уронив
руки, смотрела на него,  и  он  едва  не  поддался  ее  умоляющим  глазам.
Хотелось вернуться, приласкать и утешить, сделать все, как она  хочет,  но
этим он предал бы Геракла, доброго и  могучего.  Нужно  было  выбирать,  и
Майон выбрал. И ничего тут нельзя было сделать - ни утешить, ни об®яснить.
   Майон вышел из пещеры. Собаки не сдвинулись с места, но злобно зарычали
вслед, и это рычание сопровождало его, пока он  не  выбрался  из  леса  на
ведущую к Спарте дорогу. Он понял, что талант - оружие и сила,  к  которым
относятся с уважением даже боги;  что  люди  сильнее  богов,  пусть  и  не
всегда. Он чувствовал, что прежним не  будет  никогда,  что  отыскал  свою
дорогу и должен ею идти, что бы ни ожидало за поворотом.
   - Спасибо, Делия, - сказал он, обернувшись к безмолвному лесу. -  Ты  и
не представляешь, что дала мне.



        10. ЕЛЕНА СЕГОДНЯ

   Эттей, занимавший во дворце какую-то ничтожную должность, но,  как  это
часто бывает, имевший немалое  влияние,  внешним  обликом  был  низенький,
живой, с очень подвижным лицом,  способным  за  минуту  сменить  множество
выражений. Порой маски менялись молниеносно, без  всякого  соответствия  с
тем, что он в этот миг говорил, все время он играл, и догадаться, каков же
он наедине с собой, было решительно невозможно. Может быть,  он  настолько
сжился с вечным лицедейством,  что  и  во  сне  маски  на  лице  постоянно
менялись.
   - Собственно говоря, увидеть Елену  Прекрасную  не  составляет  особого
труда, - тараторил он, указывая Майону  дорогу.  -  И,  если  быть  совсем
откровенным, мы неплохо на этом зарабатываем. Два раза в неделю мы, собрав
некоторую плату, пускаем  народ  на  галерею,  и  они  могут  собственными
глазами видеть прогуливающуюся в  саду  Елену  Троянскую.  Честное  слово,
желающие не переводятся, и никто не считает, что потратил деньги зря. Быть
у нас в Спарте и не увидеть  Елену  Прекрасную?  Конечно,  к  тебе  нельзя
подходить с той же меркой, что и к обычным зевакам. Когда стало  известно,
что в нашем городе находится знаменитый афинский аэд...
   - Да? - вежливо спросил Майон.
   - Задумавший, как  нам  стало  известно,  грандиозное  повествование  о
Троянской войне, - вкрадчиво добавил Эттей.  -  А  это  не  могло  нас  не
заинтересовать.  Скажу  больше,  это  заинтересовало  в   первую   очередь
Прекрасную Елену,  ведь  до  сих  пор,  увы,  не  создано  монументального
сказания об этой славной войне.
   - И не отражена должным образом ее причина - Елена? - спросил Майон.
   - Я рад, что ты все понимаешь. О нас распускают  всевозможные  вздорные
слухи, наверняка и до вас они дошли, - что мы якобы прямо-таки охотимся за
молодыми талантами и сулим им немалые  деньги,  если  они  незамедлительно
возьмутся за  работу.  Я  могу  тебя  заверить,  что  это  ложь.  Нам  нет
необходимости кого-либо подкупать. Когда ты увидишь Елену, ты поймешь, что
из-за такой женщины  могла  вспыхнуть  сто  одна  война.  И  ты  сам,  без
подсказки и подкупа, засядешь за работу  -  женская  красота  вызывает  не
только войны. Я прав?
   - Ты абсолютно прав, - сказал Майон.
   - Тс-с! Мы пришли.
   Майон  оглянулся  на  спутника,  но  того  уже  не  было.   Колыхнулась
драгоценная чужеземная ткань портьеры, и в зал вошла Елена.
   Она была прекрасна. Наверное, самая красивая на свете, и время не имело
над ней власти. Можно было согласиться с Эттеем  и  многими  другими,  что
из-за этой женщины способна вспыхнуть сто одна война. Можно было с  легким
сердцем  верить,  что  много  лет  назад  эти  серые  спартанские   глаза,
вызывавшие сладкую тоску, бросили народ на народ. Можно... но существовала
еще холодная, мрачная война и летящие из прошлого стрелы.
   Поэтому  он  с  трудом,  но  справился   с   нахлынувшим   восхищением,
нерассуждающим и страстным. Месяцем ранее он неизбежно  растворился  бы  в
этих глазах и стал их вечным рабом, но сейчас он был  человеком,  начавшим
познавать жестокую сложность жизни и намеренным  прошагать  этот  путь  до
конца. Он стоял и смотрел, как идет ему навстречу Елена Прекрасная.  Елена
Троянская.
