об этом по-разному  --  он
выкрикнул какое-то жутко  звучащее  заклятье, и три черных тени
пролетели над пожарищем, и нуменорцы в  ужасе отступили, бежали
от пылающих  развалин.  Его,  израненного  и  жестоко  избитого
приволокли в крепость и бросили в гарнизонную тюрьму. Обвинения
были тяжелые  -- измена и  ересь. Но прежде, чем был произнесен
приговор, в суд вошла Исилхэрин и сказала:

     -- Вина на мне. Это я -- служительница  Тьмы. Я околдовала
его. Он невиновен.

     И теперь они стояли  у столба -- спина к спине, и  их руки
были  скованы  вместе  -- ее руки  с  его  руками,  и одна цепь
притягивала их к столбу. И стиснув зубы, он изо всех  сил молил
-- пусть  она умрет. Пусть умрет  сейчас, быстро, без  боли. Он
понимал, что если так будет, силы кольца не хватит, чтобы убить
его. Он слишком был измучен,  чтобы  заставить  кольцо убить их
обоих.

     "Пусть  умрет.  Пусть умрет быстро", -- билось  у  него  в
сердце.

     И когда ее мертвая  голова  запрокинулась ему на плечо, он
облегченно вздохнул. За себя он не боялся.

 Ему  было  дано  видеть  то,  что  не дано другим, и потому он
увидел перед собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он
понял  -- не раз ему приходилось из милости добивать смертельно
раненных. И с улыбкой принял он удар ледяного клинка в  сердце.


     -- Госпожа моя,  далек твой путь,  но я найду  тебя.  Ночь
ведет тебя, Тьма  ведет  меня, но  рядом  наши дороги. Я  найду
тебя,  я  найду  тебя...

        ПЕСНЬ ДЕВЯТИ cat:  song_9s.html:  No such file  or directory

        ГЭНДАЛЬФ В ДУЛ-ГУЛДУРЕ


     Утро выдалось сырым и пасмурным. Холодный промозглый туман
затопил все ложбины и впадины, и  вершины  деревьев  на  холмах
выныривали из  беловатой  мути  как  драконьи гребни. Непонятно
было, где кончается туман и  начинается  небо.  Непонятно  было
каким будет день, разве что ближе  к  полудню  солнце  разгонит
туман и небо немного прояснится. Хотя  вряд  ли  будет  светлый
день.  Этим  летом погода  хмурилась,  и  частые  дожди  совсем
размыли и  без того сырую в этих местах  землю. Хорошо еще, что
лесную почву покрывал плотный пружинящий  слой  хвои  -- не так
мокро было спать  и  не  так мокро идти. Гэндальф  шел  уже  не
первый день, хотя путь, вроде, был  недалек. Было подозрительно
спокойно -- за все эти дни  он не встретил ни одной живой души.
Ему было  страшновато, хотя вряд  ли кто мог назвать его трусом
--  он  единственный  среди  Мудрых  отважился  пойти  сюда,  в
страшный и таинственный Дол-Гулдур. Элронд, Кирдан и Галадриэль
оставались охранять свои владения, Саруман -- глава Мудрых, ему
нельзя;  Радагаст  --  пользы  от  него  мало,  остальные  двое
пропали.  Раньше,  конечно, надо было разведать силы и  укрытие
Врага. Но кто знал, что он будет бить так точно и мощно -- ведь
его считали беспомощным  без Кольца! Права Галадриэль, он и без
Кольца скоро восстановит силы и  станет  неодолим.  Да,  ошибся
Эонве. Надо было еще тогда схватить его. Может,  его и пощадили
бы --  все-таки только Майя.  Но уж вечное заточение получил бы
точно.  И  был бы  в  Арде покой.  Гэндальф  вздохнул и  побрел
дальше,  опираясь  на магический посох. "Да, силен Враг.  Всего
тысячу  лет  как  очухался  --  а  уже нет  Арнора,  в  Гондоре
королевский  род  вымер, Эльфы почти все сбежали  на  запад,  в
Мории --  Балрог... Вновь граница Света  и Тьмы идет  по горам,
словно и  не  было  взлета  нуменорских  королевств...  Раньше,
раньше надо было."

