейл). 
Большинство атак в стиле "бандзай" приводили лишь к напрасным и бессмысленным жертвам, что со временем стало понятно и высшим военным чинам. Потери росли, все новые и новые территории переходили в руки противника. Были отданы указания воздерживаться от таких атак и уделять большее внимание созданию оборонительных укреплений. И японские солдаты доказали, что они могут быть упорными до фанатизма защитниками рубежей. Так, например, на островах южной части Тихого океана они укрывались на деревьях, бросали гранаты и стреляли до последнего. И даже после того, как их позиции подвергались усиленной бомбардировке и надежды на спасение уже не было, любой плацдарм приходилось отвоевывать буквально пядь за пядью, ибо защитники его продолжали драться с отчаянным мужеством, невзирая ни на что. 
И тем не менее, как показали сражения за Сайпан и Иводзима, атаки "бандзай" не утратили окончательно ни своей привлекательности, ни своего высшего героического пафоса, устоять против которого было практически невозможно. В последние дни битвы на Сайпане японцы предприняли две такие атаки. Во время одной из них от двух до трех тысяч японских солдат бросились на позиции американской морской пехоты. Они шли и шли вперед, карабкаясь через трупы своих товарищей. Но в конце концов атаку отбили, и оба командира совершили сэппуку. Перед этим один из них повернулся лицом по направлению к дворцу императора и произнес: "Остается только смерть, но в смерти заключена жизнь. Воспользуемся же этой возможностью, чтобы показать всем, что значит мужество японца". Другая атака представляла собой просто душераздирающую картину. "Вперед шли раненые, потерявшие конечности тащили за собой ослепших, которые держали в руках палки, камни и разбитые бутылки. Практически все они были уничтожены пулеметным огнем. Около сотни оставшихся в живых бросились в море и утонули" (Нейл). 
Пожалуй, что битва за Иводзима явилась вершиной японской оборонительной тактики за всю вторую мировую войну. У японцев было достаточно времени, чтобы подготовиться. Когда инициатива перешла в руки американцев, стало понятно, что Иводзима с военным аэродромом, с которого легко можно долететь до Токио (расстояние составляло 744 мили), будет главной целью их наступления. 23-тысячный японский гарнизон под командованием генерала Курибаяси Тадамити создал на вулканическом острове систему подземных бункеров. Запасов провианта и оружия у японцев было в изобилии. Защитники острова получили приказ воздерживаться от атак "бандзай", но постараться продать каждое оборонительное укрепление "как можно дороже": "Ни один японский солдат не должен умереть, пока он не убьет десять врагов... Пусть каждый считает вверенную ему позицию своей могилой". 
Неудивительно, что сражение за Иводзима стало одним из самых ожесточенных за всю войну. Японцы сопротивлялись гораздо дольше, чем полагали возможным американцы. Некоторые офицеры Курибаяси просили разрешение пойти в атаку, но получили отказ. Американцы несли огромные потери, что вынудило их принять решение пустить в бункеры отравляющий газ и завалить их. 
Предостережение японского командования сбылось - бункеры стали могилами защитников. Генерал Сэнда Са-дасуэ, находившийся в другой части острова, отказался придерживаться сугубо оборонительной тактики. Последними словами, сказанными им Курибаяси, были: "Увидимся в святилище Ясукуни"(военное кладбище в Токио). Он пошел со своими солдатами в атаку и погиб. 
Тело самого Курибаяси так и не нашли, поэтому ни точное место, ни обстоятельства его смерти не известны. Однако в его штабе обнаружили следующее прощальное послание: 
"Я обращаюсь к всем еще живым офицерам и солдатам. Настал решающий час битвы. Я приказываю всем уцелевшим офицерам и солдатам сегодня ночью пойти в последнюю атаку на врага. Всем до единого! В полночь выступайте одновременно, и сражайтесь с врагом до конца. Ваши жизни отданы императору. Не думайте о себе. Я буду впереди вас". 
Даже самый лучший японский стратег обороны в конце концов предпочел сдаче атаку "бандзай"! 
СМЕРТЬ ВО ИМЯ ИМПЕРАТОРА И СТРАНЫ ВЕЛИЧЕСТВЕННА! 
Один из ярчайших примеров "самурайского духа" явил в двадцатом столетии вице-адмирал Ито Сэиити, командовавший линкором "Ямато", самым мощным боевым кораблем японского флота, представлявшим собой настоящую морскую крепость. В ходе сражения у побережья Филиппин в апреле 1945 года линкор получил боевое задание, обрекавшее весь экипаж на гибель. Все офицеры протестовали, ибо считали, что жертвы будут напрасными. Но адмирал Ито произнес слова, возразить на которые было нечего: "Я полагаю, - сказал он, прервав затянувшееся молчание, - что нам предоставлена подходящая возможность умереть". И добавил: "Самурай живет, ни на мгновение не забывая о смерти". Так звучала древняя пословица, выражавшая суть бусидо. Обреченные на смерть офицеры в последнюю ночь перед началом похода пили сакэ и пели патриотические песни, прославляющие славную гибель во имя родины. 
Все атаки "бандзай", идет ли речь об огромных боевых кораблях типа "Ямато" или о нескольких оставшихся в живых защитниках последнего укрепления, которое вот-вот будет взято врагом, воплощали именно эту последнюю мысль: нам предоставлена возможность достойно погибнуть. Шедший в атаку солдат думал о том же самом, что и самурай, за много столетий до него мчавшийся в самую гущу врагов - успеть перед смертью уничтожить их как можно больше. Порой в нем могла теплиться последняя слабая надежда на то, что испуганный и устрашенный враг не выдержит и упустит победу, которая, казалось бы, уже у него в руках. Впрочем, подобные примеры мы встречаем не только в Японии. Записываться в ряды нацистских "камикадзэ", как минимум 90% которых были обречены, призывал Геббельс. Такие призывы звучали в истории не раз, о чем свидетельствуют военные анналы разных народов. И что удивительно - они практически всегда находили отклик. 
Самоубийственные атаки считаются исключительно японским феноменом. Но скорее, у японцев они просто отличались особой отчаянностью и фанатизмом. Воля к смерти, желание смерти во имя идеи или спасения чести подав