. И наш алькальд решил  в их честь устроить корриду.
Быков  у  нас хватало, а вот тореро - обоих убили в Сарагосе... Выбор пал на
меня, новичка. Настоящий тореро всегда красив, его обожают женщины.
  - Поэтому и выбрали тебя? - не удержался Чико.
  -  У  меня  был  афисьон,-  продолжал  Хосе,  не  обращая  внимания  на
колкость,- а это самое главное. Афисьон - это отвага, одержимость, священный
огонь. Афисьон - это все! И я согласился. Против меня выставили Крикуна, был
такой пятилеток у нашего соседа. Рога у него вот так, - Хосе руками показал,
какие именно рога были у Крикуна, - вот так и чуть загнуты. О, рога у быка -
это  руки,  глаза,  разум! С  их помощью он  роется в пище,  ими он дерется,
познает мир.  А пять лет для быка - это самый расцвет. Но, повторяю,  у меня
был афисьон, и я  бы тогда сразился с самим императором!.. Арены  у  нас  не
было, тогда  часть  площади  огородили  повозками. На  бой  пришла вся  наша
деревня,  а французский капитан  -  на самое лучшее место, в тени,  рядом  с
алькальдом. Конечно, многое  было не по правилам: я шел на  Крикуна один. Ни
пикадоров,  ни  бандерильеро у  меня и в помине  не было.  И все же...  наши
деревенские заиграли пассадобль...
  Тут Хосе не выдержал и приказал Францу:
  - Быстрее, быстрее давай! От твоей музыки у  быка подкосятся ноги, и он
уснет прямо на арене!
  Франц заиграл быстрее, а Хосе продолжал:
  - Итак, наши деревенские заиграли пассадобль, я сотворил молитву святой
деве - она отгоняет быков своим голубым  плащом,- спрыгнул с повозки и вышел
на арену. Мулета, шпага, расшитый камзол и даже  косичка за спиной - все как
надо. А вокруг - друзья, соседи, родители, сестра и даже одна девушка, вы ее
не  знаете...  Вся  отцовская  земля  смотрела на меня! И  еще  этот  чертов
капитан... А прямо напротив  меня копытил землю Крикун, его  пока удерживали
все  мои братья  и братья соседа. О, это вам был не годовалый недомерок!  Но
вся деревня смотрела на меня, и я решил, как бывалый тореро, не приканчивать
быка, пока тот не разорвет мне камзол на груди... А  потом отец взял доску с
гвоздями, огрел  Крикуна... Как следует...- Хосе  надолго замолчал, но Франц
играл все лучше  и все громче, и испанец  стал рассказывать дальше:  - Я три
раза прятался за повозки и снова выходил на бой. Афисьон почти покинул меня,
но  тут  я  услыхал, что  капитан насмехается  надо  мной  и  над всей нашей
деревней, и  над  Испанией!  А моего брата  они убили  в горах!.. И тогда  я
сделал вот так!
  Хосе вскочил на  ноги, схватил подвернувшийся мешок  и стал показывать,
как он пасс за пассом подчинял себе быка. Франц тоже вскочил и заиграл  так,
как будто ему обещаны все склады Смоленска.
  Бычок, увлекшись небывалым зрелищем, шагнул из темного угла...
  А испанец тем временем то крался мелкими шажками, то резко отпрыгивал в
сторону.  Раз за  разом он  падал  на колени,  и воображаемый  бык, послушно
уткнувшись в мулету, обегал  вокруг него. Выделывая  все  это,  Хосе  еще  и
перекрикивал Франца:
  - Я творил с  Крикуном все, что хотел! Вот так! И так!..- Потом сюда...