     Туман немного  рассеялся.  С  поросших клочьями мха ветвей
капала  вода  и неприятно ползла за ворот.  День  разгорался  и
становилось   тепло   и   душно.   Вновь   загудели    занудные
комары-кровососы, запахло  прелью  и гнилью. Темный ручей бежал
по склону  лесного  холма, по слежавшимся прошлогодним листьям.
Вода была чистой и прозрачной, но Гэндальф опасался пить здесь,
в чародейском лесу у Дол-Гулдура.  Из  этого  проклятого  места
струилась зараза страха и колдовской тьмы,  затягивая весь Лес,
нависая  над  Лориеном и протягивая цепкие пальцы  за  горы,  к
благословенным землям Высших людей и эльфов.

     С голой вершины лесного холма -- здесь был  базальт, и рос
лишь  мелкий  кустарник --  он  увидел  жуткую  башню.  Черная,
угрюмая, она возвышалась  над  лесными волнами совсем близко, и
страх студнем дрожал вокруг нее в душном полуденном мареве. Она
казалась живым  существом,  затаившемся  на  холме  и  следящим
тяжелым   плотоядным   взглядом  за   добычей.   Особенно   это
впечатление усилилось  ночью,  когда  в  окошке  башни замерцал
желтый огонек,  словно  кошачий  глаз. Крылатая тень пронеслась
над  лесом и  исчезла  в башне. К  утру  Назгул улетел.  Жуткие
здесь, видно,  задумывались  дела.  К кому, интересно, прилетал
Назгул? К  своему  сообщнику  или,  все-таки,  здесь сам Саурон
Черный, Гортхауэр Жестокий?

     Гэндальф очень  тщательно  подготовился  к встрече. Он был
одет как умбарский книжник -- он видел их в южном Гондоре в дни
перемирия.  Сила  Света  была  в  его  посохе,  и  он  надеялся
справиться с любым врагом.

     Как ни странно, башня была пустой. Двери открыты, ни души.
Но  он   все-таки  чувствовал  чье-то  присутствие,  хотя  этот
"кто-то" источал скорее  не  злобу, а любопытство. Гэндальф шел
осторожно, готовый каждый  момент вступить в бой. И когда сзади
послышался  мягкий   тихий  спокойный  голос,  он  вздрогнул  и
схватился за меч.


     -- Добро пожаловать, почтенный!

     Тот, кто  приветствовал  его,  был безоружен. Совсем юный,
очень высокий и  тонкий,  с огромными серо-зелеными глазами, он
был  одет  во все черное. Плащ лежал,  небрежно  брошенный,  на
спинке  тяжелого  кресла, придвинутого  к  заваленному  книгами
столу. Оплывшие свечи в шандалах черненного  серебра говорили о
том, что он работал всю ночь.

     Гэндальф кивнул в ответ на приветствие, разглядывая своего
собеседника, похожего  в  лучах  пробивающегося сквозь ячеистое
окно в свинцовом переплете солнца на черный тростник. "Кто это?
Назгул? Или сам Саурон? Он ведь может принимать  любой облик, у
него ведь нет  плоти, человеческой как моя... Но отсюда тянется
все  Средиземское  зло...  Вряд  ли это Назгул. Все  -таки  это
Саурон, и он обрел  образ. Вот я и разгадал тебя, Враг,  хоть и
приятен ныне твой облик."

     -- Приветствую  и тебя... Саурон Великий, Властелин Колец!
На  лице  юноши  появилось  странное   выражение   --   не   то
растерянность,  не  то гримаса какая-то, и Гэндальф решил,  что
тот  досадует,  что его разгадали. Юноша издал горлом  странный
звук, вроде фырканья, и заговорил:

     -- И что же ты хочешь от меня, гость ...из Умбара?

