ся?  -  рассеянно  спросил  Гилл,  не
оборачиваясь.
   - Почти что и нет.
   - Они такие же люди, как и мы.
   - Эти-то твари? - хмыкнул Эвимант. - Полукони, полускоты.
   Гилл выпрямился и уперся ему в лицо холодным, жестким взглядом. Эвимант
попытался не отводить глаз, но это ему,  конечно  же,  не  удалось,  и  он
опустил голову. У него  было  красивое,  запоминающееся  лицо,  выражающее
решимость и волю. Но Гилл Эвиманта почему-то терпеть не мог, и чем дальше,
тем больше.
   - Запомни, - сказал  он  тихо,  -  мы  обязаны  следить,  чтобы  законы
защищали всех живущих в государстве  -  кентавров  и  фиванцев,  хеттов  и
лапифов.
   - Я все понимаю, - сказал Эвимант. - Мы обязаны. Только  я  никогда  не
поверю, что жителя Аттики можно уравнять с египтянином, а уж в особенности
с кентавром.  Конечно,  матерью  кентавров  была  богиня  Нефела-Туча,  но
отцом-то - Иксион, нарушивший все законы, какие только существовали.  Зря,
что ли, он в Тартаре прикован к вечно крутящемуся огненному колесу?  Да  и
Нефела, откровенно говоря...
   - Ну да, - сказал Гилл. - Я был одним из лучших учеников в  школе.  "От
отца кентавры унаследовали грубость, Жестокость, неблагодарность,  страсть
к насилию, от матери - легкомыслие, ветреную переменчивость". Откуда это?
   - Классический труд "О происхождении кентавров".
   - Ты тоже был способным учеником, - сказал Гилл.
   Можно было сказать  многое:  что  классические  труды  пишутся  все  же
людьми, а не богами, что никто из смертных не видел  вечно  кружащегося  в
Аиде огненного колеса, что давно истлели кости тех, кто знал  Иксиона.  Но
не следует говорить всего, что думаешь.
   - Так, - сказал Гилл, подходя вплотную. - Может  быть,  ты  считаешь  и
меня  ниже  себя,  твоего  начальника,  -  вдруг  во  мне  найдется  капля
неаттической дорийской крови?
   Он злорадно отметил, как бледнеет, отступает на шаг  Эвимант.  Из  угла
бесстрастно смотрел сыщик Эпсилон. Колыхались тени.
   - Нет! Нет! Я не хотел сказать...
   - Верю, верю, успокойся, - небрежно отмахнулся Гилл.
   Иного способа уязвить нахального хлыща  не  было,  и  все  же  Гилл  не
чувствовал себя победителем. Ни капельки. Правда, и побежденным  он  никак
не мог оказаться.
   - Эвимант, уж не жениться ли ты собрался? - вдруг спросил из угла сыщик
Эпсилон. - Уж больно много времени ты проводишь с Неей.
   Гилл удивленно обернулся - вопрос был совсем  не  ко  времени  и  не  к
месту. И  перехватил  злобный  взгляд  Эвиманта  -  чересчур  злобный  для
простого раздражения, что  кто-то  сует  нос  в  чужую  личную  жизнь.  Но
задуматься над этим не успел  -  дверь  распахнулась,  караульный  крикнул
сверху:
   - Старик идет!
   Старик, конечно, вряд ли бы спустился сам по довольно крутым и  влажным
ступеням - его без натуги несли на  руках  двое  дюжих  сыщиков.  Судя  по
ухмылкам, роль носильщиков их только забавляла.
   Старика осторожно поставили на пол.
   - Придерживать под локоток, дедуля? - Сыщики разразились жизнерадостным
хохотом. Они были неплохими парнями,  только  никак  не  могли  уразуметь,
почему этот хилый старикашка бывает необходим Гиллу более даже,  чем  они,
сильные, ловкие и сообразительные.
   Гилл хмуро махнул рукой, и они направились прочь.
