ственнее любого из них.

     Каждый вздох резал легкие: пыль, пыль, пыль...

     Равнодушный,    немеркнущий,    вечный,     ослепительный,
мертвенный свет,  отвесно падавший вниз, отражавшийся в тысячах
крошечных  зеркал,   бессчетными   иглами   впивался  в  зрячие
глазницы.

     Выдержать.

     Выдержать.

     Выдержать.

     Внезапно он  услышал,  как почти беззвучным шепотом кто-то
окликнул его:

     -- Мелькор...

     Здесь он давно уже был  для  всех  Морготом, Черным Врагом
Мира.  Никто  в  Валиноре  не называл его --  истинным  именем.
Никто, кроме...

     Мелькор замедлил шаг и обернулся на голос.

     Властители  Душ,  Феантури. И рядом -- сестра их,  Ниенна.
Она-то и окликнула Мелькора. Почему-то хотелось  ей взглянуть в
глаза ему.

     Она вскрикнула и подалась вперед:

     -- Брат мой...

     Воспаленные раны выжженных глазниц в стылой крови.

     Мелькор молча отвернулся.

     * * *

     Отворились Врата Ночи и Вечность дохнула в лицо. Оставался
последний шаг. Его  никто не подталкивал -- слишком близка была
вечная Тьма. И Могущества Арды опасались  приблизиться к Вратам
Ночи, за которыми она начиналась. Они боялись ее, потому что не
знали  ее  и запрет  Эру  останавливал их.  В  иную минуту  он,
наверное, рассмеялся бы -- ведь они  считали себя бесстрашными,
называя его при этом  трусом. Да, он знал страх. Но это  не был
страх,  лишающий   разума  и  обращающий  мыслящее  существо  в
дрожащий комок плоти. Если об этом шла речь,  то, скорее, Валар
знали это. Он боялся только  за  Арду и тех, кто остался  после
него на Темном пути.

     Но сейчас какое-то новое  чувство  овладело им. Он не знал
имени  ему,  не   мог   его  определить.  Наверное,  сейчас  он
почувствовал страх  за себя, ибо  не знал, что теперь будет. Он
только  догадывался,  ч  т  о   может   случиться,   и   давнее
воспоминание вспыхнуло обжигающим огнем.

     Это было  в  длинные, нескончаемые годы первого заточения,
когда в непроглядном мраке и оглушающей тишине чертогов Мандоса
он прошел все  стадии  отчаяния --  до  тупой, лишающей воли  и
разума тоски. Мандос тогда еще не  осмелился посетить опального
Мелькора -- пока не Моргота, и не возродил еще в нем надежду. А
было  так --  среди  мрака он увидел  звезду.  Может, это  было
наваждение из-за  постоянного  вглядывания  в темноту? Может, и
так, но звезда не исчезала. Она была необыкновенно красивой, но
от взгляда на нее невольно сжималось  сердце.  И  почему-то  он
вдруг понял  -- это звезда Смерти.  И растерялся. Почему  он ее
видит? Как  она зажглась здесь? Почему -- он?  Ведь он же Вала,
бессмертный Айну... Или  все  же он умрет? Но  если  так, то он
покинет  Арду  навсегда...  И  эта  мысль  вызвала во всем  его
существе такую бурю протеста и ужаса, что он едва сдержал крик.
"Я пришел сюда  ради  Арды... Я не могу,  не  хочу уходить! Она
погибнет, я не могу умереть! Я не должен!" -- лихорадочно думал
он, стискивая скованные руки. Ведь он не обладает даром смерти,
он бессмертен. "Нет,  это все наваждение. Я слишком долго думал
во мраке, и мрак вошел в мой разум. Конечно, я не могу умереть,
и Арда не  останется беззащитной," -- пытался он успокоить себя
доводами  рассудка,  но  его  сердце болело и  стонало,  словно
говорило  --  это  правда,  это не наваждение. И  почему-то  он
поверил сердцу, и сдался мысли о  смерти,  и  долго,  безутешно
плакал он один во мраке, понимая, что не уйдет от судьбы, и все
же не желая сдаваться ей.