     "Поверил!" --  возликовал  Гэндальф.  --  Я пришел почтить
тебя, и узнать, когда же ты, наконец, покончишь с этими подлыми
нуменорцами, -- изрек он.

     -- Я не желаю губить людей, ...гость.

     -- Но разве ты не хочешь покорить высших, слуг Валар?

     -- Если  они не будут трогать  низших, пусть верят  во что
хотят.

     -- Но...

     -- Но разве не хватит ломать комедию, Митрандир? -- сказал
черный.  Гэндальф  отскочил  к  стене  и  схватился за меч.  --
Успокойся. Я  умею  ценить  храбрость  противника.  Ты отважен,
Гэндальф.  И  не  просто  ради  любопытства  ты пришел ко  мне,
Саурону Черному, -- он опять хмыкнул.

     -- Что ты хочешь от меня?

     -- Я хочу, чтоб ты ушел! -- отчаянно крикнул Гэндальф.

     -- Охотно. Мне надоело сидеть здесь, полно и  других дел в
Средиземье, -- на его лице снова появилось странное выражение.

     -- Но ты  ведь не условия  мне ставить пришел.  Вы  слабы,
Олорин. Вы терпите поражения везде. Ведь ты боишься.

     --  Тебя?  --  возмущенно  сказал Гэндальф. --  Ты,  Враг,
силен, но Валар,  --  начал было  он  проповедь, но осекся  под
насмешливым  взглядом   Врага.   "Ведь   верно.  Он  --  хозяин
положения." Это было позорно и досадно, но Гэндальф еще пытался
делать хорошую мину при плохой игре.

     -- Конечно, Митрандир, ты думаешь,  что  я  только и жажду
гибели  Запада.  Зря. Мне нет дела  до  него. Я одного хочу  --
пусть каждый владеет своим.

     --  И,  конечно,  твое  -- это все Средиземье?  --  ехидно
заметил Гэндальф.

     -- Не все. Пусть Высшие и эльфы живут где живут.  Но пусть
и  люди,  не избранные  Валар,  живут по  своей  воле. Если  вы
решитесь на эти условия -- будет мир. Видишь,  я сам предлагаю,
хотя и хозяин положения.

     Гэндальф  задумался.  Звучало  заманчиво.  Это  было  куда
больше  всех  ожиданий.  "Но  это Враг! Он обманет...  А  может
боится? Потому и идет на  уступки...  Ладно,  примем условия. А
там -- увидим.  Не соврет  -- что  ж  можно и  низших на  время
оставить... А там, когда узнаем все о Враге получше, узнаем как
его свалить -- тогда и попробуем. Враг должен сгинуть... Но все
же до чего хорош лицом Враг!"

     -- Хорошо, Саурон. Я  принимаю  твои условия. Итак -- мир.
Мы не  нарушим нынешнюю границу. Я  клянусь тебе в  этом. Совет
мне верит, и я говорю от его имени.

     -- Да будет так. В знак доброй воли я оставляю Дол Гулдур.
Но  --  помни: стоит вам сделать  хоть  шаг -- миру между  нами
конец.  И  еще, Гэндальф,  --  совсем  другим  голосом  добавил
Саурон. -- Я хочу предостеречь тебя. Бойся Курумо. Не верь ему.
Сейчас он с  вами, но  он предаст  всех  и вся.  Помни это.  Им
движет страх и жестокость, и он жаждет власти.  Если ты пойдешь
с ним --  берегись. Я  не пощажу  тебя!  -- И  грозным был  его
голос. Гэндальф невольно попятился.

     -- Итак, я тоже клянусь хранить мир. Я сказал.

     Гэндальф  не  стал  задерживаться.  Он был рад,  что  ушел
невредимым. Да и  если  еще  Враг не соврал, что  вряд  ли,  то
Высшие и Эльфы получат долгую  мирную  передышку.  Он уже почти
уходил,  когда  его вдруг  одолели  сомнения.  Он  обернулся  и
подозрительно спросил:

     -- А ты действительно ли Саурон?