   Она была как музыка, как пламя - прекрасное совершенство, и  невозможно
было представить мужские ладони на этих плечах, а ее, покорную, в  чьих-то
нетерпеливых об®ятиях.
   Майон молчал и смотрел. Елена, конечно же, расценила это как восхищение
и улыбнулась - ослепительно, так, словно дарила весь  мир,  открывала  все
тайны и тут же забирала назад абсолютно все. "Ее даже невозможно  сравнить
со статуей", - подумал Майон. Тут что-то другое.  Она  шагала,  улыбалась,
поднимала глаза - и каждое движение,  вздох,  шевеление  губ  были  словно
продуманы за неделю до этой встречи и тщательно  отрепетированы  перед  не
умеющим удивляться зеркалом. Все было заученное,  отшлифованное  и  оттого
словно бы неживое.  Роза  из  мрамора.  Радуга  из  разноцветного  стекла.
"Значит, вот так, - смятенно подумал Майон. - Мы  почему-то  уверены,  что
красота - это обязательно и ум, и доброта, и  другие  высокие  чувства.  А
ничего этого нет. Одна лишь красота, лежащая где-то за пределами образцов,
отрешенная от всего на  свете,  никому  не  обязанная,  никому  ничего  не
дающая. И не вызывающая оттого даже примитивного желания.  Кому  захочется
коснуться губами мраморной розы, как бы она ни ласкала глаз?"
   Нет, он все равно не поверил бы, что из-за одной ослепительной холодной
красоты могла вспыхнуть Троянская война.
   Молчание стало неловким, а там и  вовсе  тягостным,  во  взгляде  Елены
разгоралось недоумение - она явно считала, что  у  безмолвного  восхищения
должны быть свои пределы. Но Майон никак не мог подобрать слова,  да  и  о
чем следовало говорить? Никого уже не вернешь и ничего не изменишь.
   - Итак, это ты - славный и талантливый аэд, решивший  поведать  миру  о
Троянской войне? - спросила Елена чуточку лениво - ответ, конечно же,  она
знала наперед, и, судя по довольной улыбке, привычно присчитала очередного
раба к сонму  предшествовавших.  Майон  осознал,  что  труды  по  созданию
напыщенного батально-любовного полотна были бы оплачены аккуратно и щедро,
с привычной скукой изощренных ласк.
   - Ты помнишь Париса? - спросил он неожиданно для себя.
   Ее брови дрогнули, впервые Майон заметил в ней нечто  не  наигранное  -
она задумалась, не сразу вспомнила.
   - Парис... Парис... Тот юнец, что дерзко похитил  меня,  и  тем  вызвал
великую войну? Странно, я только сейчас подумала, что не помню лица, цвета
глаз. Но разве дело в каком-то Парисе?
   - А Тезей? - перебил Майон.
   Брови снова взлетели, но уже привычно-капризно.
   - Тезей... Ну да, ваш царь. Разве я с ним когда-нибудь встречалась?
   "Вот так, - подумал Майон. - Эти серые спартанские глаза как  отражение
хмурого неба..." Сколько же она искалечила  судеб  -  равнодушно,  походя,
невзначай, и тех людей, сквозь жизнь которых  мимолетно  прошла  случайной
непогодой, и тех, кого отправила в Аид эта война, где расчетливую подлость
и примитивную корысть  маскировали  заботами  о  спасении  чести  красивой
куклы.
   Он поклонился и пошел к выходу, чувствуя спиной  недоумевающий  взгляд,
за которым неминуемо должна была  последовать  злость,  хотя,  разумеется,
Елена вряд ли поняла бы причины его внезапного ухода.
   Не замечая встречных, он вышел из дворца и бесцельно побрел  по  улице,
окончательно прощаясь еще с одной сказкой, умершей на  пути  из  юности  в
зрелость. Он понимал, что иначе нельзя, что сказки делятся на  исчезнувшие
однажды бесповоротно и спутников до смертного  часа.  Но  все  равно  было
горько.
   Он ощутил руку на своем плече.
   - Мне сказали, что ты разыскивал меня.
   - Здравствуй, Прометей, - сказал Майон.



        11. НЕКОГДА ЖИЛ ГЕРАКЛ...

   - Я бьюсь с тобой второй час, - сказал Гилл. - Будешь ты  говорить  или
нет? Пора бы...