   - Доживешь до моих лет - и на урыльник сам не сядешь! - закричал  вслед
Старик. - Если доживешь, ню-хало!
   - Угомонись, - сказал Гилл. - Дело серьезное.
   - Вижу, вижу. - Старик быстрыми шажками просеменил к  трупам.  -  Вижу,
что поработали  хваткие  ребята  -  ухлопать  Иксионова  потомка  довольно
непросто, да и этакого детину...
   Он замер, скрючившись в неудобной, даже для юноши неестественной  позе.
Потом стал выпрямляться, ужасно медленно даже для хворого старика, и  Гилл
ощутил холодок нехорошего предчувствия, отвратные ледяные  мурашки.  Чутье
охотничьего пса не подводит...
   - Гилл, этих - вон! - Старик говорил решительно и властно, как когда-то
орал команды своим конникам, и от его голоса стало еще холоднее. - Слышал?
   Эпсилона уже не было - он уловил направление руки Гилла  до  того,  как
она повернулась в его сторону. Незаметный, исполнительный  сыщик  Эпсилон.
"Есть ли у него жена, дети, родственники, друзья? - подумал вдруг Гилл.  -
Что он любит или ненавидит? И как его все-таки зовут?"
   Он спохватился:
   - Эвимант, к тебе это не относится, что ли?
   Эвимант повиновался - нехотя.
   - А смотрит, будто прирезать хочет, - хмыкнул вслед Старик. -  Пандарей
пусть остается, в нем-то я уверен, сто лет друг друга знаем, верно, стилос
ты одушевленный?
   - Ты их знаешь? - нетерпеливо спросил Гилл.
   - Я их никогда не видел, - сказал Старик. - Но знать можно и того, кого
никогда не видел и не знал. Гилл, это один из Гераклидов. Точнее, Тиреней,
сын Геракла и микенской жительницы Хлои. Жил в Микенах, ничем особенным не
занимался - богатый  человек,  начитанный,  владелец  одной  из  лучших  в
Микенах библиотек, покровитель художников и поэтов.
   - Ошибиться ты не можешь?
   - Все-таки молодость временами - недостаток,  -  сказал  Старик.  -  Ты
хороший сыщик, но  есть  вещи,  которых  ты  по  причине  твоей  молодости
просто-напросто не можешь постичь. Я никогда не рассказывал, почему ушел с
военной службы? Нет? Однажды мне здорово досталось от Геракла, а  я  никак
не хотел оставаться вторым или десятым. Это вылитый Геракл. Как две  капли
воды. Конечно, возможны и совпадения, но что ты будешь делать вот с  этим?
- Он протянул свою куриную лапку и без тени брезгливости коснулся  мертвой
руки. - История этих запястий заслуживает особого рассказа, Гилл. Прометей
сделал их из своей цепи - несколько запястий для Геракла. Геракл дарил  их
либо своим детям ко  дню  совершеннолетия,  либо  особо  близким  друзьям.
Большее число досталось детям, меньшее - друзьям.  Запястья  эти,  кстати,
Прометей изготовил как раз в Микенах.
   - Значит...
   - Подожди, - сказал Старик.  -  Ты  хватаешься  за  то,  что  лежит  на
поверхности. Думаешь, раз в Афинах убит один из Гераклидов, срочно следует
установить, не скрывается ли за этим попытка  кого-то  третьего  натравить
Микены на Аттику?
   - Да, - сказал Гилл.
   - А не упустили ли вы какой-нибудь детали, связанной с убитыми?
   - Запястья совершенно одинаковые, - глухо сказал Гилл. -  Одно  из  них
сделано точно по  размерам  кентавра.  Конечно,  запястье  кентавра  может
оказаться и подделкой.
   - А если - нет?
