младенца, а не ясным прочтением своего будущего? Отступать никак
невозможно, бегство - позор на всю Элладу и полное крушение планов, я
должен сам себя силой втолкнуть в Лабиринт.

Легкие шаги возникли из тишины и оборвались за моей спиной.

- Я пришла, - раздался девичий голос.

Я обернулся без напрасной порывистости. Она стояла передо мной и смотрела
мне в глаза, тоненькая, загадочная - женщины в ночной тишине почему-то
всегда кажутся загадочньми. Нужно было найти какую-то удачную фразу, после
которой все двинулось бы вперед естественно и свободно, как лодка по
течению.

- Я знал, что ты придешь, - сказал я.

- Правда?

И тут я понял, что, несмотря на весь свой опыт, понятия не имею, как
разговаривать с этой милой девочкой, которая ждет чего-то невыносимо
возвышенного и придет в растерянность от всего, что не будет
соответствовать ее представлениям. Аид ее знает, какие у нее представления.
Мой опыт несколько другого рода.

Минотавр мне помог, как ни смешно. Отвратительный, леденящий душу вой
разнесся над спящим дворцом, у меня мурашки по спине поползли, а Ариадна
подалась ко мне и было бы просто не по-мужски не обнять беззащитную
испуганную девушку и не прижать ее к груди. Что я немедленно и сделал.

- Это чудовище... - прошептала она, прижимаясь щекой к моему плечу. - Как
ты решился?

Так, подумал я. Следовательно, сначала будут долгие разговоры, ее
восторженный лепет и мои решительные веские ответы. Ну ничего, все равно
предстоит скоротать невеселую ночь. Интересно, что в таких случаях шептал
на ушко женщинам дядюшка Геракл? Знал бы заранее - обязательно бы
расспросил.

- Должен же кто-то решиться, - сказал я и добавил: - Я ожидал встречи с
чудовищем, но не ожидал встретить здесь такую девушку...

Неплохо, похвалил я себя. В лучших традициях бедняги Пиритоя - тот иногда
воображал для разнообразия, будто романтически влюблен и форменным образом
блевал тогда изящной словесностью.

- Значит, ты тоже? - прошептала она.

- Ну, конечно, - сказал я. Сейчас спросит, любил ли я кого-нибудь там, в
Афинах.

- Ты любил кого-нибудь там, в Афинах? - спросила она.

- Нет, - сказал я. - Не довелось, потому что времени не было - дрались с
пиратами, ходили на войну. Любовь... Друга я потерял из-за этой самой
любви. Золотой был малый, любил без памяти прекрасную женщину. Пиритоем его
звали. И убил его из ревности ее муж, мерзкий старикашка. Ариадна
вздрогнула и теснее прижалась ко мне. Ох, погоди, Эдоней, сволочь старая,
попадешься ты когда-нибудь мне в руки, припомню я тебе и Пиритоя, и наших
парней, и свой собственный покусанный зад... Сейчас она понесет что-нибудь
насчет того, что у нас, разумеется, все будет иначе и мы окажемся
счастливее.

- Но мы будем счастливее, правда? - спросила она.

- Да, - сказал я.

- Ты вернешься с победой, я верю.

Я счел, что разговоров достаточно, поднял ее голову и крепко поцеловал. Ее
тело напряглось, но лишь на миг, и на поцелуй она ответила довольно умело.
Интересно, подумал я. Не похоже, что дочка удалась в маму, но кое-какие
уроки она определенно получила.

- Ну а ты? - спросил я, когда настало время перевести дыхание. - У тебя был
кто-нибудь?

- Это все было по-детски, - сказала Ариадна. - Мне даже казалось, что я его
люблю, пока я не увидела...

- И как далеко зашли? - спросил я голосом квартального судьи.

- Не думай обо мне так, Тезей. - Она накрыла ладонью мои губы. - Не было
ничего, почти игра. Он обыкновенный и навсегда останется обыкновенным. Что
за доблесть - стоять на страже у Лабиринта.

Ну, никак вы не желаете удовольствоваться обыкновенными, раздраженно
подумал я. Вечно вам подавай нечто из ряда вон выходящее. Медея, мачеха моя
дражайшая, - пополам бы стерву разодрали - тоже сломя голову кинулась
однажды из отцовского дома за таким вот необыкновенным, но чем все
кончилось? Бросил ее Язон по дороге, золотое руно его как-то больше
интересовало. Что же, люби необыкновенного, сводная сестрица твари из
Лабиринта, и я тебя буду любить, надолго запомнишь.