     "Смерти звезда во сне.

     Смерть -- начало пути.

     Смерть открывает мне

     Врата. Через них пройти

     Должен Бессмертный -- я

     Чтобы стать живым", -- так  сказал  он  тогда, не понимая,
что говорит, и секундой позже испугался своих же слов, понимая,
что так и будет.

     Теперь врата  были  открыты.  Оставался  только  шаг. Он и
прежде не раз покидал Арду и возвращался в нее, но  тогда никто
не перерезал ту незримую пуповину, что  связывала  его  с  нею.
Теперь путь  назад был отрезан. Арда -- его  жизнь -- больше не
могла помочь ему, и он не знал, что с  ним  будет.  Что  с  ней
будет. Врата  были  открыты.  Оставался  шаг. Один единственный
шаг. И он сделал его.

     Звезды закружились  бешеным  хороводом  и  вместе  с  этой
коловертью в тело  начала  ввинчиваться боль. Наручники и венец
словно  вгрызались  раскаленными клыками в плоть, все глубже  и
жестче, пустые  глазницы будто залил расплавленный металл. Боль
была   нескончаемой,   неутихающей,   к  ней  невозможно   было
притерпеться,  привыкнуть...  Так мучительно  рвалась  связь  с
Ардой, и  он висел в Нигде, растянутый на  дыбе смерти и жизни;
изорвав в клочья губы -- чтобы не кричать, чтобы те,  кто из-за
стены  Ночи  смотрит на его муки, не  могли  торжествовать.  Он
превратился в  сплошную боль, не в силах уйти  от нее в смерть,
не в силах  вырваться  из ее горячих челюстей.  Он  не мог даже
сойти с ума и ужас  захлестнул  его, ибо понял он, что  обречен
вечно терпеть эту  пытку в полном сознании, безо всякой надежды
на конец.  И настал миг,  когда разум его вышел из-под контроля
его воли, и стон вырвался из его груди:

     -- Помоги... кто-нибудь... пусть я умру...

     Внезапно рука боли отпустила  его,  он даже не сразу понял
это. И услышал голоса.

     -- Он не может уйти. Он не может вернуться.

     -- Ему больно.

     -- За что такая кара?

     -- Надо, чтобы он смог уйти. Он имеет право.

     -- Да.

     -- Да.

     Он слышал эти голоса, но никого  не  видел,  хотя  зрячими
были его глазницы. И он перестал быть.

     Когда он  вернулся, он снова  ощутил боль, но она уже была
другой и он  мог выдерживать ее  и мыслить. "Кто  вернул  меня?
Зачем? За что? Может, легче было бы не быть? Я  вернулся... или
меня вернули? Кто, кто?"

     -- Мы рядом. Мы -- как ты.

     -- Мы были с тобой. Вспомни, ты знаешь нас! И вновь память
вернула ему и  это.  Валар называли  их  "злые духи их  мрачных
глубин Эа". Он не видел  но  ощущал их тогда, когда он  решился
нарушить мертвую симметрию Арды. Он внутренне знал, что рядом с
ним кто-то есть -- сильный  и  дружелюбный, и ему было легко  и
радостно тогда...

     -- Вы Айнур? -- несмело спросил он.

     -- Нет, -- ответили голоса.

     -- Да, -- сказали другие.

     -- Я умер?

     -- Так было.

     -- Но я бессмертен...

     --  Бессмертие  есть  лишь  тогда, когда есть  смерть.  Ты
знаешь ее теперь.  Раньше  ты мог  лишь  давать ее дар  другим.
Теперь ты сравнялся с ними. Теперь ты свободен.

     -- От чего -- свободен?

     -- Ты волен выбирать теперь. Ты можешь покинуть Арду.

     -- Нет! Нет!

     -- Он прав.

     -- Да.