   - Тогда возникают вопросы, на которые я пока не могу найти  ответов,  -
сказал Гилл. - С виду кентавр недостаточно стар,  чтобы  знать  Геракла  и
быть его другом. Да и вообще друзей среди кентавров  у  Геракла  не  было,
исключая разве что мудрого Хирона. Более того, Геракл перебил  почти  всех
кентавров, за что его самого погубил кентавр Несс; кентавры ненавидят даже
упоминания о Геракле. А заодно и всех Гераклидов. И вдруг выясняется,  что
Гераклид путешествует  в  компании  кентавра,  к  тому  же  кентавр  носит
запястье, которое могло попасть к нему только от Хирона, учителя  богов  и
героев.
   - Именно так все и обстоит, - сказал Старик.
   - Ты хочешь сказать, что этот случай  не  имеет  никакого  отношения  к
обычным политическим интригам?
   - Ты сам сказал, - подтвердил Старик. - У тебя здесь случайно нет  этих
новомодных изобретений - слуховых трубок в стенах?
   - Кому они нужны в подвале, куда сносят покойников?
   - Как знать... - Старик покосился на сырые стены, закопченный  потолок.
- Покойники у вас сплошь и рядом непростые... Ты знаешь о  разновидностях,
на которые делятся правда и ложь, Гилл?
   - Как это?
   -  Правда,  которую  нужно  распространять;  правда,  которую   следует
скрывать; ложь, в  которую  необходимо  заставить  верить;  ложь,  которую
следует выжигать каленым железом. Вот тебе четыре  главных  разновидности.
От них, бывает, рождаются мелкие разновидности, но во главе угла  все-таки
остаются эти четыре.
   - К чему это ты?
   - Не знаю, - сказал Старик. - Интуиция, знаешь  ли.  Все  же  многое  я
повидал, многое пережил, и вряд ли я самый глупый из населяющих этот  мир,
хотя и уйду в иной, возможно,  не  оставив  следа...  Задумался  я,  Гилл.
Философствую вслух. Ты случайно прикоснулся  к  чему-то,  что  не  следует
рассматривать как одну из обычных политических игр, происков Спарты против
вас или Микен против Фив. Здесь другое. И я  на  твоем  месте  обязательно
разжал бы ему ладонь и вытащил этот клочок бумаги. - Он резко обернулся  и
указал на крепко сжатый кулак мертвого Гераклида.  Потом  захихикал.  -  В
каждом из нас живет эта любовь к театральным эффектам,  все  мы  фокусники
немножко. Я заметил этот клочок давно. А должен был заметить  ты.  Видимо,
это ты не искал? Ты сам? А то - отдай кинжал мне...
   Но Гилл сам наклонился к мертвецу, доставая кинжал. Решиться  оказалось
очень легко - стоило только напомнить себе, что иначе закостеневшие пальцы
просто не разжать, и это  не  надругательство  над  мертвым,  а  наоборот,
действия, служащие отысканию убийц.
   -  Конечно,  пока  неизвестно,  выхватил  ли  Гераклид  эту  бумагу   у
нападавших, или ее пытались отбирать у него, - раздумчиво сказал  Гилл.  -
Всего лишь клочок. Вернее, уголок листа. "Я, Архилох...",  "...месяца...",
"...потому что мы твердо..." Дальше  уже  просто  обрывки  слов.  Какой-то
Архилох...
   - Какой-то? Архилох - довольно распространенное имя, но в  сочетании  с
Гераклом... - Старик придвинулся ближе и перешел на шепот: -  Ходят  слухи
среди тех, кто  изучает  литературу,  что  жил-де  во  времена  оны  некий
Архилох, друг и неизменный спутник Геракла,  составивший  полное  описание
его жизни, странствий и подвигов.
   - И?
   - И - ничего, - сказал Старик. - Жизнеописания этого так и  не  удалось
обнаружить. Более того, в существовании самого Архилоха  многие  серьезные
ученые сомневаются. Жизнь Геракла окружена непроницаемым панцирем  легенд,
и постоянно возникают новые, появляются мнимые друзья и сподвижники, а  то
и дети.  Поддельных  мемуаров  "друзей"  и  "сподвижников"  тоже  хватает.