Ха!  - призывно  выдохнул  он.- Ха!.. Музыка смолкла!-Хосе  призывно  махнул
Францу, но тот и слышать не хотел. - Музыка смолкла  там, в Испании! Публика
дрожала от ужаса и кричала: "Довольно, хватит!" Моя девушка упала в обморок,
и я был счастлив. А капитан, тот вообще лишился  рассудка. И когда бык снова
бросился  на мулету,  француз выхватил пистолет и выстрелил  в Крикуна... Но
промахнулся, вот сюда...-  Хосе  замер и  показал  шрам.-  Я упал, а бык про
мчался  мимо.  Француза  унесли...-  Тут  Хосе  совсем сник и продолжал  уже
безразличным голосом:  - Потом, конечно, я заколол быка. Но это было сделано
неуклюже и впопыхах. Так  что я не  получил в  награду ни  ушей Крикуна,  ни
хвоста.  А это ведь большая честь. - Франц больше не  играл, и Хосе закончил
свой  рассказ почти шепотом:  -  Праздник был  испорчен,  и  раздосадованный
алькальд  отдал  меня в  солдаты. Вот так! - И  Хосе, сделав последний пасс,
отшвырнул мешок и вернулся на место.
  Все молчали. Хосе обернулся, посмотрел на бычка и сказал:
  -  А  этот  похож  на  того,  только   немного  моложе.  Он  мне  сразу
понравился... И я не дам его зарезать.
  Никто не возразил. Солдаты долго молчали, пока Гаспар не спросил:
  - А где наш сержант?
  Тут  все смущенно переглянулись. Они совсем ведь  забыли  про Дюваля! И
сухари...
  - У тебя еще есть сухари? - строго спросил Чико.
  - Да,  - после некоторого  замешательства признался  Гаспар. - Я думал,
что один сержанту, а второй Мадам...
  - Ладно, знаем, что ты подумал! - отмахнулся  Чико. - Иди!.. Нет, стой.
Я видел, как они ели  гуся... Так что первый сухарь  отдашь сержанту лично и
потребуешь, чтобы он съел его у тебя на глазах.
  Гаспар послушно вышел. Во дворе он никого не увидел,  зато услышал стон
- из того самого,  загадочного дома. Гаспар испугался...  стон повторился, и
бывший  аптекарь  понимающе  закивал.  А услышав спокойный, уверенный  голос
Мадам,  Гаспар и  вовсе успокоился.  Он  хотел  было вернуться  и рассказать
товарищам о тайне запертой двери...
  Но тут он услышал еще один голос - сержанта. Гаспар  обернулся и увидел
дом, в котором светилось окно, а в окне...
  Дюваль  сидел  за  столом  и, не мешая мальчику  ковырять ножом  боевую
медаль, рассказывал:
  -  Я старый солдат, Мишель.  Я  был  чуть постарше тебя, когда  впервые
надел доломан. О, как это  было давно! Император еще  не был  императором...
Вот ты никогда не был в Бордо, а я  никогда не был в  Париже. Да-да. Я был в
Испании и в Египте, на Рейне и  в Неаполе... А вот Парижа я  так и не видел,
мы там не воевали. О, это, говорят, самый  красивый город на свете! Париж...
А  эта женщина,- Дюваль  кивнул в  сторону двери,- дарована мне моим злейшим
врагом. Мы с ней всякого хлебнули, и, да простит меня покойная жена, пора бы
и домой, к матушке.  Будь ты постарше, я б спросил, как она, понравится моей
матушке. Но  ты  еще молод,  ты ковыряешь  ножом мою боевую медаль, и мне не
жалко: пусть все медали...
  Скрипнула дверь. Сержант нехотя обернулся и увидел Гаспара.
  - Чего тебе?
  И спросил, указывая на разодранный мундир:
  - Что это с тобой?
  - Это... это карман. Для сухарей.
  Сержант  пожал плечами  и принялся задумчиво грызть удивительно крепкий
сухарь. Мальчик оставил медаль в  покое и  посмотрел  на  сержанта. Сержант,
истолковав это по-своему, разломил сухарь надвое...
