ешь, если музыка для меня все равно что  для кого-то неразделенная
любовь.
  Сказав такое, Франц испугался насмешки и замолчал. И все  молчали, даже
Чико, который прежде непременно поднял бы австрийца на смех. Ободренный этим
молчанием, австриец осмелел и сказал:
  -  И  все-таки  однажды...  Я  очень просил,  и  меня взяли музыкальную
команду!
  - Не может быть! - не к месту удивился сержант.
  - А вот представьте! Взяли! Это было...- Франц вспомнил, как это  было,
и  сразу перестал  улыбаться.-  Это было  под Оршей, совсем недавно,  можете
спросить.
  - А, под Оршей,- как эхо отозвался Чико.
  - Да, - и  добродушное лицо австрийца стало непривычно мрачным,  и даже
голос у него переменился..- Два дня мы били в барабаны и кричали, что именем
императора всем дезертирам даруется прощение и что все они будут накормлены
Лошади,  готовые к закланию, стояли у  него  за спиной, кипели  котлы... Но,
увы, я, наверное, действительно плохой музыкант: ни один человек не вышел из
лесу, и у меня отняли барабан. У моих товарищей тоже...
  Франц   растерянно  посмотрел  на.   слушателей   и  медленно  захлопал
ресницами,  на  которых  намерзли  ледышки.  Бедняга  Франц,  зачем   такого
приводили  на  войну,  он  так  был  хорош  в  своей  кондитерской,  взбивая
земляничный крем...
  - А дальше что? -.спросил Чико.
  - А дальше... Я вернулся на кухню, отвязал Серого, - тут Франц похлопал
свою лошадь по загривку,- и увел его в лес.
  - И правильно сделал! - одобрил Чико.- А был бы я на твоем месте...
  -  Но  я  не  воровал! -  перебил  его Франц.- Ведь  Серый  был  обещан
дезертирам, и я, тогда уже сам дезертир...
  -  А  был бы  я  на  твоем  месте...-  Но тут неаполитанец  замолчал  и
посмотрел направо.
  Направо, шагах в  двадцати от отряда, стоял разъезд казаков во  главе с
офицером. Казаки негромко переговаривались между собой, офицер улыбался.
  Дюваль  привычно  вырвал саблю... и замер. Потом  улыбнулся.  Рука сама
собою опустилась. Что делать, что делать, что делать?!
  -  Мой  дорогой  Дюваль,-   заговорил   казачий  офицер   на  чистейшем
французском,- какая встреча! Я несказанно рад!
  - А я...- Сержант  не знал,  что  и  ответить   он  улыбался,  он  был,
конечно, рад,  ну что тут скажешь? Сержант во все  глаза смотрел на офицера,
на его казаков...
  Казачьи пики упирались в  снег, казачий офицер привстал  в стременах  и
улыбался,  а   Франц   наигрывал   "Милую   Гретхен".   Какая   ж   все-таки
сентиментальная штука - война!
  - Гринка! Хоронший! - с усилием сказал сержант и бросил саблю в ножны.
  Отряды не  двинулись  с места, а командиры съехались  и обнялись. Мадам
улыбнулась. Казачий офицер, чтоб не рассмеяться, поджал губы.
  - Вот, познакомьтесь, мой старинный друг, - смущенно признался сержант,
обернувшись к своим солдатам и, главным образом, к Мадам.
  - Григорий Назарыч Дементьев, лейб-гвардии казачий полк, - представился
офицер и учтиво поклонился. - Мадам...
  - Э...- растерялась Мадам, не  зная, кем  ей назваться, и тогда сержант
пришел ей на помощь.
  - А эту даму, Гринка, я провожаю домой, во Францию.
  -    Похвально,   похвально,-   многозначительно   ответил   Дементьев,
внимательно осмотрел сержантский мундир Дюваля и спросил:
  - Надеюсь, это маскарад?
  - Увы, - вздохнул сержант.- Не всем сопутствует  удача. Но не  будем об
этом! Ты рассказал бы лучше о себе.