Кстати, по слухам, каждую главу своего  труда  Архилох  начинал  так:  "Я,
Архилох, говорю..." Рассказывают так, понимаешь ли...
   - Тебе плохо? - протянул руку Гилл.
   Лицо Старика стало восковым, едва ли не прозрачным.
   - Нет, - сказал Старик. - Я всего лишь слышу грохот ворот Тартара.  Что
ж, ничего мне от жизни больше не взять, и ей от меня нечего уже  получить.
Когда меня убьют, Гилл...
   - Что за чушь?
   - Подожди. Перед тобой тайна, которая убивает. Этих двоих она уже,  как
видишь, убила. Вряд ли они последние. И тайна эта берет начало во временах
моей молодости, но я уже слишком стар, чтобы участвовать в  игре.  Кончать
придется тебе. Так что, когда меня убьют, Гилл... Одним словом, постарайся
уцелеть и докопаться до истины. Если, конечно, получится.
   - Это моя работа.
   - Работа часто вступает в противоречие с очень многим, - сказал Старик.
- Будем надеяться, что тебе не выпадет случая в этом  убедиться.  Впрочем,
всегда трудно сказать, что считать невезением, а что удачей. Все зависит и
от окружающих, и от самого человека.
   - Становишься философом на старости лет? Они обожают напускать туман...
   - Ничего подобного. Всего лишь  предчувствую  что-то,  что  надвигается
независимо от нашего желания. Смерть вот свою вижу. Жаль,  не  вижу  своих
убийц.
   И в глазах его не было ни удивления, ни страха, одно  только  спокойное
примирение с неизбежностью.
   - Да за что тебя должны убить?
   - За то, что я, размышляя над случившимся,  могу  гораздо  раньше  тебя
докопаться до сути.
   - Но я могу...
   - Не надо, - сказал Старик. - Ты сам знаешь, что в некоторых случаях не
поможет никакая охрана. Подумай вот о  чем.  Неужели  Гераклид  и  кентавр
вошли в Афины только затем, чтобы  пересечь  город  из  конца  в  конец  и
погибнуть? Нигде не задерживаясь, по  прямой,  как  полет  стрелы,  дороге
направились к месту своей гибели? И не проще ли было убийцам подстеречь их
за городом, в лесу, на безлюдной дороге?
   - Думаешь, что-то было в Афинах?
   - Да, Гилл. Что-то предшествовало убийству в Афинах" и мы не знаем, что
здесь делали, что искали убийцы или убитые,  или  те  и  другие.  В  конце
концов, кто за кем охотился, тоже неизвестно.
   Он отвернулся и удивительно ловко  для  дряхлого  старикашки  заковылял
вверх по крутым ступеням. Гилл не  смотрел  ему  вслед.  Наверху  хлопнула
тяжелая дверь подвала,  и  колыхнулось  пламя  ближайших  факелов.  Шипела
смола.
   Гилл не мог пока разобраться  в  своих  ощущениях  и  страхах,  не  мог
сказать, были ли страхи действительностью. Он знал одно: проблемы, загадки
и тайны, нерешенные и неразгаданные в  прошлом,  достались  настоящему.  И
предстоит  их  расследовать   и   принимать   решения,   хотя   никто   не
поинтересовался, хотим ли мы, готовы ли мы, наконец, нужно ли это нам. Что
ж, и так бывает.
   Он  поднялся  наверх.  Отдавать  дополнительные  распоряжения  не  было
смысла. Сыщик  Эпсилон  знал  свое  дело,  с  мертвыми  поступят  согласно
заведенному для таких случаев порядку - глашатай об®явит об их  смерти  на
всех площадях и рынках, и если до заката не об®явятся могущие  заявить  на
прах родственные или дружеские права, их похоронят за счет казны, то  есть
по низшему разряду. Разумеется, если появится кто-то,  пожелающий  принять
на себя заботы по их погребению,  люди  сыщика  Эпсилона  окажут  таковому
благодетелю ненавязчивое, но неотвязное внимание.