     -- Но он уйдет все равно...

     -- Не скоро, не скоро...

     -- Тогда  знай -- мы не  сможем освободить тебя  от цепей,
ибо они -- из Арды, а ты не отрекаешься от нее. И твои раны нам
не залечить...

     -- Не  могу. Изначально своей  судьбой я связан с Ардой, и
связь эта крепче любой цепи. Я люблю этот мир. И ненавижу его.

     -- Так и с нами... Зачем ты берешь на себя эту тяжесть?

     -- Не знаю... Не могу видеть  сирый  этот  мир,  покинутый
всеми, катящийся в бездну хаоса и безвременья... Не могу...

     -- Но ты не сможешь больше вступить в Арду.

     -- Я буду хранить ее здесь.

     -- Да. Берегись Серой стрелы. Ты понимаешь?

     -- Да.

     -- Тогда  слушай нас: мы отдали тебе свою  силу и ты умер;
мы взяли  твою боль, и  ты можешь действовать. Мы поможем тебе,
ибо если рухнет Равновесие в твоем мире, то пошатнется оно  и в
иных мирах.  Ныне страшнее всего  нарушено оно здесь, и мы даем
тебе Меч. Но скажи -- каков твой путь?

     -- Скорбь избираю я.

     --  Темен  и мучителен этот путь. Но  ты  выбрал.  Протяни
руку!

     Он  поднял  обе  руки  --  цепь.  Гладкая рукоять легла  в
ладонь.

     -- Но я скован... Я слеп...

     -- Не навечно. Твой путь -- перед тобой. Иди, брат.  Ты не
один в пути.

     -- Прощай, брат! Ты не один... О, долог путь, Зов летит...

     -- Прощай! Мы  придем!  И ты  придешь  к нам... Мирам  нет
конца...

     Он ощущал, но не видел их.  Но они были рядом, и голоса их
были разными, и теперь гасли они, словно искры в небе...

     * * *

     "Я вернулся и увидел этот мир, и все, что сталось с ним. И
я проклял его и возлюбил его,  ибо пожалел я его. Я умер -- как
те, кому дано покинуть этот мир. Но им дано  уйти  --  а  я  не
могу.  Слишком  прочна цепь любви и ненависти, что  приковывает
меня к  этому миру. Я вернулся и возложил  на плечи свои бремя,
оставленное  всеми.  И сказал  я  -- да  будет  отныне со  мною
Скорбь. И стала Скорбь венцом моим, и свита ее -- свитой моей.


     И вижу я ныне этот сирый мир, покинутый  всеми, и жестокую
Серую стрелу, нацеленную  в  сердце его. И не  вступлю  я в мир
этот, ибо не будет  тогда ему щита. Не мною одним создан  он, и
не все лучшее в нем -- от меня, и не все дурное -- не мое... Но
я один  защита ему  ныне. И стою я один,  и стрела направлена в
мое сердце. Устою ли я --  один? Руки мои скованы... Я зову - -
придите ко мне, возлюбившие этот мир! Я один.  Тяжела моя ноша.
Кто разделит ее со мной?"

     И  среди   бесчисленных  звезд  воздвиг  он  чертог  себе,
доступный и  видимый лишь немногим,  ибо из боли своей и скорби
создал он его, и не многие могут вступить его и остаться собой,
и не рухнуть под бременем боли и скорби...

        ПРО САУРОНА

     "Когда разрушена была крепость в Тангородрим и пал Моргот,
вновь принял Саурон благородное обличие и пришел, дабы выразить
почтение  Эонве,  герольду  Манве;  и отрекался от  всех  своих
злодеяний.  И  так  думают  некоторые: изначально это  не  было
ложью, но Саурон воистину раскаялся, пусть даже причиной тому и
был лишь страх, вызванный падением  Моргота  и  великим  гневом
Владык Запада. Но  не во власти  Эонве было миловать  тех,  кто
принадлежал к тому же  ордену, что и он сам; и приказал  он Сау
рону вернуться  в Аман и  там предстать пред судом Манве. Тогда
устыдился Саурон, и не  пожелал  он возвращаться в унижении, а,
быть может, и долго доказывать служением  чистоту и искренность
помыслов своих по приговору Валар; ибо при Моргот е велика была
власть его. Потому, когда ушел Эонве, он укрылся в Средиземьи и
вновь предался злу, ибо весьма крепки  были  те  узы,  которыми
опутал его Моргот..."