  - Ну я, как видишь, сотник, представлен на подъесаула.
  - Я рад за тебя! - искренне воскликнул Дюваль.- Я... действительно рад.
  - О,  что  ты, что ты! Но... На следующий вечер  я  заступил в  караул,
потом меня отправили с депешей. Мне так хотелось встретиться с тобой, но сам
понимаешь.
  - О, понимаю.
  .-  Я  часто  вспоминал тебя, но мы пять  лет  не воевали, где  ж  было
встретиться?
  - Да, к сожалению.
  - А этим летом, как только узнал о вторжении, я всем говорил: у них там
есть один  полковник - нет,  генерал, а  то  и маршал...  - но  тут Григорий
осекся и некоторое время молчал,  потом спросил: - Так что же случилось? Где
твои эполеты?
  - М-м... мне кажется, сегодня это придется не к  месту. Мы так давно не
виделись, -  сержант  сбивался,  отводил глаза,  дергал  уздечку,  косил  на
Мадам...
  - Э, так не пойдет! - обиделся Григорий.- Ты мне ответишь или нет?!
  - Отвечу, только не кричи,- и  сержант перешел на едва слышный шепот: -
Ты помнишь тот .портфель, что я отыграл у интенданта?
  - Помню. Желтый, красивый портфель.
  - А интендант был нашим резидентом. Теперь ты понял?
  - Нет,- чистосердечно признался казак.
  - Тот портфель был для секретных бумаг?
  - Да, конечно.
  - Так вот, наш резидент хотел их  выиграть, а я  не позволил. И вот  за
это с меня сорвали эполеты. Теперь понятно?
  - Но их там не было!
  - Кого? - Голос у сержанта дрогнул. Григорий не ответил.
  - Кого там не было?! - повысил голос Дюваль.- Бумаг, что ли, не было?
  - Были,  были  бумаги,  ты не  волнуйся,- успокоил  сержанта Григорий и
надолго задумался.
  Григорий  вспомнил,  как  в  то  утро  он явился  в канцелярию  и долго
разговаривал с Синицыным, дежурным офицером.  Синицын божился, что со дня на
день  ждет  уйму  денег и  тогда непременно  расплатится,  на  что  Григорий
отвечал...  Потом Синицын  принимал  секретные бумаги -и приглашал к себе на
ужин,  Григорий  отказался,  взял   пустой  портфель,  защелкнул  мелодичную
застежку  и  манерно  раскланялся,  потом   прошел  по  улице,  спустился  в
кабачок...
  -  О  чем ты  думаешь?  - спросил  Дюваль.  Григорий  долго, не моргая,
смотрел на сержанта, а после сказал:
  - Проиграй я  в тот вечер портфель,  меня бы расстреляли. Я обязан тебе
на всю жизнь,- и  отвернулся. Казачий сотник не любил кривить  душой, однако
же бывают в жизни особые случаи.
  Сержант прислушался к себе  и понял,  что в душе  у него пусто. Сержант
посмотрел на сотника - тот был белее первого снега.
  - П-проиграй я в тот вечер...- начал было казак. Но Дюваль поднял руку,
и тот замолчал.
  - Спасибо, большое спасибо,-  сказал сержант.- Я буду  верить тебе, мне
так намного легче...- И замолчал, услышав за собою дружный топот.
  Друзья обернулись - к ним подъезжал отряд русских кирасиров во  главе с
румяным и дородным  офицером с огромными  рыжими баками, свисавшими до самых
эполет.
  - Майор Федосов, - узнал его Григорий.- Плохи твои дела, Шарль.
  Кирасиры  окружили  французов  и, не обращая  на них  особого внимания,
стали переговариваться с казаками. Победители громко смеялись. Майор Федосов
- тот был настроен по-иному. Подъехав к Дементьеву, он резко осадил лошадь и
недовольно прикрикнул:
  - Сотник, что за церемонии? Пленных расстрелять! Немедля!