   Впрочем, микенцу все равно обеспечено погребение не по низшему разряду,
мысленно  уточнил  Гилл.  Царь  Тезей  -  дальний   родственник   Геракла,
следовательно,  Тезею  приходится  дальним  родственником  и  незадачливый
Гераклид Тиреней. И доложить Тезею придется прямо сейчас - как-никак  убит
Гераклид.
   Он повернул голову, и за его плечом возник сыщик Эпсилон.
   - Постоянную охрану Старику, - сказал Гилл.  -  Лучших.  Чтобы  никаких
случайностей. У тебя что-то новое?
   - Не столь уж важное, Гилл. В Афины прибывает Нестор Многомудрый,  царь
Пилоса. Визит неофициальный - Нестор  намерен  посетить  храм  Афины.  Так
об®явлено.
   - Ну что же, - сказал Гилл. - Поскольку  у  нас  нет  других  сведений,
будем считать, что об®явлена  чистая  правда,  и  я  рад,  что  на  Пилосе
почитают   нашу   покровительницу   Афину.   Примите   необходимые    меры
безопасности. Охрана высокопоставленных гостей, как  всегда,  дело  Дзеты.
Это, в конце концов, неинтересно.
   - Он тебе неинтересен?
   -  Нестор?  -  сказал  Гилл.  -  Конечно,  он  -  Многомудрый   Нестор,
вдохновитель похода на Трою. Но  это  другие  времена,  Эпсилон.  Ушедшие.
Времена отцов. - Он рад был отвлечься  пока  и  поболтать  на  посторонние
темы.
   - Я сражался под Троей, - сказал вдруг Эпсилон.
   - Ты? Я думал, ты немногим старше меня.
   - Может быть, так оно и есть, Гилл, - сказал сыщик  Эпсилон.  -  Нет  у
меня возраста. Мои годы остались там, на болотистых берегах Скамандра.  Мы
там убиты, там похоронены честолюбивые надежды и романтические мечты.
   Словно  завеса  отдернулась,  и  на  Гилла   глянул   другой   человек,
умудренный, суровый, знающий что-то непреходящее. И  живой  -  потому  что
сыщик Эпсилон, по правде говоря, до того  напоминал  лишь  равно  лишенную
пороков и достоинств исполнительную тень.
   - Я об этом не знал, - сказал Гилл.
   - И лучше будет, если забудешь. Коли уж я сам об этом почти забыл.
   - Хорошо, - сказал Гилл.
   Сыщик Эпсилон все смотрел на него незнакомым новым  взглядом,  и  Гиллу
постепенно стало казаться, что насквозь нереальны и это солнечное утро,  и
покрытые мельчайшими трещинками каменные стены, и он сам. И,  окончательно
отрешаясь от чего-то непонятного и бередящего душу, спросил:
   - Так что там с женитьбой Эвиманта?



        3. ДЕТИ БОГИНЬ ВИХРЯ

   - Говорю Аттике и всем: пора  что-то  делать!  Пора  что-то  делать,  о
афиняне, жители самого молодого  в  Элладе,  но  не  столь  уж  убогого  и
обделенного славой города! Я сам его сын, плоть от плоти и кровь от  крови
этой земли, и пусть меня ругают и швыряют в меня камнями, но я не откажусь
от утверждения, что Аттика - лучшая земля в мире,  а  вы,  мои  земляки  и
сограждане, - цвет и богатство человечества!
   Маленький горбатый человек в драном  хитоне  выбросил  вперед  руку,  и
сначала рявкнули в тридцать глоток "Слава  Менестею!"  дюжие  молодчики  с
медными  изображениями  гарпий  на  груди,  растянувшиеся  цепочкой  вдоль
храмовых ступеней. А потом заорала на разные голоса толпа, и это было  как
горный обвал: кричали почтенные торговцы  и  проститутки,  ремесленники  и
отпускные солдаты, моряки и рабы, свинопасы и матроны, бродяги и  праздные
бездельники. Горбун в рваном хитоне  поднял  руку,  и  по  толпе  кругами,
словно от брошенного в  воду  камня,  побежала  тишина,  гомон  затухал  в
выходящих на храмовую площадь улочках.
