Сергей Булыга.
    Шпоры на босу ногу


  Булыга  С.  Шпоры  на  босу ногу. Грушко Е. Венки Обимура. Шамшурин  В.
Каленая соль: Сборник фантастики, приключений.- М.: Молодая гвардия, 1990. -
480 с.
  I5В  5-235-01580-0
  В  очередном  сборнике,  изданном  ВТО  МПФ  при ИПО  ЦК ВЛКСМ "Молодая
гвардия",  представлены  историко-фантастические  и  приключенческие повести
"Каленая соль" нижегородского  писателя В. Шамшурина рассказывает о событиях
Смутного  времени,  о  формировании  Нижегородского ополчения,  ставшего  на
защиту России от нашествия врагов. Произведения С. Булыги и Е. Грушко  также
посвящены страницам русской истории.
  (c) С. А. Булыга, Е. А. Грушко, В. А. Шамшурин, 1990.
  OCR: Сергей Кузнецов


  Как-то заглянул ко мне сосед мой, отставной майор Иван Петрович Скрига,
и говорит: "Сергей Кириллыч, голубчик, помоги!" Оказалось, что пожелал  Иван
Петрович записать одну  слышанную  им  историю,  да вот никак не получается.
Тогда,  прослышав  про  мои  юношеские  опыты  в  поэзии  и знакомство с  г.
Марлинским, решил он обратиться ко мне.
  И надо вам  сказать, что  соседи посещают  меня редко, а уж  с подобной
просьбой, связанной с писанием бумаг - увольте! Дело в том, что ваш покорный
слуга оказался  причастным  к известным событиям первых дней царствования  и
поныне еще здравствующего императора, и был отправлен из  гвардии поначалу в
туркестанские линейные батальоны, а затем на Кавказ.
  Итак, сосед  приехал ко мне,  и  я выслушал его  рассказ. Что  ж!  Иван
Петрович весьма уважаемый мною человек, Георгиевский  кавалер, да и время, о
коем  он хотел  поведать - славный Двенадцатый  год,- дорого  сердцу каждого
истинного сына Отечества. И я согласился помочь.
  Иван  Петрович  рассказывал, я записывал. Затем,  по  окончании  труда,
сосед мой увез  рукопись к себе в имение,  две недели  не казался,  а  потом
приехал, положил бумаги на стол и сказал: "Прочел, весьма благодарен  вам за
труд, Сергей Кириллыч. И копию сняли-с...  Только не обессудьте, вы же  сами
прекрасно знаете  об отношении к вам со  стороны  начальства. Для вашего  же
блага позволил  я себе некоторые примечания.  Думаю,  рукопись  от  этого не
сильно пострадала",- и, смутившись, он поспешно откланялся и вышел.
  Оставшись один, я перечитал бумаги и решил оставить повествование в том
виде,  в коем вернул мне  его  мой  сосед: с  предисловием  и  послесловием,
примечаниями и разбивкой текста на главы.
  Кстати сказать,  сосед мой являет  собой весьма  распространенный  тип:
помещик  средней  руки,  в  прошлом офицер,  повидавший  свет и  беспокойные
окраины Империи, строгий муж и добрый малый  он бесконечно предан государю и
в  то же время не чурается и нас,  "заблудших по простоте  своей",- а именно
так он любит выражаться.
  Итак,  я перечитал повесть и отложил  ее до лучших времен  появляться в
столицах мне запрещено,  придется ждать оказии, дабы ознакомить  с рукописью
моих  -  увы, уже немногочисленных - московских  и  петербургских друзей. Но
если учесть, что  гости у меня  случаются редко, то кто  знает,  сколько еще
придется ждать.
  А  теперь,  любезный  читатель,  пора  нам  и  обратиться   к  повести,
предваряемой предисловием самого Ивана Петровича.
  Предуведомление
  (писано Иваном Скригой)
  Вот  ведь  как  порой  бывает: выслушаешь  историю, да  только  головой
покачаешь - лихо! А рассказчик  и глазом не моргнет, знай  себе божится, что
все именно  так оно и было. Будто  я  ничего  кругом не понимаю, будто вчера
только на этот свет появился. Ну а что ты с  гостем делать  будешь? Опять же
покачаешь  головой  и поддакнешь  глубокомысленно  - все  так, так.  А уедет
гость,  так ты все ходишь взад-вперед и серчаешь: вот прохвост! Вот шельмец!
И  осмелится  же выдумать такое! Но только оглянуться  не успеешь, как сам в
такую  историю  попадешь, что  куда там  рассказывать?!  - вспоминать  и  то
неловко  самому себе не веришь.