  Однако, заметив Мадам, бравый майор заметно оттаял  и добавил уже почти
дружелюбно:
  - Но только без лишнего шума, отведи их подальше. А красотку не трогай,
возьмем трофеем! - Тут он  игриво подмигнул и  представился: - Вася Федосов,
керасирский ея  величества полк! - И все это  по-русски, ибо Федосов вот уже
полгода намеренно не употреблял ничего иноземного, исключая напитки.
  -  Господин  майор,  к  чему  кровопролитие?!  -  опять   же  по-русски
воскликнул Дементьев.- Война на исходе, противник бежит.
  - Я что, неясно сказал?! - возмутился Федосов.
  Григорий  не двинулся с места. И все  молчали.  Только  Франц почему-то
решил,  что наступил  подходящий  случай, и стал  наигрывать самый  минорный
марш.
  Федосов оживился, подобрал поводья, глянул орлом и согласился:
  - Да, лишнее кровопролитие нам ни к чему, - и, обернувшись к кирасирам,
приказал: - Скомороха забираем с собой.
  И  Франц, подхваченный  крепкими руками, очутился  на  лошади одного из
кирасиров. Федосов обернулся к Григорию.
  - Так,  пленных расстрелять,- напомнил он.-  Живо! А  красотку  я после
лично допрошу.
  Подъехав к Францу,  Федосов  сосредоточенно потер  руки, подумал, глядя
австрийцу прямо между глаз, а после опять же по-русски спросил:
  - Ну  ты, европа, а этот, гвардейско-кирасирский, умеешь? Па-па-па-нам!
Пам-пам! Па-па-па-нам! А?
  Франц догадался  без  перевода  и  стал старательно  подбирать мелодию.
Федосов просветлел.
  - Гляди ты! Не только грабить умеют! - похвалил он.- Беру!
  Франц заулыбался. Не понимая по-русски, австриец сообразил, что наконец
нашелся  человек,  оценивший  его  как  музыканта.  И  Франц  стал  сбивчиво
объяснять, что  он и есть музыкант, а кондитер из  него никудышный... Но его
не  слушали  да  и  не  понимали.  Ибо  не  было  рядом  человека,  знавшего
по-немецки.
  (И хорошо, и не надо.- майор Ив. Скрига).
  -  А  что  он сказал про нас, Гринка? -  спросил у  друга встревоженный
Дюваль.
  -  М-м...  Полковник  дарует   вам  свободу,  но  реквизирует  лошадей.
Пойдемте,  я провожу  вас,- и  сотник  вновь перешел  на  русский:  - Рябов,
Тыртов, за мной!
  Дюваль, Чико и Мадам сошли  с лошадей  спешились и  названные казаки. А
сотник тронул лошадь и сказал, указывая вперед:
  - Вот туда, за холм, к лесу.
  Дюваль посмотрел на казаков, заряжавших ружья,  и все понял.  И сержант
не обиделся на друга. Приказ есть приказ. Тем более,  что он сам видел,  как
Гринка спорил с майором, да тот, как видно, настоял.
  Когда приходит смерть,  главное - не думать о самом  дорогом: о доме, о
матушке.  Если   будешь  думать,   можешь  наделать   глупостей,  а   то   и
смалодушничаешь.  А  умирают  в жизни только раз,  потом не  исправишь,  вот
так-то...
  Сержант  косо  глянул  на  неаполитанца  -  Чико  был  спокоен,  только
несколько бледен.  Хорошо. Сержант  оглянулся на  оставшуюся  при  кирасирах
Мадам...
  Нет, .Мадам шла рядом! Сержант остановился.
  - Мадам! -сказал он.- А вы куда?!
  - Я с вами. Вы обещали доставить меня домой.
  - Но я...
  -  Молчите!  - И Мадам цепко  схватила его под  руку, а  уж  потом едва
слышно прибавила: -Это судьба.
  Сержант хотел было возразить, но тут Федосов опередил его.
  - Эй, сотник! Ты куда красотку поволок?! - обеспокоенно крикнул майор.
  Григорий  остановился, вопрошающе посмотрел на Мадам, прикинул что-то и
ответил:
  - Она решила погибнуть вместе с земляками.