     В ту ночь на землю обрушился звездопад...

     Ветви деревьев  хлестали его по  лицу, как плети, но он не
чувствовал этого.

     Шипы  терновника  впивались в его кожу, но  он  не  ощущал
этого.  Звезда   горела  нестерпимо  ярко,  и  разрывалось,  не
выдерживало сердце.

     Он шел и шел, не видя дороги пустыми от отчаянья глазами.

     Не успеть -- даже быть рядом. "Глаза... глаза мои... какая
боль... " "Учитель!.." Он шел и  шел  под  истекающим  звездами
небом.
     "Умереть..."  Он  знал  --  умирать  долго  и  мучительно,
возвращаться -- и вновь умирать.

     Но сейчас он хотел этого.

     "Сердце мира  билось  в  твоих  обожженных  ладонях..." Не
сумел -- защитить.  Не сумел даже  -- разделить боль.  "Будь  я
проклят!.."

     ...Эонве предстал  перед  ним,  снизойдя  до  разговора  с
Черным Майя, слугой  Врага:  Эонве блистательный, в лазурных --
золотых --  белоснежных  одеждах,  Эонве  громогласный -- "уста
Манве", Эонве великий, глашатай Короля Мира.

     --  Зачем  пришел ты,  раб  Моргота?  --  с  презрительной
надменностью победителя бросил он.

     Тяжелая   золотая   гривна,   осыпанная   бриллиантами   и
сапфирами, охватывала шею Эонве, как ошейник.

     Ошейник.

     Саурон стиснул зубы.

     Глашатай Манве  казался  сгустком  слепящего света рядом с
Черным Майя.  Алмазная  пыль  Валинора  покрывала  его  золотые
волосы; это казалось слишком неуместным в окровавленном сумраке
Средиземья.

     Эонве счел молчание Саурона растерянностью и  покорностью;
и возвысил голос.

     -- Твой хозяин уже получил  свое  за  все зло, причиненное
Средиземью. Твоя участь не будет столь тяжела --  ты всего лишь
исполнял приказ... Конечно, я ничего не могу решать; но принеси
покаяние, склонись перед величием Валар -- и они про стят тебя,
как был  прощен  бунтовщик  Оссе:  Великие  милостивы. Ты верно
понял: сила и правда -- на нашей стороне. Воля Единого...


     Он говорил  и  говорил  --  громко,  высокомерно, кажется,
наслаждаясь звучанием собственного голоса.

     А Саурон не слушал его.

     Не слышал.

     ...-- Говоришь, против чести? -- издевался  Тулкас, -- Ну,
что  ж,  я  могу  предложить  тебе  честный бой... Одолеешь  --
свободен и прощен. Ну, как?

     ...-- А теперь  беги, -- сказал Ороме, возвышаясь в седле,
--  Беги,  может, спасешься.  Если  мои  собачки  позволят,  --
усмехнулся он.

     ...-- Увидишь, человек ты  или  нет, -- прошипел Манве, --
Ты подохнешь и вернешься, и опять будешь умирать и возвращаться
- - до Конца Времен! Тогда  ты запросишь смерти, но я не дам ее
тебе!

     ...Йаванна не хотела крови, она просто прогнала и прокляла
ученицу, не желавшую покаяться.

     ...-- Учитель,  я не могу так... Ведь я  -- виновен, как и
они... За  что ты караешь меня жизнью? Почему  ты не отдал меня
Манве?..