  Вот тут-то и вспомнишь гостя и небылицы его. И  ловишь себя на том, что
верить ему начинаешь!
  А  веду я все это  к тому, что  в бытность мою баталионным командиром в
Бобруйской крепости слыхивал я от  вдовой  соседки нашей, Настасьи Петровны,
весьма  любопытную  историю. В те годы  я, конечно  же, мало чему поверил. И
только  сейчас,  на  склоне лет, начинаю понимать, что правды в той  истории
куда как больше,  нежели вымысла. Я бы, конечно,  мог и  большее утверждать,
будто все там истинно, как  на  духу. Но  только слишком уж хорошо знавал  я
Настасью Петровну, а потому последнего утверждать не посмею. Однако повесть,
ею рассказанную, считаю своим  долгом на бумаге  запечатлеть. И если не сам,
так стараниями моего любезного соседа, Сергея Кириллыча Коржавского. И пусть
читатель  прочтет  сии  записки и сам рассудит,  что здесь  правда, а что  и
вызывает сомнения.
  Я же,  в свою  очередь, постараюсь  излагать события  беспристрастно  и
ничего не утаивать. Мало того, насколько мне позволит память, я постараюсь в
точности  передать рассказ Настасьи Петровны. А надо вам сказать,  что вдова
была весьма легка на язык. Какие истории она разыгрывала в лицах!..
  Однако  пора и  за дело!  И да поверит мне  читатель, что пером  Сергей
Кириллыча  двигало  единственное  желание  поведать о событиях  достославной
памяти Двенадцатого года.
  Признаюсь,  мы оба - я и мой  любезный сосед - мы оба по младости лет в
той  победоносной кампании  не участвовали, а посему пусть не  будет  к  нам
строг досужий  читатель, коий обнаружит в повести некоторое несоответствие с
Историею. Был и остаюсь вашим покорным слугою,
  Георгиевский кавалер,
  майор в отставке Иван Скрига 2-й.
  Артикул первый
  Двунадесять язык
  10/22 июня неприятель  перешел  Неман,  и  началась, как они  говорили,
вторая польская война.  Жара стояла такая, что  ветераны утешали новобранцев
только  тем,  что в Египте  было еще  несносней. Да  и  здесь,  к  тому  же,
отменные, невиданные доселе дороги: прямые, ровные, обсаженные двумя, а то и
четырьмя  рядами берез. И хлебосольная  шляхта, и  молчаливый,  привыкший  к
повиновению народ.
  Великая Армия растекалась по стране,  не давала русским объединиться  и
била их по частям. Азиаты бежали, Европа рукоплескала победителям.
  Победоносная кампания близилась к концу. Оставалось наголову разгромить
противника в генеральном сражении, продиктовать условия  мира  и расположить
армию  на  зимние квартиры.  Но время  шло, пылились дороги,  и уже начинало
казаться, что здешним просторам не будет конца. Новобранцы вздыхали и ждали,
когда  же  наконец  дойдет до  настоящего дела,  когда  же  русские  устанут
отступать, и все гадали - а далеко ли Индия?
  Но Индии не было, Было сражение. Ветераны ухмылялись в усы, наблюдая за
тем, как  новобранцы рвутся в  бой,  под  ядра.  Однако ни  пехота,  ни даже
тяжелая кавалерия  не смогли  решить  исход дела, и тогда на  помощь  Мюрату
подошел  вице-король  Евгений.  Русские  едва  было  не  потеряли  всю  свою
артиллерию, но положение спас  Черниговский, впоследствии печально известный
полк.
  И тем  не менее французы ликовали.  А русские ночью  на  военном совете
решили сдать  город без  боя. Но  дабы армия смогла беспрепятственно отойти,
графу Палену  приказано  было  задержать неприятеля.  Пален,  имея при  себе
несколько баталионов пехоты  и казаков, держался два дня. И  две ночи горели
над рекой многочисленные огни, убеждавшие Наполеона в том, что русская армия
стоит на месте и готовится к решающей битве.
  Но  когда на третий день  противник, собрав все свои силы, двинулся  на
город,  оказалось, что русская армия бесследно исчезла, и только лейб-казаки
разрушают мосты. А потом и они ушли.
  Истомленная  жарой  и  недостатком  провианта, Великая  Армия  поспешно
форсировала реку,  и  уже через какой-нибудь час эскадрон  мамелюков  первым
ворвался  в  город. Пустой  город  - население  еще  ночью  ушло  на  север.