   Анакреон молчал. Потрескивали факелы на стенах, бросая шевелящиеся тени
на лица, на стол, на девственно чистый лист бумаги, -  на  этот  раз  Гилл
решил обойтись без Пандарея и записывать сам,  но  записывать-то  как  раз
было нечего.
   - Ну?
   - Мне нечего сказать, - пожал плечами Анакреон. - И я не понимаю,  чего
ты от  меня  хочешь.  Не  понимаю,  почему  меня  схватили  посреди  ночи,
перевернули все в доме. Ты уверен, что царь Тезей одобрит такие выходки?
   - Я уверен в том, что  ты  -  последняя  сволочь.  Как  к  тебе  попала
рукопись Архилоха?
   - Да я ее впервые вижу, - сказал Анакреон.
   Он сидел красивый, подтянутый,  ни  следа  волнения  или  страха,  руки
сложены на коленях, не шелохнутся. Он сохранял  полнейшую  бесстрастность,
лишь глаза смеялись - впрочем, не слишком явно. Он  был  как  панцирь,  от
которого бессильно отскакивали любые стрелы. И Гилл никак не  мог  понять,
на что этот мерзавец надеется, - рано или поздно улики отыщутся. Неужели -
поздно? Неужели они начнут уже этой ночью?
   - Короче говоря, ты невинен, как новорожденный теленок, - сказал  Гилл.
- На тебя возвели какой-то коварный поклеп, верно?
   - Иначе я никак не могу об®яснить происходящее.
   - Ну  да,  -  сказал  Гилл.  Он  присел  на  краешек  стола  и  смотрел
собеседнику в глаза. - А  не  кажется  ли  тебе,  что  ты  просто-напросто
переиграл? Что ты недооцениваешь мой скромный умишко?  Самый  невозмутимый
человек на  свете  выйдет  из  себя,  когда  его  посреди  ночи  стащат  с
супружеского ложа, приволокут в подвал, обвинят в государственной измене -
особенно если это человек верный, честный и ни  в  чем  не  виноватый.  Ты
должен был плюнуть мне в глаза, вспылить хотя  бы  для  вида,  разыгрывать
оскорбленного. А ты невозмутимо принял  все  как  должное.  Ты  переиграл,
милый. Был уверен, что все концы спрятаны надежно и  оттого  не  продумал,
как вести себя при аресте. Любой вор, когда  его  с  поличным  хватают  на
рынке, в сто раз гениальнее играет оскорбленную невинность. Ну?
   Он дорого бы дал, чтобы увидеть  в  этих  насмешливых  глазах  если  не
испуг, то растерянность хотя бы. Бесполезно.
   - Ну, хорошо, - сказал Анакреон. - Я в самом деле тебя недооценил.
   - Сознаешься?
   - В чем? Давай прикинем. Ты не в силах доказать, что рукопись  Архилоха
передали мне убийцы. Более  того,  у  тебя  нет  людей,  которые  способны
свидетельствовать, что именно эта пачка бумаги - рукопись Архилоха.  Ну  а
если так, из чего следует, что именно ее взяли у убитых и передали мне?
   - То, что это именно взятая у убитых рукопись, подтвердит Даон.
   - Ну и что? - спросил Анакреон. - Кто видел,  как  ее  передавали  мне?
Вносили в мой дом? Кто докажет, что я ее вообще видел? Что я послал убитым
записку с твоей печатью? Хвала Тезею, у нас существуют писаные законы. Кто
рискнет пытать меня или судить на основании столь шатких обвинений?  И  ты
не рискнешь.
   Он бил без промаха - не было прямых доказательств, не было  свидетелей,
Гилл не мог идти против афинских законов и собственных принципов, на  этих
законах основанных.
   - Ты прав, - сказал он глухо. - Я не могу идти против законов  и  своей
совести, стоящей на страже этих законов. Но ты должен понять - только боги
не оставляют никаких следов, не делают ошибок.  А  ты  не  бог.  Рано  или
поздно мы найдем улики или свидетелей.
   По лицу Анакреона скользнула снисходительная улыбка.
   - Нет у вас завтрашнего дня, Дориец, - сказал он. - Нет,  понимаешь?  И
не потому, что вы опоздали. Вы просто пытаетесь  встать  на  пути  горного
обвала. Сметет.
   - Яснее можешь?
   - Не стоит, - безмятежно сказал Анакреон. - Успех предрешен.  Со  своей
игрой в демократию Тезей надоел не только нам, но  и  Зевсу.  Боги  желают
видеть на земле лишь отражение заведенных на Олимпе порядков - безо всяких
выкрутасов вроде писаных законов.
   Он улыбнулся с нескрываемым превосходством, но Гилла это совершенно  не
задевало.