     -- А кто же еще? -- пожал плечами,  отвернувшись, Враг. И,
спускаясь по лестнице,  Гэндальф  услышал -- или ему показалось
-- за спиной хихиканье.

        КОЛЬЦО САРУМАНА




     Имя -- Курумо. Взлетающее  на  первом слоге, и спадающее к
последнему. Тонкая  радужная  спираль.  Три легких танцевальных
шага.   Нечто   таинственное,   завуалированное,   куда   более
утонченное, чем Саруман. Курумо. Он с удовольствием перекатывал
это  словечко  во  рту,  смакуя его как изысканное  кушанье  --
розоватый  сладкий  лед  с  запахом  розы,   Курумо.  Его  губы
вытягивались трепетно  и  чувственно,  когда  он произносил это
имя, любимое имя. "Курумо",-- произнес он, восхищенно, с томным
наслаждением  разглядывая  себя  в   полированном   зеркале  --
красивого холеного  умудренного  годами мужчину в белых одеждах
из блестящей  ткани,  отражающей  и  до неузнаваемости меняющей
цвета, так,  что  одеяние  его  казалось  радужным. Он нравился
себе.  Ему  нравилось  в  себе все -- лицо,  фигура,  движения,
голос.  Пожалуй,  он  сравнил  бы  себя  с бархатом или  тонкой
замшей. Ему нравилось, что он глава Совета, что он мудрее всех,
и что все  это признают. Он  нравится себе таким  --  красивым,
мудрым, Повелителем. Он  был на вершине власти. Но -- подспудно
в его сердце шевелится  страх.  Курумо почти успокоился за свою
судьбу. Он уверил себя в  собственной  безопасности  и  поверил
этому. Он так  хотел верить в  это, что поверил.  Поверил,  что
Намо не доберется  до него здесь. Поверил, что Саурон бессилен.
Поверил, что  все  беспрекословно  ему  верят  и подчиняются, и
восхищаются им. Поверил, что в силах создать Кольцо.

     Он уже достаточно много знал о Сауроне и Кольцах -- как из
записей в хрониках  Гондора, Арнора, Имладриса и Лориэна, так и
от свидетелей  и  современников  создания  Колец.  Многие эльфы
Холлина еще  оставались в Средиземье среди подданных Галадриэли
и Кирдана, хотя  ни  один  из них не был  достаточно  сведущ  в
высшей магии,  чтобы  точно  рассказать,  какие именно заклятья
произносил Саурон. Эльфы ничто не забывают, но все  ли из того,
что они  помнят -- истинно? Все ли они  запомнили верно? Все ли
поняли? Курумо  надеялся  по  рассказам эльфов вычислить, какие
именно  были  заклятья. Казалось,  ему  это  удалось.  Ему  так
казалось. Затем  -- металл. Уже  в этом -- то Курумо разбирался
-- как-никак, ученик Ауле! Все сходилось  на  том,  что  Кольцо
было сделано -- любимого металла Курумо, металла царственного и
красивого, металла  корон и власти.  Так считали и эльфы -- те,
что видели его на руке у Саурона. Так писал Исилдур.  И Саруман
думал, что именно золотым должно быть Кольцо Власти.

     Куча  книг,  уйма  пергаментов  --  и  все о Кольце.  Весь
книжный покой Ортханка  был завален ими. Но Курумо не собирался
повторять Саурона. Он хотел свое Кольцо.  Сильнее Кольца Врага.
И  суть и  цель  кольца должна быть  иной.  Однажды это  Кольцо
должно было быть сильнее. Курумо усмехнулся. Он помнил заклятье
Кольца. Что ж, цели заклятья  вполне  подходили  ему.  Отлично.
Хорошо, что  эльфы  запомнили  заклятье,  хотя,  честно говоря,
внутренне Курумо сомневался в том, верно  ли  они  поняли  его.
Ведь  на  древнем  языке  Тьмы произносилось оно,  от  которого
происходили все языки  Арды.  Могли и напутать. Курумо надеялся
своим искусством и мудрости и  мудростью  дополнить  то, что не
поняли эльфы.