Бесконечные обозы тянулись по дороге на Невель, а Витебск был  пуст. Здесь я
не  могу  не  отметить, что  Витебск был первым  российским  городом, жители
которого не пожелали встречать Освободителя Европы.
  Далее. Ровно в семь часов утра Наполеон въехал в Витебск и проскакал по
Смоленской улице. Войска приветствовали  его. Войдя  в  отведенный  ему дом,
император отстегнул шпагу,  бросил ее  на  стол,  покрытый  картой России, и
сказал:  "Военные действия кампании двенадцатого года  кончены,  будущий год
закончит остальное". Сказано это было 16-го июля.
  И в тот же  день  в  городе начались  грабежи и  пожары.  Но,  к  чести
победителей,  город дотла не сгорел.  Так что  по вполне  еще  сохранившейся
Заручевской улице возвращался  от  приятеля сержант Шарль  Дюваль - уроженец
Бордо и  ветеран шестнадцати славных кампаний. Тридцать пять лет для гусара-
глубокая старость, однако сержант был весел. Еще бы! Кампания закончена, еще
неделя-другая,  и заключат достойный мир,  перекроят границы, ну а  он... он
похлопочет  об  отставке.  Он  не  тщеславный,  пусть другие  отправляются в
Москву, шагают в Индию - куда  угодно. С него довольно, он устал. Вернется к
матушке,  подправит запустевший  виноградник,  зайдет  к  соседу, его начнут
расспрашивать, он станет отвечать, а дочь соседа... Когда он уходил, она еще
не родилась, зато сейчас - верней, тогда, когда он вернется...
  Итак, сержанту  было  хорошо. Он  шел,  насвистывал  любимую песенку, и
казалось, что все  происходящее вокруг ему  безразлично.  Но нет!  Он  вдруг
остановился  и  недовольно  покачал  головой:  патрульные  - судя по  форме,
вестфальцы из корпуса  Жерома  Бонапарта,- патрульные остановили проходившую
мимо них стройную даму в вуали и, путая  немецкие и французские слова, стали
допытываться, кто она такая и что здесь делает. Дама гордо молчала.
  За долгие годы  службы  сержант так  и не привык  к союзникам, он их не
любил. Более  того, он  им не верил, но терпел - ведь как-никак, а пригласил
их  император...  Но  когда  один  из солдат грубо схватил  даму за  руку  и
попытался приподнять вуаль, сержант не замедлил вмешаться.
  - Эй, приятели! - сказал он, подходя к вестфальцам.- А  ну-ка, полегче!
Император не  воюет с дамами,-  и он  так посмотрел на  офицера, старшего  в
патруле, что тот посчитал за лучшее не перечить.
  Оно и неудивительно, пехота всегда- отступает перед кавалерией.
  Дюваль между тем продолжал:
  - Мадемуазель! - И  он галантно поклонился незнакомке.- Простите, что я
заставил вас ждать. Служба!
  Дама согласно  кивнула, взяла  сержанта  под  руку,  и  они  удалились,
оставив союзников в растерянном недоумении.
  Когда сержант  и  незнакомка уже достаточно  отошли от патрульных, дама
приподняла вуаль и тихо сказала:
  - Благодарю  вас, сержант! - на чистейшем французском,  с едва заметным
южным акцентом.
  - Дюваль! - поспешно подсказал сержант.- Шарль  Дюваль, мадемуазель,  к
вашим услугам,- тут .он вполне пристойно поклонился и подумал: "Да она еще и
красавица! Вот так удача! Правда, ей далеко не семнадцать, но и я..."
  - Вы так  любезны, сержант,- продолжала дама,- что мне  просто  неловко
просить вас еще об одном одолжении.
  - О, что вы, я... Мы перед вами виноваты. Но что поделать, война! А тут
еще эти...- Но тут сержант осекся, не пожелав  бросать тень на Великую Армию
и, косвенно, на императора.
  - Тогда,-  и незнакомка мило улыбнулась,- проводите меня. Это недалеко,
всего в двух шагах отсюда.
  Сержант, конечно, сразу согласился.
  Они  шли  по  улице, и встречные  - ну до чего же  мало  было среди них
знакомых! - с  любопытством  и  завистью глазели  на спутницу сержанта. Того
самого сержанта, ибо Дюваля неплохо знали по армии.