   Гилл крикнул стражу.
   - Посиди под замком и подумай, - сказал он Анакреону.
   Сел за стол и придвинул к себе рукопись Архилоха. Отрешился от мира  за
дверью, насколько это было возможно. Он читал захватывающее  и  несомненно
подлинное повествование о давних временах, когда были молоды Геракл, Тезей
и  их  сподвижники,  целеустремленно  уничтожавшие  чудовищ,  вразумлявшие
воинственных царьков где уговором, где мечом, гасившие в зародыше войны. И
параллельно  -  рассказанная  с   безжалостной   прямотой   очевидца,   не
намеренного приукрашивать и лгать,  история  многомудрого  Нестора  и  его
сторонников, исступленно готовивших грабительский  поход  на  Трою.  Яд  и
кинжал, клевета и подлог, фальшивые предсказания Дельфийского,  Дадонского
и  других  оракулов,  якобы  гарантировавшие  милость   богов   и   победу
осаждавшим; подкупленные прорицатели вроде бежавшего из Трои и  предавшего
свой народ Калханта. И многое другое.
   Как оказалось, у горы Эримант Геракл встретился с вождями  кентавров  и
другими соратниками, чтобы обсудить план последнего удара по Нестору и его
сподвижникам (те уже вели бешеными темпами подготовку к  Троянской  войне,
уже были намечены марионетки, которым предстояло привести все в действие).
Архилох с Тезеем отсутствовали, что их  и  спасло  от  Эримантской  резни.
Узнав,  что  цвет  их  военачальников  истреблен  вместе  с   большинством
кентавров, что Геракл убит, а стрелы  похищены,  что  делу  нанесен  почти
непоправимый урон и все нужно начинать сначала, они едва не опустили руки.
Но духом окончательно не пали. Тезей отправился в  Афины.  Куда  собирался
Архилох - неизвестно, он написал лишь, что оставляет рукопись у  надежного
человека,  прежде  чем  пуститься  в  опасное  путешествие.   "Совсем   не
исключено, - подумал Гилл, - что он  направился  в  Фивы,  город,  всецело
поддерживавший Геракла".
   Теперь Гилл мог восстановить дальнейшие события. Под притянутым за уши,
насквозь лживым  предлогом  спартанское  войско  обрушивается  на  Фивы  и
разрушает город (может быть, Архилох в Фивах и погиб). Афины  бездействуют
- Тезей остался один-одинешенек, город и жители еще  не  оправились  после
недавнего  нападения  спартанцев,  произведенного  якобы  в  отместку   за
похищение  Тезеем  Елены.  (То,  что  Тезей  вернул  Елену  в  целости   и
сохранности, на Спарту никакого впечатления  не  произвело.  Гилл  уже  не
сомневался, что и первое похищение Елены было  срежиссировано  Нестором  и
Агамемноном, - чтобы разгромом Афин подорвать силы Тезея и оторвать его от
Геракла).
   А тут еще загадочная смерть братьев  Елены  Кастора  и  Полидевка.  Эти
бесшабашные и разгульные молодцы,  несмотря  на  все  свое  легкомыслие  и
ветреность, сестру все-таки любили - свидетельства тому имелись, - и  вряд
ли им могло понравиться, что девушкой из знатного рода играют, как куклой:
то подсовывают Тезею, то, разыграв спектакль,  известный  как  "состязание
женихов", отдают Менелаю, то бросают в об®ятия Париса. Сыграла свою роль и
фамильная спесь, и обида  на  папашу  Тиндарея,  позволяющего  проделывать
такое с собственной дочерью, которая к  тому  же  была  как-никак  внучкой
Зевса. Без сомнения, братья многое знали  об  истинной  подоплеке  дела  и
наверняка не  одиножды  выражали  недовольство.  Потому  вскорости  братья
гибнут в нелепой, непонятно кем организованной стычке.
   Дальше совсем просто. Созданного Гераклом союза больше  не  существует.
Геракл мертв, как и почти все его видные сподвижники,  перебиты  кентавры,
разрушены Фивы, слабы Афины, уцелевшие разобщены и бессильны. И уже нет ни
времени, ни желания задумываться над случившимся у  горы  Эримант.  Другие
события заслоняют все - коварно похищена Елена, оскорбленный муж Менелай и
оскорбленный отец Тиндарей мечут громы и молнии, просят помощи  у  друзей,
боги благословляют на справедливое мщение, ахейская  армада  отплывает  из
Арголидского залива, и на  ближайшее  десятилетие  все  помыслы  и  усилия
Эллады поглощены Троянской войной.