Я ласкал ее намеренно грубо, но она покорно подчинялась, может быть,
верила, что славные герои только так себя с женщинами ведут, накануне
поединка с чудищем особенно - огрубели среди чудовищ, что с нас взять? - и
я почувствовал легкий стыд - все-таки невинное создание с полным сумбуром в
голове. Но что поделать, испокон веку женщинам кружили головы, лгали без
зазрения совести и использовали для мимолетных удовольствий, с какой же
стати и за какие достоинства Ариадна должна быть исключением? Пожалею я -
найдется другой, не столь щепетильный.

- Не нравится мне эта галерея, - сказал я. - Давай лучше переберемся туда,
где нас никто не увидит. Мне столько хочется тебе сказать...

Особой игры здесь не было, не в одном желании дело - я сам вырос во дворце
и знаю, что у стен есть уши, а у щелей глаза. А эта проклятая галерея
открыта всем взглядам, и то, что сейчас ночь, ничего не меняет - дворец и
по ночам живет насыщенной жизнью, разве что более потаенной. И кто знает,
как папа Минос посмотрит на то, что приезжий храбрец, прежде чем сразиться
с чудовищем, в первый же вечер пытается соблазнить царскую дочку?

- Что же ты?

Ариадна замерла настороженно, стала на миг далекой и недоступной, как
звезды над Лабиринтом. Ну ничего, обнять поласковее, поцеловать понежнее, с
налетом грусти шепнуть на ушко:

- А говорила, что любишь...

- Пойдем, - решительно сказала Ариадна и взяла меня за руку.

Я шел следом за ней по едва освещенным коридорам, старался ступать как
можно тише. Ариадна вела меня к своей спальне кружным путем, обходя
часовых, а в голове у меня почему-то вертелось одно давнее воспоминание
детства. Мне было тогда лет семь. Я играл с мальчишками, во двор вошел
Геракл, и через плечо у него была перекинута еще пахнущая свежей кровью
только что содранная шкура Немейского льва. Даже сама по себе шкура эта
внушала страх, мальчишки с криками разбежались, и только я заскочил на
кухню, схватил топор и вернулся во двор. Так и было - не испугался, не
убежал с воплями, а кинулся за топором. Кто-то из дворцовой челяди стал
смеяться, но Геракл надо мной не смеялся, я прекрасно помню. Потом мы часто
играли на шкуре, Геракл подарил ее нам, она постепенно ветшала, а лет пять
назад как-то незаметно исчезла.

Какие-то нелепые застежки для женских хитонов, совсем не похожие на наши,
делают тут у них на Крите. Ладонь до крови уколол.

Пасифая, царица Крита

- Утро было прекрасное, как радуга, утро исполнения желаний. Я верила, что
сегодня все решится, что и сама громада Лабиринта рассыплется вдруг серой
тучей взвихренной пыли, и ветры тут же разнесут эту пыль во все стороны
света, далеко-далеко, без возврата. Утро было как капля росы на бархатистом
лепестке розы, как омытый родниковой водой драгоценный камень, мне хотелось
любить всех, и когда вошла Ариадна, я подхватила ее и закружила по комнате,
словно вернулась моя молодость и ее раннее детство. Но мое веселье ей не
передалось, она была бледна, под глазами лежали тени.

- Ты плохо спала? - спросила я.

- Хорошо, - ответила она быстро. - Говорят, он сегодня идет в Лабиринт -
Бедная девочка, подумала я, нельзя намекнуть ей пока и словом, ей предстоит
еще несколько часов провести в тревоге.

- Он настоящий мужчина, - сказала я. - А их участь - идти в бой дня счастья
других.

- Такие запутанные коридоры... - жалобно, совсем по-детски сказала она.

- Но ты ведь можешь ему помочь сократить путь, - сказала я. - Хочешь?

- Как?! - Она верила и не верила.

- Ты отдашь ему вот это. - Я открыла шкатулку. - Запомни хорошенько -
начать он должен с этого знака.

На тяжелой золотой цепочке - два десятка золотых дисков с выгравированными
на них разнообразньми знаками. Коридоры Лабиринта неимоверно запутанны и
длинны, но с помощью этой цепочки до центра можно добраться в считанные
минуты. Когда из круглого зала (их двадцать в Лабиринте), расходится
несколько коридоров, идти следует по тому, что отмечен соответствующим
диску знаком. Вот и все, просто до гениальности - еще одно изобретение
Дедала, созданное им на прогулке в саду, в час отдыха.