  Но  и  это не  повлияло  на решение  майора. Он только пожал  плечами -
странный народ эти женщины, особенно  француженки, любовницы злейших врагов.
Подумав  так,  майор повернулся  к  оставшимся при нем казакам и выкинул три
пальца.
  - Ну!
  Еще трое казаков спешились и пошли догонять товарищей.
  Григорий не оборачиваясь ехал впереди. За ним, по  колено в .снегу, шли
казаки и французы. Чико растерянно  улыбался  и как  мог убеждал себя в том,
что это все неправда, что он сейчас проснется... Дюваль был мрачен.
  -  Зря вы это сделали, Мадам,- недовольно сказал он.- И  не потому, что
их трое,  а я один. - Сержант  оглянулся. - Простите, их шестеро. Все дело в
том, что среди этих шестерых один  мой друг и я не помешаю другу. Тем более,
что  русские,  возможно, и  правы...- Не услышав ответа, сержант  еще больше
нахмурился и  с  раздражением  спросил:  -Зачем вы  пошли за  мной? Ведь  вы
прекрасно  понимаете по-русски! Вы что,  хотите  увидеть, как меня убьют? Но
это скучно.
  - Нет, я хочу увидеть другое.
  - Ах, даже так! - воскликнул  сержант.- Так знайте: я никому не позволю
выпрашивать мое помилование!
  - Шарль!
  - Молчите!
  И  больше они не обмолвились  ни словом. Спустившись в низину, Григорий
обернулся  - кирасиров уже  не было  видно.  Тогда  сотник  осадил лошадь  и
сказал:
  - Здесь!
  -Казаки остановились. Остановились и пленные. Григорий отрывисто бросил
команду, и казаки защелкали курками.
  - Мадам! - окликнул Григорий.
  Мадам подошла к  нему. Григорий сошел с лошади, подсадил Мадам в седло,
а сам стал рядом с казаками.
  Чико подмигнул Дювалю и с дрожью выкрикнул:
  - Да здравствует император!
  - Какой? - хмуро спросил Григорий.
  Но Чико лишь пожал плечами - мол, не все ли равно?
  Сержант молчал.
  Казаки  выстроились  в  линию, подняли  ружья, прицелились. В головы. С
десяти шагов даже самая твердолобая голова разлетится вдребезги. А что такое
дребезги? Дрязги - это война, грызня генералов, шпионаж. Мадам - шпионка или
нет? Нет, о Мадам лучше  не думать, надо думать о пустяках. Так что  ж такое
дребезги? Дребезги - это  полковничьи  эполеты, Шевардинский редут, Полоцкий
монастырь,  жена, Мари, Мадам... Нет, надо думать о пустяках. Дребезги - это
как  брызги. Как брызки Гаронны, дом, матушка... Нет, лучше  вообще ни о чем
не  думать, лучше смотреть. Вот Гринка встает на правый  фланг. Откашлялся и
говорит. Что он говорит? Опять по-русски?
  А Гринька говорил:
  - Во ознаменование победоносного  окончания войны,  во  славу  русского
оружия...- Рука его дернулась вверх.- Салют!
  Ружья дружно рванулись вслед за рукой, и пули ушли в синее небо. Синее,
без единого облачка небо.
  Чико глупо рассмеялся, а сержант утер пот со лба и признался:
  - А я подумал - расстрел.
  - Вот за это,  Шарль, тебя и разжаловали,- хмуро сказал сотник, подошел
к Мадам и пожелал:- Счастливого пути, сударыня.
  -  Благодарю!  -  улыбнулась   Мадам  и  добавила  еще  несколько  слов
по-русски.  Сотник  нахмурился,   спросил,  Мадам  покраснела,   ответила...
Григорий с  тем же мрачным  видом  поцеловал даме руку  и,  кликнув казаков,
пошел обратно.
  А Чико сказал:
  - Я  знал, что не расстреляют! Мне на роду написано дожить до девяноста
шести лет. Хотя, конечно, мало ли...