   Гилл отложил рукопись. В  душе  не  было  ничего,  кроме  безграничного
сожаления и горечи. Факелы догорели, в  сером  рассветном  небе  за  окном
медленно  растворялись  звезды  и  уже  проглядывала  синева.   Глядя   на
пожелтевшие листы, он снова и снова пытался понять, где был бы  он  и  что
делал, если бы довелось жить в то бурлящее время.
   Ответ не давался в руки.



        12. ПРОМЕТЕЙ СЕГОДНЯ

   - Значит, ты так и живешь здесь? -  спросил  Майон.  -  Ремесленник  из
квартала кузнецов...
   - А что прикажешь делать? - сказал  Прометей.  -  Требовать  возведения
храмов в мою  честь,  подбирать  себе  жрецов,  которые  вскорости  начнут
обирать простаков и вольно толковать "мою" волю? Если ты хорошо  знаком  с
моей прежней жизнью, то должен знать, что я и раньше к этому не стремился,
а уж теперь - тем более. Между прочим, все, что есть в этом доме, я сделал
сам. Не так уж плохо, верно?
   - И все же ты мог бы как-то влиять на события.
   -  Как?  Конечно,  нашлось  бы  немало  людей,  которые  с  готовностью
последовали  бы  за  богом.  И  таких,  которые  творили  бы  что  угодно,
прикрываясь званием моих последователей. И таких,  которые  независимо  от
меня об®явили  бы  себя  моими  последователями.  А  я  принужден  был  бы
постоянно надзирать, поминутно карать одних и поучать других. Из  меня,  в
таком случае, вышел бы тиран и мелочный опекун похлеще Зевса.
   - Но ведь есть и достойные твоей поддержки?
   - Конечно, - сказал Прометей. - Только достойные сами  достигнут  своей
цели и, поразмыслив, поймут, что я им вовсе не нужен. Я  им  когда-то  дал
огонь и научил кое-каким ремеслам - потому что ими тогда владел только  я.
И хватит. И достаточно.
   Он сидел напротив Майона  за  искусно  сработанным  столом,  высокий  и
сильный, с лицом, навсегда опаленным жаром кузнечного горна,  и  ничем  не
отличался от обыкновенного человека -  гордая  осанка  не  редкость  среди
людей, знающих цену своему мастерству.  Разве  только  страшные  бугристые
шрамы на широких ладонях - но у людей встречаются и страшнее. И выкованное
из его цепи железное кольцо с кусочком той самой скалы - но мало ли  какие
кольца носят люди?
   - Накрепко запомни одно, - сказал Прометей. - Мир очень юн. С  тех  пор
как после потопа из горстки уцелевших возродилось человечество,  сменилось
всего девять поколений. Добро и зло, подлость и благородство - все это еще
не сформировалось окончательно и не застыло, как  расплавленный  металл  в
литейной форме. Нужно окончательно победить зло, а  если  сделать  это  не
удастся сегодня или завтра, ибо  зло  штука  цепкая,  то  нужно  научиться
бороться с ним и не опускать рук, пока  оно  не  исчезнет.  Главное  -  не
опускать рук и не склонять головы, верить, что зло не вечно. Впрочем, если
бы ты думал иначе, ты не увяз бы с головой во всем этом деле и  не  пришел
бы ко мне...
   - Нас плохо учили бороться со злом, - сказал Майон. - Вернее, совсем не
учили. Это нас не оправдывает, но все же сыграло свою роль.
   - А вы деритесь, - сказал Прометей. - И учите тех,  кто  моложе,  чтобы
они не оказались в вашем положении, - вы  ведь  теперь  понимаете,  в  чем
ошибки предшественников.
   По комнате, лязгая и громыхая, прошел переваливающейся утиной  походкой
железный человек и подбросил дров в очаг.
   - Сам сделал, - сказал Прометей. - Конечно, далеко  ему  до  Гефестовых
золотых слуг, но подмастерье в кузнице из него получился. - Он  рассмеялся
и хлопнул Майона по колену: - А что,  Майон,  отдать  вам  этого  болвана,
пусть шагает впереди с дубиной и молотит направо-налево, а? Нет, нельзя  -
болван с тем же успехом может служить вашему противнику, если  перепутает,
в какую сторону идти, у него и места-то для мозгов в голове нет...
   - Как ты думаешь, удастся то, что на Олимпе затеяли против Зевса?
   - Не знаю, - сказал Прометей серьезно. - Зевса давно пора сбросить,  но
весь вопрос в том, как преодолеть страх перед ним. Он заставил забыть, что
когда-то был слаб и жалок, что без помощи других  небожителей  никогда  не
завл