- Ты отдашь ему это сейчас же, - сказала я. - Запомни и не перепутай -
начинать следует с этого знака...

Она убежала, забыв поблагодарить, и я подумала, что она чересчур уж
увлечена Тезеем. Даже подозрения стали закрадываться по поводу этой ее
бледности.

- Ну да, и что это меняет? - раздался насмешливый голос.

Я отдернула полог. Рино сидел на ложе, и от его взгляда мне самой стало
смешно - неужели и он, при всем своем опасном уме, полагает, что приобрел
теперь какие-то права и привилегии, хотя бы право на этот тон? У многих из
тех, кто побывал здесь, почему-то возникали такие мысли, и я умела тут же
пресекать грубые поползновения на власть надо мной, у меня был большой опыт.

- Я говорила вслух? - спросила я холодно.

- Вот именно. - Он встал и упругим звериным шагом прошелся по комнате. -
Видимо, это от радости, ты сияешь, как облапошивший клиента финикийский
ростовщик.

- Ты думаешь, что...

- Ничего я не думаю, я знаю. - Он кивнул, зевая. - Твоя дочь сегодня ночью
узнала много нового о мужчинах. Дело житейское. Смотришь, бабушкой станешь
вскоре...

Почему-то прежде всего я почувствовала злость не на него:

- Клеон совсем обленился...

- Да все он знает, - сказал Рино. - Только, разумеется побоялся тебе
доложить. Жалкий все же человечек, никак не в состоянии быть беспринципным
до конца.

- Может быть, ты рассчитываешь занять его место?

- Никоим образом. Заниматься мелкими делишками вздорной бабы... - Он
рассмеялся. - Ты потянулась к колокольчику? А ты не думаешь, что я тебе еще
нужен?

- Нужен, - сквозь зубы сказала я. - Но если ты вообразил, что теперь
можешь...

- Я никогда ничего не воображаю, - сказал Рино спокойно и серьезно. - Я
всего лишь хочу потешить свое самолюбие и лишний раз вспомнить, что сын
гончара с нищей окраины Кносса провел ночь с царицей Крита. Правда, мое
торжество омрачено количеством моих предшественников. Впрочем, не бывает
худа без добра - благодаря этой сотне моих предшественников с тобой не
скучно.

- Ты надо мной издеваешься?

- Нет, - сказал Рино. - Позволю роскошь думать вслух и не скрывать своих
недостатков, к коим относится и необходимость тешить иногда ущемленное
нищим детством и трудной молодостью самолюбие. Твои недостатки,
выставленные тобой же на всеобщее обозрение, перестают быть недостатками.

Жаль, что придется его убить через час-другой, подумала я. Но иначе нельзя
- талант, который служит тебе для тайных дел, не должен вырасти выше
определенной высоты, обязан иметь свой предел. Клеон коварен, но недалек,
Рино коварен и талантлив - Клеон предпочтительнее.

Да и стоит ли сердиться на человека, который не увидит сегодняшнего заката,
на живого мертвеца? Можно даже из блажи снести его грубости и быть с ним
поласковее - в этом, ко всему прочему, есть что-то пикантное.

- Интересно все же знать, как ты рассчитываешь уговорить Миноса? - спросила
я.

- Секреты ремесла, - сказал Рино. - Твой Минос - большая умница и большая
сволочь.

- Во втором я никогда не сомневалась.

- А я исхожу из первого. Знаешь ли, в том случае, когда человек, обладающий
качеством большой сволочи, применяет эти качества лишь на ниве
государственных дел, обычный эпитет "большая сволочь" уже никак к нему не
подходит. Нужно выдумать что-то новое.

- Не испытываю желания этим заниматься, - сказала я.

- Дело твое... Точно так же эпитет "ужасная шлюха" для тебя не годится,
потому что все твои мужики - лишь средство поднять тебя в своих собственных
глазах. Действительно, в чем тебе еще самоутверждаться? На войну не
отправиться - ты не мужчина и не амазонка. Государственной деятельностью
женщины у нас не занимаются, не принято. Вот и остаются бесконечные
любовники.