     "За ч т о ты караешь меня жизнью?!.."


     Он стискивал руки, вгонял ногти в ладони, но лицо его было
неподвижно -- застывшая маска.

     "Что с  ними  сделали, будьте прокляты, будьте прокляты...
Они даже не были твоими учениками, но они сражались за  тебя, а
я... А я?!.. За что, за что, зачем... Я должен был идти с тобой
до конца... Учитель, Учитель... Я виноват во всем,  и ты принял
кару -- за меня... не могу...  зачем... ты -- всесилен, а я ...
ничего не знаю, ничего не умею... Учитель..."

     Он словно погружался в  омут  глухой тоски, и тяжелая, как
ртуть,  серо-зеленая  вода смыкалась  над  ним  --  медленно  и
равнодушно. Казалось,  он утратил способность видеть и слышать:
только густой  слоистый  туман  перед глазами да пронизывающая,
высокая, на  пределе  слышимости нота, впивающаяся в измученный
мозг;  и  равнодушная  жестокая  рука  сжимает  саднящий  комок
сердца, пульсирующий бесконечной болью.


        НАМО


     Он шел,  и все бежали  перед ликом его, и воплощение Гнева
Единого Тулкас упал  ниц,  закрывая голову руками, перед гневом
Намо-Мандоса. Он шел стремительно, прижимая  к  груди  Книгу  и
смеялся во гневе, ибо знал, что  свободен.  И  радовался  своей
наконец-то осознанной им  самим  силе. Он  шел  к Вратам, и  от
быстрой  его  походки темные его волосы отлетали назад,  словно
черный  ветер.  Он не  остановился,  чтобы  оглянуться.  Он  не
остановился, чтобы вдохнуть в последний раз воздух Арды. Так же
стремительно, как шел, он шагнул во Тьму. Он не боялся. Он знал
и был готов.

     И притаившаяся за Стеной Ночи мучительная боль прыгнула на
него, словно дикий зверь, словно собаки  Ороме.  Эру  не  сулил
легкой смерти своим непокорным детям...

     "Вернись. Вернись  в  Арду.  Покайся," -- вкрадчиво шептал
чей-то мягкий голос, когда боль на  миг  покидала  его,  словно
сговорившись с голосом. А он был упрям. И он делал новый шаг, и
снова он превращался в комок обнаженных нервов, плоти без кожи,
нещадно терзаемой яростной болью.

     Он уходил, в агонии разрывая последние слабые нити связи с
Ардой, словно вырываясь  из паутины, и  лишь мысль о  Книге  не
позволяла ему потерять свое "я",  ибо  боялся  он, что, умерев,
потеряет и Книгу Арды.

     Боль,  боль,  боль... Он был слишком могуч, Владыка  Судеб
Арды, чтобы умереть быстро. Но все же смерть пришла, прекрасная
и милосердная, и почему-то в последний миг Намо показалось, что
Ниенна, его сестра, ласково кладет  ему  прохладные  ладони  на
больные глаза...

     Сначала было ощущение бытия, и  лишь  потом  --  осознание
этого  ощущения.   Веки   были  тяжелы,  словно  ладони  Ниенны
действительно  лежали  на  его  лице. Все тело было  легким,  и
непонятное  ощущение радости  чего-то  предстоящего  заставляло
быстро биться его сильное сердце. Но и на  сердце была какая-то
тяжесть.   Возвращаясь,   он   начал  все  четче   воспринимать
окружающее, и настал  миг,  когда он понял, что  он  не один, и
этот второй "кто-то"  действительно положил руки на его глаза и
сердце.

     Он думал, что он говорит. Но  не  услышал  своего  голоса.
Только губы слабо дрогнули.

     -- Ниенна? -- еле слышно произнес он. -- Ниенна? Я -- где?

     Тяжесть  рук  исчезла.  Но  он  не  мог  открыть  глаза --
слабость разлилась по всему телу. "Книга!  Где,  где  она?"  --
вспыхнула в голове  мысль, и он дернулся, пытаясь встать. Снова
кто-то берет его руку и кладет  на  такой  знакомый  предмет...
Спать... Тьма...