  Но мальчик отрицательно покачал головой и отвернулся. Сержант был очень
голоден,  а потому  настаивать  не  стал. Он отгрызал  от  сухаря  небольшие
кусочки, тщательно  их пережевывал и  не торопился глотать. Он  понимал, что
следующий сухарь может достаться ему лишь на следующий день, а то и позже, и
потому не спешил.
  Задумавшись, сержант просыпал остатки сухаря  на стол и некоторое время
сидел  не шевелясь и ничего вокруг  не замечая. И  это еще хорошо, что нынче
выдалась темная ночь, что не видно сгоревших домов, в которых жили вот такие
же, как этот, мальчики. Но утром, когда рассветет...
  Сержант посмотрел на Гаспара и строго сказал:
  - Через час... нет, через два выступаем.  Утром здесь будут казаки, так
что мы должны убраться еще затемно.
  - Казаки?
  - Да, сведения самые верные. Иди предупреди, чтоб были готовы.
  Гаспар  хотел было  спросить  еще, да  не решился и вышел.  Сержант  же
повернулся к  мальчику...  и не увидел его  -  глаза смыкались сами собой, а
голова так и клонилась к столу.
  -  Простите меня,  Мишель, я очень устал,-  и с  этими  словами сержант
положил голову на руки и тут же уснул.
  Очень долго перед глазами сержанта была сплошная тьма,  в которой никак
нельзя было понять, сколько же времени прошло...
  А  после  он  вдруг  очнулся и  увидел, что  Мадам  ведет его к палатке
императора, разбитой  прямо на  снегу. Генералы  расступились перед ними,  в
толпе слышался  почтительный  шепот: "Мадам  произведена в  маршалы Франции!
Сейчас  император  вручит  ей маршальский жезл!" А на сержанта,  как  назло,
никто не обращал внимания.
  Пропели  фанфары.  Из палатки вышел  насупленный  мальчик - босиком и в
знаменитой треуголке   в протянутых  руках  он  держал подушечку, на которой
покоился маршальский жезл.
  Но  только Мадам потянулась  к  жезлу,  как  вдруг  среди  генералитета
послышался шум, суматоха. Все закричали: "Казаки!" и разбежались кто куда.
  Дюваль открыл глаза: уже рассвело, мальчишки под образами не было. А со
двора слышались крики, кто-то куда-то бежал...
  Сержант чертыхнулся и бросился к двери.
  А по двору уже метался  тот самый вчерашний бычок и все норовил поддеть
на рога мальчишку, который с истошным криком убегал от него. Сержант замер в
дверях, не зная, что пред принять.
  А тут еще из соседнего  дома  показались Мадам, старуха  и еще какая-то
женщина с чем-то большим в руках. Они закричали, запричитали от ужаса...
  Бычок разъярился, догнал, промахнулся...
  Но  тут  из  хлева  выбежали  солдаты  с  испанцем во  главе. Хосе,  не
растерявшись,  рванул  с себя  мундир  и  бросился  навстречу  бычку.  Бычок
остановился.   Мальчишка,   воспользовавшись  этим,  взбежал  на  крыльцо  и
спрятался за спину старухи.
  -  Торо! Торо!  - И Хосе, размахивая  мундиром, как  мулетой, пошел  на
бычка. Тот  бросился  вперед,  но  испанец вовремя  увернулся и  победоносно
посмотрел на зрителей - мол, каково?!
  Зрители - особенно женщины - были в немом удивлении.
  А Хосе, увидев Дюваля, крикнул:
  - Сержант, я задержу их, бегите! - и смело пошел на бычка.
  Дюваль удивленно оглянулся по сторонам, не понимая, от кого и зачем ему
нужно бежать. А солдаты...
  Солдаты  торопливо  выводили  лошадей, садились  в  седла.  Увидев, что
сержант никак не разберется, что к чему, неаполитанец  живо  замахал руками,
указывая куда-то за деревню, и крикнул:
  - Казаки!
  - Не мешкайте, сержант! - взволнованно прибавил Франц.
  Сержант посмотрел за деревню - там никого не было видно  чистое поле, и
все. Зато во дворе...