  Однако армия, придавая человеку мужество,  лишает  его чего-то другого,
тоже весьма  немаловажного.  Наверное,  в  силу этого  дама никак  не желала
вступать в непринужденную беседу, а большею частью отвечала односложно и все
смотрела по сторонам. И хоть сержанту было обидно, что его спутницу вовсе не
интересуют рассказы про походы, про родной  Бордо и прочие интересные места,
он внутренне с ней соглашался: и действительно, варварский город представлял
собою  любопытное  зрелище, и  потому сержант  уж сколько  знал,  столько  и
рассказывал даме  о  местных достопримечательностях. Так, проходя мимо  дома
дворянского собрания, он сделал широкий жест и объяснил:
  - Пекарня. А вон там, дальше, видите купола? Это святой Николай, там мы
установили орудия. А в Успенском у нас госпиталь.
  Они спускались к реке.
  - Ну вот, мы почти и пришли,- сказала незнакомка.- Я здесь неподалеку.
  Сержант осмотрелся по сторонам и нахмурился.
  -  Советую  вам  переменить квартиру,-  строго  сказал он.-  Видите эту
церквушку?
  - Бориса и Глеба?
  - Не знаю. Но знаю, что здесь хранятся пороховые запасы  армии. А  мало
ли какой лазутчик...
  - Ну что вы, разве это  возможно?!  - испуганно воскликнула  дама  и...
глянув в сторону, вдруг успокоилась и вежливо сказала:
  - Весьма и весьма благодарна, сержант. Прощайте!
  И не успел сержант опомниться,  как дама,  помахав ему рукой,, поспешно
подошла к стоящему поодаль  кирасирскому  офицеру. Офицер, мельком глянув на
Дюваля, что-то спросил. Дама ответила. Офицер еще раз покорился на сержанта,
обнял даму за талию...
  Э, да это похлеще  пощечины!  Догнать офицера? сказать  ему все, что он
думает о...  Нет, ни к  чему. Ему нужна  отставка и больше ничего. А славных
девушек довольно и в Бордо. Но тем не менее...
  Дюваль  стоял на  месте  и смотрел вслед  удалявшейся  паре. Сержант  и
раньше  был  невысокого  мнения о  тяжелой кавалерии,  а  теперь лишний  раз
убеждался в своей правоте. Ни легкости, ни натиска  он держится за даму, как
за стальную кирасу - позор!
  (Мало того, в тяжелой кавалерии запрещено носить усы, но только баки, -
майор Ив. Скрига).
  Кирасир и дама уходили все дальше и  дальше. И  вдруг Дювалю почудилось
нечто  знакомое: так неуклюже брал женщину за талию только... Нет, ни за что
не вспомнить! И все же несомненно, что сержант  уже где-то встречался с этим
человеком.
  Когда-то? Ах, когда-то! И сержант постарался как можно скорее выбросить
из головы и этого кирасира  и воспоминания вообще. Дюваль  не любил думать о
прошлом  - у  него были  на  то весьма  веские  причины. Бравый гусар  резко
развернулся и, досадливо бряцая шпорами, поспешил домой - ведь там его ждала
Мари, красотка  Мари с ясными глазами и белой челкой  тонконогая, гнедая и в
подпалинах, идущая под ядрами без всяких шенкелей.
  Ну а  потом...  Что было  потом,  вы все  прекрасно знаете.  Неприятель
пробыл в  Витебске шестнадцать дней, затем оставил его и двинулся на Москву.
Отправляясь в поход, император  единым росчерком пера объединил  захваченные
западные  губернии  во  вновь  образованное  Великое  Княжество   Литовское.
Председателем  временного  правительства   новой   европейской  державы  был
определен  голландский  генерал  граф   Гогендорп.  В  Варшаве  недоумевали,
вспоминали границы семьдесят второго года, обещания, посулы... а  кое-кто  и
возмущенно восклицал:  "Где ж возрожденная  Речь Посполитая?!"  Но император
спешил.  "Обращайтесь с  Белоруссией как  с союзной  страной,  а  не  как  с
подданной,- напутствовал  он генерала.- В  общем поступайте  с ней как можно
лучше".
  А  лето  тем  временем было в  разгаре.  Французские солдаты по  старой
памяти  стали возбуждать крестьян против помещиков, и  загорелись шляхетские
имения, однако долгожданного  указа об отмене крепостного  права в княжестве
не последовало.
  Ну а погода тем временем стояла отменная, ожидался  небывалый урожай. В
Великом  Княжестве  издавались  указы, рассылались  воззвания, праздновались
победы, а  Великая Армия  шагала вглубь России. Смоленск, Бородино,  занятие
Москвы, пожар...
  И был сентябрь. Первопрестольная лежала в развалинах. Наполеон требовал
себе бумаги касательно Пугачева, делал наброски  манифеста к  крестьянам, да
после бросил, решив, что с новым Емельяном он ни о чем не сговорится.