  Да  только  Дюваль  не  слушал солдата,  Дюваль смотрел  на Удалявшуюся
фигуру лейб-казака. Где  он  видел эту  неуклюжую  походку и в то  же  время
непринужденную манеру  держаться?.. Нет,  держать. За талию...  Ах, вот  оно
что: лето, Витебск, французский кирасир! С ним рядом женщина, Мадам! Так вот
как! Ну ладно, посмотрим...
  Сержант резко повернулся к Мадам:
  -  Сударыня,  соблаговолите повторить мне  то...  - Но  передумал и  не
расспросил  о разговоре  с сотником, а только сказал: - Интересно:  а что он
сказал перед залпом?
  -  Война окончена, сержант,  - Мадам внимательно посмотрела  на Дюваля,
ожидая дальнейших вопросов.
  Однако сержант не стал ни о чем спрашивать. Он лишь сказал:
  - Вперед! -  И сделал  первый  шаг.- Домой!  Кому  во  Францию,  кому в
Россию.
  - Ну а кому в Неаполь, - добавил Чико.
  Мадам не проронила ни звука, и отряд двинулся  дальше: впереди  сержант
по колено в снегу, за ним Мадам на лошади, за лошадью Чико. Идти по колено в
снегу было трудно, однако же еще труднее было время от времени оборачиваться
и  смотреть на Мадам.  Мадам - шпионка русского царя, а русский царь  - враг
Франции. Мадам коварная,  хитрая, умная... и очень красивая  женщина. Можно,
конечно, выхватить саблю и крикнуть: Мадам, вы шпионка! Как вам не совестно,
француженке, идти на службу^.. Однако кто  ему  сказал, что она француженка?
Да и  в  .конце  концов он будет выглядеть последним простаком, которого вот
уже скоро неделю  как  водят  за нос, а он рискует жизнью, охраняет и отдает
последнюю лапку трофейного гуся...  Да он  кругом  смешон!  Он, арлекино! Он
осел...  Нет,  лучше  идти  и молчать,  пусть  русский  снег  забивается  за
голенища, пусть русская шпионка смотрит ему в спину и  думает,  что хочет, а
он и виду не  подаст... И кстати, почему она до сих пор от  него не сбежала?
Да  неужели никчемный  сержант так  интересен  русской разведке?  Или  же...
Нет-нет, вот это напрочь невозможно! Нет!
  И, по колено в  снегу, сержант пошел еще быстрее. Куда? Теперь он этого
не знал и знать не желал. Он думал только об одном: солдат живет, пока идет,
ну а потом...
  А в это время сотник с казаками вернулся к Федосову.
  - Ну как, готово? - спросил майор.
  -  Виноват!  Промахнулись!  -  браво  отрапортовал  Гринька  и,  не дав
кирасиру  опомниться,  добавил: - Однако добыли ценные  сведения -  севернее
Лукашовки две версты до батальона противника: генерал, знамена, обоз!
  Майор повеселел, выхватил саблю, выкрикнул:
  - Седла! - и браво пришпорил усталую лошадь.
  Артикул двенадцатый
  Мадам раскрывает карты
  По заснеженному  полю едва плелась лошадь  Мадам дремала в седле. Рядом
шли Дюваль и  Чико. Дюваль  молчал  по обыкновению, молчание же неаполитанца
шло от обиды - еще утром Чико  с вызовом заявил, что он отморозил язык. Хотя
случись это и на самом деле, было бы не  очень  удивительно - последнюю ночь
путешественники провели  в лесу,  в  сугробе. Костер почти  что не спасал от
холода.  Однако  язык  у Чико  тогда еще  не был отморожен, и  он с  успехом
заменял ужин разговорами:
  - Холодно! - в который уже раз сказал Чико и посмотрел на черное ночное
небо.-  Мороз! А я с рождения  привык к теплу.  И вот вспоминаю...- Солдат с
опаской покосился на Мадам и даже окликнул: - Сударыня!