  Разъяренный  бычок  опять   бежал  на  испанца.  Подпрыгнул!  Отскочил,
боднул...  и  промахнулся.  Еще,  еще  -  и снова  мимо!  Испанец  торопливо
оглянулся, стер пот со лба и крикнул:
  - Сержант, казаки! Я их задержу!
  Какие  казаки?  Откуда?  Бычок как завороженный бросался на  изодранный
мундир, а Хосе, почувствовав свою власть над животным, радостно смеялся.
  - Хосе! Коли его! - в азарте закричал Дюваль...
  И  в это время его  толкнули в плечо.  Казаки! Сержант вырвал саблю  из
ножен... И увидел  рядом  с собою Мари.  Верная  лошадка  грустно молчала...
Пора! Сержант вскочил в седло, встал в стременах и снова крикнул:
  - Коли!
  - Ну что вы, сержант, это же домашняя скотина! - И с этими словами Хосе
упал на колени и обвел бычка вокруг себя.
  - Казаки! Казаки! -  кричали солдаты, успевшие уже выехать  со двора на
улицу.
  Да  только сержант их не слышал.  Стиснув зубы, он провел  перед  собой
воображаемой мулетой и тронул лошадь на бычка...
  - Сержант!
  Сержант оглянулся - Мадам шагнула с порога, Мадам забыла про Хосе и про
корриду...
  Однако  умница  Мари  в один прыжок  очутилась  рядом  с  нею,  сержант
опомнился, перехватил Мадам за талию и вместе с нею  выехал на улицу, а там,
пустив Мари в галоп, и за околицу.
  - Казаки! Казаки! - без устали кричали скакавшие рядом солдаты, нещадно
погоняя лошадей.
  И лишь когда сожженная деревня скрылась за холмом,  отряд  остановился.
Мадам сошла на землю, села прямо в сугроб и устало улыбнулась.
  - Ну, как ваши дела? - спросил сержант.
  - Прекрасно. Эта крошка, которую я приняла, просто чудо. Ах, сержант...
- Мадам замолчала и как-то сразу стала серьезной.
  Тогда сержант посмотрел на солдат и спросил:
  - А сколько их было?
  - Кого? - в свою очередь поинтересовался Чико.
  - Казаков, кого же еще?
  Неаполитанец посмотрел на небо, по сторонам, а после под ноги...
  - Много, сержант, очень много.
  - Сотня? Две? - Сержант уже почувствовал подвох.
  - Вы понимаете, сержант... Это была  последняя просьба  нашего  боевого
товарища, и мы решили уважить ее. И вдруг коррида... Но это даже к лучшему.
  - Что... к лучшему?
  Но Чико не ответил. Ответил - после долгого молчания - Франц:
  - Хосе решил остаться.  Ну а казаки... Они, наверное, завтра придут. Не
сомневайтесь, сержант.
  Что  ж, обманули.  Провели  как новобранца. Нужно немедля  вернуться  и
приказать дезертиру... А нужно ли? Сержант вопросительно посмотрел на Мадам.
Мадам ответила не сразу:
  - Та женщина... Она вдова... вторую неделю. Война! - И отвернулась.
  Все молчали. Мадам подошла к своей лошади, села в седло и спросила:
  - Где император? Мы едем к нему или нет?
  Вместо ответа сержант направил Мари  прочь от деревни, отряд последовал
за ним.
  Ну а Хосе тем временем сидел на связанном бычке и шел тал:
  - Браво, тореро, браво, мой мальчик!
  С порога на испанца удивленно смотрела  молодая женщина с  младенцем на
руках. Стоявшая рядом с нею старуха поджала губы и мысленно молила господа о
том, чтобы тот поскорее надоумил солдата уйти со двора...
  Но тут  к испанцу подошел спасенный мальчик, заглянул ему прямо в глаза
и спросил:
  - А меня так научишь?