     Он  вновь  перечитывал старинную  хронику  Холлина.  Огонь
неба? Чаша Ночи?  Что ж, Огонь  неба, огонь Эа  будет  побежден
огнем не-Эа. Чаша Ночи... Будет Чаша дня, ибо  свет гонит Ночь.
Так Враг сделал Девять Колец, наверное, и одно  он делал также.
Правда, странным было одно -- "закалено в огненной крови Арды".
Кровь Арды... Огонь Арды? Огонь неодушевленного? Курумо заходил
по чертогу, и факелы красили алым его лицо и одежду.

     Крыса была почти слепа. Они и  ее  предки  с  незапамятных
времен  жила  в  подземных  ходах, которые вырыли в  теле  Арды
ненасытные  существа.  Она  боялась  и не любила света,  но  ей
хотелось  его  иметь,  ибо  она  инстинктивно  чувствовала  его
ценность и силу. Потому она исподволь следила за светом, как за
врагом  и  добычей. Уже  давно  ли  она  жила  под  Ортханком и
питалась падалью,  что  сбрасывали в подземный коридор. Однажды
она обнаружила новый ход, и осторожно вошла туда, нервно дергая
длинным  черным  носом  в  поисках  пищи.  Это  был  новый ход,
недавний. Опасный. В то же время там чувствовалось что-то свое,
близкое. Она  решилась  и,  бесшумно переступая, тенью побежала
туда.

     Низкий  круглый  зал  с  грубым  угловатым  куполообразным
потолком.  Темно  --   серые   стены.  Пол  --  гладкий,  почти
зеркальный,   крысиные   лапки  скользили.   Неудобно.  Опасно.
Посредине --  высокий серый куб. Почти  куб -- в  высоту меньше
чем в длину и ширину. Шершавый зернистый. По одной линии  с ним
по обе стороны зала -- два золотых светильника; плоские чаши на
золотых ножках. Тяжелый сладковатый  дурманящий  запах. Опасно.
Мрачно -- красное пламя  чадит,  коптя потолок, и он становится
тяжелее и ниже,  и давил все  сильнее. Крыса испугалась  --  не
упал бы. Что на столе -- она не видела. Над входом висела яркая
золотая пластина  в  виде  симметричного  облака,  из  которого
смотрел симметричный глаз,  и  под ним скрещивались две молнии.
Над облаком простиралась десница.  Пластина  была неестественно
блестящей  для  этого  листа  и на редкость  плоской,  какой-то
ненастоящей. Неуютно.  Крыса  юркнула  в  знакомый  левый  ход.
Справа ход  был совсем темным  и душным. Там что-то жило. Крысе
не хотелось  туда.  Чужое.  Страшно.  Она  трусцой перебежала в
левый ход и затаилась.  Не  перепадет ли чего-нибудь? Ее черный
нос подергивался.