  Мадам  не  шелохнулась  она крепко  спала,  привалившись к  лежавшей на
снегу лошади.
  -  Спит,  ну  и  прекрасно,  пошли  ей  господь  приятных  сновидений,-
скороговоркой пожелал  Чико  и вновь предался воспоминаниям: - Да, на родине
всегда тепло, а здесь, в России...- Солдат даже причмокнул от удовольствия и
шепотом  воскликнул: - Ах, как чудесно мы  погрелись в Полоцке! Вы слышали о
полоцком пожаре?
  - Нет, не приходилось,- без особого сожаления ответил сержант.
  -  И напрасно, напрасно,- покачал головой солдат.-  Зрелище было весьма
восхитительное. Горящая  Москва ничто по сравнению  с тем,  что  я  увидел в
Полоцке. Жаль,  что  это была последняя ночь  в этом чудесном городе...- Тут
Чико вновь  покосился на спящую Мадам и едва слышно добавил: - Там я впервые
увидел Белую Даму.
  Сержант равнодушно пожал плечами. А Чико прислушался...
  - Слышите? Волки! - прошептал он после некоторого молчания.
  -  Брось болтать чепуху! -  рассердился сержант.- Волков нам только  не
хватало.
  - Вот именно. С нас достаточно и Белой Дамы.
  - Чико!
  - Как знаете, сержант, как знаете,- обиделся Чико.-  А я ведь к  вам со
всей душой. Вы честный и смелый сержант, но... немножко доверчивый.
  Тут  Чико  замолчал,  давая  Дювалю  возможность возразить.  Сержант не
возражал, и неаполитанец продолжал:
  -  Я тоже раньше был  доверчивым. Потом повзрослел. Теперь я  никому не
верю.  А ей,- и Чико посмотрел  на спящую Мадам,-  а ей особенно. Только вы,
прошу, не обижайтесь  не так уж и часто Чико говорит начистоту.
  Сержант согласно кивнул.
  - Ну вот  и прекрасно! - оживился Чико.- Вот это по-гусарски! Так о чем
я?
  - О полоцком пожаре.
  - Да, совершенно верно. Но прежде... Куда мы направляемся?
  - Домой.
  - Это понятно: мы с вами домой. Ну а...
  - А какое отношение это имеет к полоцкому пожару?
  - Самое прямое. Только... Я расскажу вам  о  пожаре не как оскорбленный
солдат, а лишь для вашего же блага. Вы мне, признаюсь честно, симпатичны.
  - Все, одно лишнее слово!..
  - Извольте.- Солдат откашлялся и начал: - Шестого октября мы остановили
русских на самой окраине и решили не дожидаться утра, а уйти еще затемно. О!
Если б маршалы не перегрызлись как  волки,  мы и поныне сидели бы в Полоцке.
Но, сами знаете, Виктор питал зависть к  Сен-Сиру, а потому не шел к нам  на
помощь. Сен-Сир в свою очередь не очень-то и  настаивал на этой помощи. Ведь
приди  Виктор  в Полоцк,  Сен-Сир  был бы  вынужден сдать команду старшему в
чине. Вы понимаете?
  - Короче!
  - Да  уж куда короче! Итак,  наступила ночь  с шестого на седьмое. Упал
густой туман. Нам на руку. Ну, то есть не на руку, а вы понимаете, да... Так
вот,  Сен-Сир  отдал  приказ,  и  мы, сохраняя величайшую  предосторожность,
начали отход  из  города.  И тут  Белая...  Простите,  запамятовал! И тут  в
расположении Леграна  кто-то  по непостижимой глупости зажег бараки.  Тотчас
стало  светло  как  днем и тепло как  в  преисподней. Но, главное, светло, и
русские открыли убийственный огонь! Я побежал, споткнулся, упал, поднялся...
От горящих бараков уходили двое: один был из нашей тяжелой кавалерии, кираса
так и  сверкала в  отблесках пламени, ну а второй,  то есть вторая...  Дама!
Белая! - И Чико указал на спящую Мадам.- Клянусь Наполе