   - Я отношу ваши славословия в ваш же адрес! - гремел Менестей. - Потому
что я - это вы. Я слушаю ваши сердца и ваши мысли,  я  лишь  выражаю  ваши
чаянья и вашу волю, я ваш слуга и раб и останусь  им,  покуда  над  землей
светит солнце, а дождь падает сверху. Не воздавайте мне хвалы, воздайте ее
себе! - Он опустил руки и продолжал тише, заставив всю толпу обратиться  в
слух; слышно было даже как хлопают паруса в Пирее.  -  Итак,  Афины...  Вы
знаете, как нас именует вся остальная Эллада? Тяжело выговорить это слово,
но придется. "Провинция" - так, благородные афиняне, именуют нас  все  эти
чванные спартанцы, микенские  бездельники  и  развратные  фиванцы.  Потому
лишь, что мы молоды! Они не знают, что наша молодость и есть наше  главное
богатство и наше  оружие.  Микены,  Пилос,  Тиринф  и  все  прочие  -  это
смертельно больные  организмы,  насквозь  прогнившие  символы  упадка.  Ни
одному из этих царств уже не подняться, им так  и  не  удалось  об®единить
Элладу и покорить варварские народы. И я говорю вам:  сплотить  пережившие
свою  былую  славу  царства,  создать  Великую  Элладу  судьбой  и  богами
предписано нам. Мы - молодая кровь, мы юная сила, мы единственные не тащим
на себе вековой груз пороков и ошибок. Афиняне, мы - очистительный  вихрь,
бешено сметающий  пыль  и  тлен.  И  этот  вихрь  пронесется  от  моря  до
Фессалийских гор, а когда он рассеется, величаво встанет Великая Эллада  и
златовратная столица ее - Афины. И кто знает, не окажется  ли  тогда,  что
именно нам  предназначено  стать  повелителями  всей  Ойкумены?  Ведь  мир
изначально нуждался и будет нуждаться в повелителях, а чем  мы  плохи?  Мы
созданы великим Прометеем, в то время как живущие окрест народы  -  то  ли
превращенные какими-то недальновидными иноземными богами в людей животные,
то ли вообще сотворены неведомо из какого дерьма. Разве можно  сравнить  с
египтянами,  поклоняющимися  кошкам  и  хорькам,  с  непомнящими   родства
вавилонянами нас, родичей титанов,  нас,  получивших  от  самого  Прометея
божественный огонь? Слава Прометею!
   Рев повис над толпой, как густой туман.
   - Я против войны, - сказал  Менестей.  -  Ни  один  человек  в  здравом
рассудке  не  станет  ратовать  за  войну,  это  отвратительное  чудовище,
плодящее пожары, слезы и смерть. Но есть война и война. Найдется  ли  хоть
один человек, что при нападении врага  покинет  сограждан  и  спрячется  в
хлеву? Нет таких? Вот видите, афиняне: когда нападает  враг,  в  бой  идут
все. Мне могут возразить, что на границах Аттики не маячат  чужие  войска.
Так оно и обстоит - пока что. Но будет ли так продолжаться  вечно?  Отнюдь
не уверен. Вспомните - разве на  нас  не  обрушивались,  не  сжигали  Афин
спартанцы  Тиндарея?  Разве  не  вынашивали  против  нас  черных  замыслов
кентавры? Лишь случай спас нас от их вторжения,  вернее,  великий  Геракл,
почти под корень истребивший это подлое племя. Но разве не  плетут  против
нас заговоров злокозненные  соседи  и  сегодня?  И  вот  я  призываю  вас,
афиняне