Пожалуй, он заслужил легкую смерть, подумала я. Обойдемся без глупых пыток
- никакого удовольствия мне не доставят его страдания. Пусть уж мгновенный
и милосердный удар кинжала. Он заслужил, право.

- Кстати, - сказал Рино. - Как получилось, что мы ни словом не упомянули о
сумме, в которой выразится мое вознаграждение за работу?

- Подразумевалось, что оно будет достаточно велико, - сказала я, ничуть не
растерявшись, села рядом с ним на ложе и ласково погладила по щеке. - Ты
сомневаешься в моей благодарности за долгожданное избавление?

- О, ничуть. - Он не улыбнулся, просто обнажил зубы. - Твоя благодарность
будет горячей. Кстати, сколько у тебя дочерей?

- Ты же знаешь, - сказала я, внутренне сжавшись от неожиданности.

- Ну да, две, прекрасные царевны Ариадна и Федра. Рассказать тебе сказку? В
Аргилатори под присмотром одной молчаливой и нелюдимой женщины живет
очаровательная девочка пяти лет. Неизвестно, кто ее отец и мать и где они,
неизвестно, кем ей приходится эта женщина и откуда они приехали в город.
Одно несомненно - это милая крошка ни в чем не нуждается. Описать тебе, как
выглядит она, ее дом, ее угрюмая няня? Сказать, кто был ее отцом? Сама
знаешь... Сиди, паршивка!

Я рванулась - плечи словно палаческими клещами сжали, Я склонилась к его
руке, чтобы вцепиться в нее зубами и с наслаждением почувствовать во рту
его кровь, но Рино наотмашь ударил меня, потом разжал пальцы, и я зарылась
лицом в подушки, задыхаясь от ярости и страха. Рино тут же перевернул меня
лицом вверх.

- Пока жив я, жива она. - Его голос проникал под череп, иглами входил под
кожу. - Она жива, пока жив и здоров я. Тебе понятно? Понятно, спрашиваю?

- Да, - сказала я. По лицу ползли слезы. - А теперь убирайся, слышишь?

- Потом, у меня еще есть время. - Он с бесцеремонностью, в которой было
обдуманное оскорбление, расстегнул застежку моего хитона. - Могу я немного
себя потешить перед столь важной беседой в тронном зале?

И тогда я заплакала навзрыд, в голос - от унижения и бессилия. Ничего
нельзя было сделать, впервые появился человек, который был сильнее меня.

Слезы текли по щекам, и я прошептала:

- С каким удовольствием я бы тебя задушила собственными руками...

- До чего банальная реплика, - сказал Рино. - Охотно верю. Это-то и делает
наше свидание чрезвычайно романтичным, дорогая моя высокая царица.
Перестань хныкать, стерва...

Сгурос, помощник Горгия, начальника стражи Лабиринта

- Зачем это понадобилось Горгию, я не знал, но приказ есть приказ, и я
расставил тридцать человек на дворцовых лестницах, в коридорах и вокруг
тронного зала.

Что-то назревало, воздух стал тяжелым и густым. Всех стражников, даже тех,
кому полагался отдых, собрали в казарме, куда-то ускакал лучший и преданный
гонец Горгия, караулы ведено было удвоить.

А с восходом солнца меня позвал Горгий, объяснил, что я должен делать,
услышав условный сигнал. Он ничего не сказал более, но все было ясно: план
рассчитан на то, чтобы обезвредить отряд телохранителей Пасифаи и защищать
дворец так, словно ему угрожала осада, причем наши люди должны были
опираться на поддержку каких-то других войск, которых в настоящее время в
Кноссе не имелось.

Можно было догадываться, что должно произойти, - я достаточно долго пробыл
при дворце и на этой должности. Против кого мы должны драться, я мог
сказать с уверенностью, но не совсем понимал, за кого.

И вдруг все головоломные сложности, загадки отлетели прочь - передо мной
стояла Ариадна. Я невольно потянулся к ней, но она отстранилась:

- Пропусти, я спешу.

Но остановилась все же. Что-то новое я увидел в ней - в повороте головы, во
взгляде, в легкой улыбке, обостренным чутьем я улавливал перемену, но
понять ее не мог.

- Ариадна...

- Считай, что ничего не было, - сказала она. - Понимаешь? Ровным счетом
ничего.

- Но почему?

- Поздно, - сказала она. - Не все ли равно, почему, если поздно?

- Ты говорила, что любишь.