     Родной брат Арогласа, предводителя северных Дунедайн носил
старинное имя  Бериар.  Он  был  скорее  человеком книжным, чем
воином, хотя сражаться он был горазд и мечем и копьем,  пешим и
конным.  На  севере  мало  читали -- после  разгрома  Артедайна
городов не осталось, книгохранилища сгорели и мало что уцелело.
Да и интереса к старой мудрости мало кто проявлял. Главный было
выжить. Дунедайн  жили небольшими поселениями или в деревенских
городищах,  были  бедны  и  темны в большинстве своем,  и  лишь
воинственность  да  удачливость в бою и набегах могли  выделить
человека  среди  этого грубоватого  измельчавшего  народа.  для
которого память о былой  славе  уже стала почти сказкой. Бериар
знал, что ныне вся мудрость севера живет в доме Элронда, где он
с  братом  воспитывался  в  детстве,  и  теперь его пути  часто
приводили  его  в Имладрис.  Там  было  спокойно  --  казалось,
Имладрис  был  иным  миром,  вложенным в Средиземье,  но  четко
ограниченный от него.  Бериар  словно попадал в сказку, приходя
сюда.  Он  любил читать старые летописи --  об  истории  своего
рода,  о  древних  веках  Средиземья, когда здесь  жили  только
эльфы, о славе и  гибели  Нуменора... Пожалуй, потому именно он
больше всего узнал о тревогах мудрых, о Кольцах и Враге. Именно
в Ривенделле он познакомился с  Саруманом,  главой  Совета.  Он
очень понравился Бериару,  он  считал его величайшим из мудрых,
да к тому  же чрезвычайно обаятельным и ласковым. Бериар вместе
с Саруманом  много  занимался  проблемой Кольца, творением его.
Молодому человеку  было  очень  интересно  разбираться  в этом,
сначала без  какой-либо  цели,  из  любопытства,  затем уже для
победы над Сауроном Черным, Врагом  Средиземья  и  Валинора.  И
когда  Саруман  предложил  ему  перебраться к нему  в  Ортханк,
Бериар с радостью согласился.

     В Ортханке были люди. Правда, молодого человека удивила их
молчаливость  и беспрекословность,  почти  рабское  повиновение
Саруману. Но впрочем, Саруман сказал что это --  низшие, что от
них ждать. Только быть рабами  и  могут.  Бериара это несколько
покоробило, но он  быстро  забыл об  этом  -- его увлекла  идея
создания Кольца более могучего, чем Кольцо Врага. Правда, что с
ним дальше делать, Бериар не представлял  да  и  не  слишком-то
задумывался.

     Они   сидели   вдвоем   в   книжном  покое,  и   еще   раз
пересматривали  свои  выводы:  завтра   должно   было  начаться
Творение.

     -- Итак, --  горячо  говорил Бериар,  --  огонь Арды и  Эа
побеждает сила Пустоты. Огонь Пустоты --  для  плавки,  в  чаше
Света, --  он  коснулся блестящей светящейся неприятным зеленым
светом чаши. Он не знал, что Саруман создал ее не из Света а из
не-Тьмы,  --  заклятье  мы  знаем. Вроде все! Так  что,  начнем
завтра,  да?  -- с мальчишеским азартом и любопытством  спросил
он. Саруман, улыбаясь, закивал.

     -- И мы победим Врага, -- внушительно добавил он.

     Крыса с любопытством и страхом  наблюдала  из-за  угла  за
всем,  происходящим  в чертоге. Там было двое  людей.  Один  --
крепкий благообразный старец с серебряными кудрями, в блестящих
белых одеяниях, другой -- высокий молодой человек, сероглазый и
темноволосый.  Старец  здесь был  явно  главным  --  он  что-то
говорил, а его спутник  стоял,  прислонившись спиной к стене и,
замерев, смотрел на все это со смесью любопытства, благоговения
и ужаса.

     Он  произносил  заклятье,  но  это не были те  слова,  что
произносил Саурон,  ибо шли  они не из Тьмы, а  из Ничто. И тот
огонь,  что  вырвался  из  недр серого камня, был  бесцветен  и
невидим, и  лишь  по  тому,  как  зеленоватым мертвенным светом
налилось все  вокруг, Бериар понял, что заклятье подействовало.
И стало ему  почему-то не по  себе. Дрожащими руками  он  подал
сверкающую, каким-то  гнетущим  душу  светом, чашу. Он коснулся
руки  Сарумана  --   она  была  холодной  и  липкой,  как  рука
разлагающегося трупа, лицо его и руки были гнойно-зеленоватыми;
казалось, сама внешность его менялась.  Теперь  его  лицо  было
жутким  --  облипшей  скользкой  гниющей  кожей  череп,  рваный
ухмыляющийся  беззубый  рот...  Почему-то  в  этот  миг  Бериар
почувствовал, что это лицо  не  наваждение, а истина.