     "Я --  есть? Наверное, если  я могу думать. Где я? Неужели
-- Арда? Нет, тогда со мной  так бы не обходились... Я -- умер?
Я -- жив? Кто это, кто это? Нет сил открыть глаза, нет сил. Кто
это? Кто рядом?" Он снова погрузился во тьму.

     Теперь он ощущал себя совсем  другим.  Сила  билась в нем,
тело было легким и радостным, и  в  сердце  звучал  непонятный,
мучительный и радостный Зов.

     Голос  --  знакомый  и  неузнаваемый.  Наполняющий  сердце
детской доверчивостью.

     -- Намо... открой  глаза. Все прошло. Ты свободен. Ты жив.
Открой глаза...

     Он  открыл  глаза. И рассмеялся, радуясь свободе и  жизни,
Зову и звездам.  И тот, кто  склонился над ним,  впервые,  быть
может, с тех  пор,  как был изгнан из  Арды,  улыбнулся. И Намо
застыл, глядя ему в глаза, и изумление и  восторг были написаны
на лице Владыки Судеб.

     -- Мелькор...  ты? -- это был почти тот  же вопрос, что он
задал своему узнику тысячи лет назад.

     -- Ты не ожидал больше увидеть меня?

     -- Нет, я знал... я ждал... Но ты -- совсем другой...

     Мелькор  отвернулся.  После недолгого  молчания  он  вновь
заговорил -- глухо и отрывисто.

     -- Когда-то я был лучше... Не правда ли? Да, так...  И все
же -- ты ведь видел меня после... после приговора. Теперь я еще
страшнее?

     --  Нет,  --  Намо  отрицательно  покачал  головой,  глядя
по-прежнему в лицо Мелькора.

     -- Нет. Ты прекрасен.

     Зрячие глазницы своим  жутким  взглядом впились в Намо. Но
он не опустил глаза и улыбнулся.

     -- Не надо, Намо. Я все знаю. Мое лицо изуродовано...

     -- Оно светло и прекрасно, как истина.

     -- У меня нет  глаз,  -- голос Проклятого звенел металлом,
словно он нарочно сам делал селе больно.

     -- Нет, они сияют ярче звезд! -- Намо улыбался.

     -- Седы волосы мои...

     -- Они ярче лучей луны!

     -- Раскаленный венец на мне, руки мои скованы!

     -- Нет. Звезда на челе твоем, и свет в ладонях твоих!

     -- Намо! Не мучай меня... Зачем...  За  что...,  --  голос
Проклятого сорвался.

     --  Но  я не лгу. Ты  прекрасен,  Мелькор. Я знаю, что  ты
изуродован, но прекрасным вижу я тебя. Знание и  зрение -- чему
верить? Но ведь не глазами Арды вижу я тебя -- глазами Эа. И ты
прекрасен, верь мне; изуродованный ты прекрасен!

     И, как тысячи лет назад, он взял скованные руки Мелькора в
свои и крепко прижал их к груди. И слезы текли  по  лицу его, и
он улыбался.

     -- Простил ли ты меня, Мелькор, брат мой?

     -- На тебе ни какой вины не было никогда и  мне  не за что
прощать тебя. Я благодарен тебе. Ты однажды излечил мою душу. А
потом ты разделил мою  боль и смерть. Ты пожалел и понял.  И ты
сумел освободиться. И впервые я радуюсь, брат мой Намо.

     Они молчали  оба, ибо не было у  них слов,  но и без  слов
понимали они друг друга.

     --  И  все  же  мы расстанемся, -- сказал  Намо,  наконец,
обретя дар речи.

     -- Да...  я прикован, -- снова,  как в ту,  первую встречу
сказал Мелькор.

     -- Я прикован к Арде. Я слишком люблю этот мир.

     -- Да