  Испанец ни слова не понял, однако согласно кивнул и сказал:
  - Главное, это иметь афисьон, малыш,- и шмыгнул разбитым носом.
  Старуха на крыльце перекрестилась, по-бабьи понимая, что это - судьба.
  Артикул десятый
  Саранча
  Было раннее утро.  Отряд медленно ехал по едва приметной лесной дороге.
Снег  скрипел под  копытами, светило солнце. Ветра  не было. В  такую погоду
приятно думать о доме, о матушке...  Но вспоминались  почему-то лишь ушедшие
солдаты: Курт, Хосе, Сайд. И, мало этого, сержант никак не мог отделаться от
мысли - а кто ж последует за ними? Быть может, Чико? Он неосторожен. Гаспар?
Или сержант? Подумав  так, сержант с удивлением отметил, что о своей  смерти
он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он человек военный, а
военные все...  не такие, как статские. Так, говорят, когда вошли в один  из
русских городов, брат императора, гуляя по саду, рубил саблей мелкие деревья
и  приговаривал: "Пусть  все чувствуют, что здесь война!" А когда в Могилеве
прошел слух о возможном мятеже, военный  губернатор отдал  приказ  подвязать
все колокола, дабы жители не  смогли ударить в набат... Нет, что ни  говори,
война изменяет характер, влияет на привычки. Когда сержант был маленьким, он
ходил  босиком,  а  теперь он не мыслит остаться без шпор.  Без шпор как без
рук,  а сабля  - продолжение руки. Саблей можно  сражаться,  бриться, резать
хлеб... И защищать Мадам.
  Сержант обернулся - Мадам смотрела на  него.  Глаза  у нее темно-серые,
глубокие и непонятные.
  - Вы, наверное, устали,- сказал сержант.- Можно сделать привал.
  Мадам покачала головой. Удивительно! А еще говорят, будто светские дамы
все как одна капризны  и своенравны.  Сержант не думал говорить, но все-таки
сказал:
  - Вы славная женщина. Вы  ни  на  что  не жалуетесь.  Мне  даже  трудно
представить,  насколько  счастлив  ваш супруг...  Мадам  улыбнулась и  вновь
покачала головой.
  -  Как, вы  не замужем?  - с надеждой  удивился солдат.  Мадам согласно
опустила ресницы, подумала немного и добавила:
  - Я даже не обручена.
  - Мадемуазель!..
  - И все-таки зовите меня как и прежде: Мадам. Я привыкла.
  -  Нельзя поверить!  -  совсем не к месту воскликнул Дюваль.-  Ведь  вы
такая...
  - Никакая,- подсказала Мадам.
  Сержант смешался, не зная, как лучше возразить. Поехали молча. Молчание
красит мужчину и глупую женщину  умная женщина много при этом теряет. Глупая
женщина  с  превеликой охотой говорит обо  всем, а  умная  - лишь о том, что
может пойти ей  на  пользу. И все-таки самая умная  женщина всегда  остается
женщиной, а женщинам  время от времени свойственно плакать или же говорить 6
себе самую горькую правду. Вот отчего Мадам вздохнула и сказала:
  -  Мать  моя сбежала с пехотным  офицером, отец  мой беден и  брюзглив.
Завидных партий мне не предлагали... И вот я  порхаю как  бабочка! - Голос у
нее  дрогнул, но  она  все равно продолжала:  -  Я порхаю, порхаю,  а кругом
война! Я обо  всем забыла, а ведь скоро  спросят...- Но о чем у нее спросят,
Мадам не сказала. Она поспешно отвернулась и уже спокойно добавила: - Зря вы
меня похвалили, я такая же, как все.
  - Мадам! - обиделся сержант.
  Мадам нехотя обернулась. На свете иногда встречаются такие серые глаза:
красивые, бездонные...  в такие, кажется,  можно падать всю  жизнь - лететь,
поражаться,  замирать от  восторга и ужаса... и так  и  не  достичь дна, ибо
жизни не хватит.  Приветливые, добрые  глаза -  и тем не менее вы совершенно
уверены,  что  эта  пропасть  не  для  вас,  вас там  не  ждут,  вы  там  не
разобьетесь, и не только  вы, но и никто другой  - бездонные, но недоступные
глаза. И тем не менее...