Она улыбнулась легко и открыто, но эта улыбка предназначалась не мне:

- Тебе это говорила глупая девочка. Сейчас перед тобой чужая женщина и
чужая жена.

Сердца не было. Я дышал, но сердце лежало в груди твердым неподвижным
комом, я все понимал, и каждое слово по отдельности, и все вместе, а вот
сказать ничего не мог.

- Как же? - только и смог я выговорить.

- Как это и бывает в жизни, - сказала Ариадна новым, незнакомьм, чужим
голосом. - Я встретила настоящего человека.

- А я был папирусным?

- Ты был другим, - сказала Ариадна. - Если подумать, ты был никаким. Что ты
успел сделать за свои двадцать пять лет? Проверял караулы, ругал часовых -
почти сторож у склада товаров. А он воевал, дрался с пиратами, теперь будет
сражаться с этим чудищем.

- Да с кем драться - никакого чудища нет! - Я пожалел об этих словах, но
было уже поздно.

Как раз в это время над дворцом разнесся отвратительный рев.

- Может быть, и рев этот мне чудится? - В ее улыбке была отстраненность и
даже, как мне показалось, брезгливость. - Ты уже сам не понимаешь, что
говоришь. Пропусти. Я не хочу плохо думать о тебе, давай расстанемся
спокойно.

Она уходила легкой и стремительной походкой, всегда казавшейся мне
олицетворением нежности, радости и света, я смотрел ей вслед. Что-то
неотвратимо уходило из жизни, может быть, уходила сама жизнь, исковерканная
соучастием в грандиозной подлости, раздавленная серой громадой Лабиринта, и
в этот самый тяжелый свой миг я подумал: кто же все-таки виноват, что
именно так все случилось?

И не нашел ответа.

Рино с острова Крит, толкователь снов

- Вот и настал великий час. Не буду лгать, что я не волновался, - любой на
моем месте волновался бы перед решающим мгновением своего великолепного
триумфа, так что мои руки заставил дрожать отнюдь не гаденький страх за
собственную шкуру. Скорее меня можно было сравнить с полководцем перед
сражением, с влюбленным новобрачным на пороге спальни, с мореходом,
узревшим на горизонте никем прежде не достигнутую землю.

Я оставил Тезея у входа в тронный зал. Отворил тяжелую дверь. Пасифая
выполнила мои указания: на троне сидел Минос, рядом стоял Горгий - при виде
его унылой физиономии мне захотелось расхохотаться, - а больше в зале
никого не было. Сверкала отражавшая лучики утреннего солнца мозаика работы
непревзойденных наших мастеров, изображая деяния богов и героев, тускло
поблескивало золото, Минос был величав и недвижим, как собственная статуя.

Я прошел положенное по церемониалу расстояние, воздев полагающийся мне по
чину дурацкий жезл с золотым набалдашником в виде священного дельфина,
остановился, опустил жезл, держа его, как погонщик волов палку с гвоздем, и
вместо слов, которые мне полагалось произнести, сказал:

- Настало время задуматься о судьбе Минотавра, царь. Последующий миг решал
все. Сначала глаза Миноса полыхнули гневом при виде столь неслыханной
дерзости, и он, схватив золотую палочку, потянулся к серебряному гонгу, но
тут же отвел руку - он был умным человеком и государственным деятелем. Гнев
сменился любопытством, любопытство - легкой рассеянностью во взгляде,
свидетельствовавшей о начавшейся работе мысли. Наконец он сказал с
пренебрежением, которое я расценил как напускное:

- А почему ты полагаешь, что у тебя есть право думать о судьбе Минотавра?

Он не стал тратить время на пустяки - выяснять мое имя, кто я такой и
откуда взялся. Великий человек.

- По моему скромному мнению, - сказал я, - все, кто владеет такой тайной,
должны в определенный момент задуматься над ней сообща. Такова уж эта
тайна. Один способен подать верный совет или ухватить верную мысль,
ускользнувшую от другого.

- Что же от меня ускользнуло? - спросил он совершенно спокойно.

- Веяние времени, - сказал я. - Очень уж ты привык к Минотавру, тебе стало
казаться, что так будет вечно, а меж тем над вечностью не властны даже
боги. Минотавр был хорош в не таком уж давнем прошлом, когда всевозможные
чудовища казались привычной частью нашего мира, попадались на каждом шагу,
околачивались едва ли не перед городскими воротами. Человек жил с ними бок
о бо