  А  русский   император  тем  временем  собирался  удалиться  в  Сибирь,
отрастить себе бороду и питаться картофелем и черным хлебом...
  (Здесь я  позволю себе вмешаться и вымарать  несколько строк, ибо мы не
Вальтер  Скотты и  к августейшим особам  не станем обращаться. Скажу только,
что  наш  возлюбленный монарх не ошибся,  ожидая найти  в  каждом  дворянине
Пожарского,  в  каждом  духовном Палицына и  в каждом гражданине  Минина.  А
посему неприятель, пришедший к нам с лукавством в сердце и с лестию в устах,
вынужден  был бежать из белокаменной  по старой смоленской дороге.-майор Ив.
Скрига 2-й, кавалер орденов св. Георгия  4 класса, св. Владимира  3 степени,
бриллиантового  знака  св. Анны  2  класса  и золотой  сабли  с  надписью за
храбрость. Имею также знак отличия беспорочной службы за XV лет).
  Артикул второй
  Девица Ланорман приговорена к расстрелу
  Смеркалось.  По разоренной  виленской  дороге  отступали те,  кого  еще
недавно  именовали  Великой  Армией.  Строй  был  сбит,  смешались  мундиры,
смешались языки двунадесяти народов. Никто не соблюдал субординации. К чему?
Знамена зачехлены, пушки  брошены под Красным во  время поспешной  переправы
через Днепр.
  Однако же еще  торчат из  солдатских  ранцев витые  канделябры и связки
серебряных  ложек,  уцелевшие лошади идут под княжескими чепраками, а вместо
шинелей кое-кто одет в дорогие шубы.
  Да это что!  Ноябрь. А  вот  в сентябре, по  выходе из  Москвы, солдаты
отправлялись в путь в  золоченых  экипажах.  Обоз  Великой Армии  растянулся
тогда  на тридцать  пять  верст.  Однако на смену  удивительно теплой  осени
ударили казаки,  а за ними и морозы. Великая Армия пришла  в беспокойство, а
после  в уныние и затянула потуже ремни. Солдаты  голодали, а лошади и вовсе
дохли  от  бескормицы,  и кавалерия мало-помалу  спешилась.  Пушки, лишенные
конной  тяги,  сталкивались в придорожные канавы. Но по-прежнему тянулся  за
армией  огромный обоз, влекомый сотнями лошадей. Несметные сокровища Москвы,
столицы  дикой  Азии, теснились на подводах.  Церковная  утварь  и фамильное
серебро, золотые  монеты и  лисьи  хвосты, тончайшая парча и даже  украшения
кремлевских  стен - десятки и сотни пудов  баснословной добычи...  А  лошади
падали все чаще и чаще, мела метель,  наседали казаки, и  дороге в Европу не
было видно конца.
  Колонны роптали, о  дисциплине не  было и речи,  и  те,  что  посмелее,
бежали в лес, а кто оставался, затевали драки.  Случалось, убивали офицеров.
Тогда, чтобы хоть как-то поднять моральный дух армии, Наполеон, выступая  из
Дубровны, пошел  пешком. Он  приказал сжечь обозы  с награбленным, а лошадей
передать в артиллерию, дабы спасти оставшиеся пушки.
  Правда, приказ так и остался на бумаге.
  А тут еще стало известно, что Дунайская армия адмирала Чичагова вышла к
Березине  и тем самым отрезала отступающим  дорогу в Европу.  Стали  всерьез
поговаривать  о возможном пленении Великой  Армии  во  главе с императором и
всеми его маршалами.
  (И еще  рассказывали, будто атаман граф Платов обещал  отдать свою дочь
замуж за того, кто приведет ему живого Наполеона.- майор Ив. Скрига).
  А чтобы этого  не  случилось, Великая Армия  должна  была  вновь  стать
подвижной и  боеспособной. Наполеон воскликнул, что лучше будет есть руками,
нежели русским достанется хотя бы  одна вилка с его монограммой - и запылали
подводы  с  добычей  императора,  а  вслед  за  ними  сгорел и весь  обоз  с
награбленными  сокровищами.  Зрелище  было  ужасное   -  горели   не  только
богатства, горела последняя память недавних побед...
  Но, как говорили знающие люди, сгорели только рухлядь да тряпки - меха,
шелка и прочее. Главная же  добыча - золото  и драгоценности - были спрятаны
надежными людьми в надежном месте. А будущей весной...
  Но  как   бы  там  ни  было,   а  из   Бобра  император  выступил   без
обременительного обоза.
  И впереди его ждала Березина.
  Широкая, лучшая  в Европе  д