  - Мадам! - Сержант собрался с духом.- Скажите мне...
  - Нет-нет! - Глаза испуганно погасли.
  - Мадам...
  О, как ей  не хотелось отвечать! Что, если он спросит...  И, словно ища
спасения, Мадам с надеждой оглянулась по сторонам... и радостно воскликнула:
  - Смотрите!
  Они остановились. Придержали своих лошадей и солдаты.
  Неподалеку  от  обочины  грелись у  чахлого костра  двое пехотинцев,  а
третий лежал на снегу и  едва слышно стонал. Сидевшие безо всякого  интереса
посмотрели  на  отряд и вновь отвернулись.  Девятый корпус маршала  Виктора,
если  судить  по  мундирам.  Досадно!  Девятый  корпус  в  жарких  делах  не
участвовал, он мог бы служить надежным подкреплением. Ну что ж...
  - Ребята,- обратился  к сидевшим Дюваль,- Я с поруче нием к императору.
Вы не подскажете дорогу?
  Один   из   сидевших    беззвучно   выругался,   второй   же   оказался
словоохотливей:
  - Вот там, за поворотом, вы встретите до батальона сброда... Таких  же,
как  и  мы. И с ними император.- Солдат внимательно  посмотрел на сержанта и
спросил: - А ты случайно не из Лангедока, приятель?
  - Нет. Бордо.
  - Ну да, ну да,- согласился  сидевший, давая понять, что и здесь ему не
повезло.-  И  все-таки,  сержант:  меня  зовут  Жанно,  Жан  Бриали,  трубач
четвертого артиллерийского обозного батальона. Быть может, спросят...
  - Хорошо,  я запомню,- пообещал сержант и в  свою очередь спросил: -  А
что неприятель, разбит?
  Сказать по правде, сержант спросил почти безо всякой надежды, а так, по
привычке. Он  ожидал услышать брань, проклятия, упреки нерадивым маршалам...
а услышал смех. Смеялся трубач,  смеялся его  хмурый  товарищ,  смеялся даже
умирающий.  Нет ничего  печальнее,  нежели  смех умирающего. Кто слышал, тот
знает, а  кто не  слышал,  пусть  лучше останется  в неведении. Отсмеявшись,
трубач вновь сталь серьезным и сказал:
  - Великой Армии больше нет. Какого черта вас  несет к императору? У вас
есть лошади, спешите домой.
  - Но у меня приказ. И я на службе.
  -  Служба,  приказ!  -  едва  ли  не  кричал  трубач.-  А  кто приказал
императору топить и убивать своих собственных солдат?
  Сержант не нашелся,  что  и ответить.  Молчали и  солдаты. Тогда  Мадам
осторожно спросила:
  - А  что случилось?  Мы  ничего не  знаем.  Трубач долго  и  пристально
рассматривал всадников, а затем недоверчиво спросил:
  - Откуда вы взялись?
  - Бежали из русского плена,- уклончиво ответил сержант.
  - Напрасно.
  - Не думаю. И вот уже несколько дней мы не имеем никаких вестей.
  - Понятно. Что ж, слушайте  вести. Мы подошли к Березине, а там уже нас
поджидала вся русская артиллерия. Император  отдал  приказ, и  навели мосты.
Под неприятельским  огнем.  Затем...  Первым делом  он  переправил  гвардию.
Затем...  К  русским  подошло подкрепление,  а нам все  казалось,  что стоит
только  перейти через  реку  - и мы  спасены.  Мы шли, толкали, давили  друг
друга... И вдруг на  том берегу показались казаки! Поднялась паника, один из
мостов  не выдержал  и  рухнул, все  бросились ко  второму... А в  это время
и