тал заниматься  мною  и  сконцентрировал  все  усилия  на
детях. И очень быстро им надоел Поймите они еще дети, они  не  хотели  ему
зла, всего-навсего попытались сделать так, чтобы он оставил их в покое...
     - Ага,  -  сказал  я.  -   И   закружили   вокруг   него   ревенанты,
утопленники...
     - Вам самому разве не приходилось в детстве наряжаться привидением?
     - Были разные проказы с  применением  голографических  проекторов,  -
сказал я. - От брата так влетело...
     - Вот видите. Чем вы, тогдашний, отличались от них?
     - Тем, что не разрушал заводов и не превращал денег в листья.
     - Ну, все дело в возможностях.
     - В том-то и беда. - сказал я. - В том-то и камень преткновения...
     - Но они же еще дети.
     - Вот и расскажите мне, кто они, - сказал я.  -  Что  там  -  вспышка
наследственной памяти, интриги альтаирцев?
     - Вспышка,  вспышка...  Вы  слышали  когда-нибудь   о   биологической
цивилизации? Представляете, что это такое?
     - Может, вас это и удивит, - сказал я, - но я  иногда  интересуюсь  и
тем, что лежит за пределами моих служебных обязанностей. У нас есть разные
семинары,  не  буду  рассказывать  подробно...  Как  я   это   понимаю   -
цивилизация, которая полностью отвергает технику, механизмы, словом, любые
искусственно произведенные устройства. Симбиоз с природой, полное  слияние
с ней? Некоторые предполагают, что такая цивилизация когда-то существовала
на Земле, но погибла по неизвестным причинам. Увы, гипотеза эта  ничем  не
подтверждена. На эту  тему  есть  определенное  количество  фантастических
книг.
     - В общем, неплохо, - сказал он. - Весьма. Это позволит обойтись  без
вводной лекции.
     - Ага. Вы  хотите  сказать,  что  ретцелькинды  -  это  биологическая
цивилизация?
     - Именно это я и хочу сказать. Я только не знаю, возрождается ли  она
после гибели в незапамятные времена или впервые появилась на свет.
     - Так... - сказал  я.  -  Значит,  глашатаи  и  ростки  биологический
цивилизации? И, если не эвакуировать их отсюда, позволить  им  развиваться
дальше, они заполонят  мир?  И  наша  старая  цивилизация,  основанная  на
машинах и технике, рухнет? И воцарится что-то иное, непредставимое пока?
     - Да, - сказал он.
     - Так. Если бы я был туповатым службистом, и только, я знал  бы,  как
мне подступиться и как  мне  поступить.  Я  молча  поклонился  бы  и  ушел
претворять в жизнь  "Гаммельн".  Но  я  почему-то  чувствую  настоятельную
потребность об®яснить вам, почему я вынужден так поступить. Да, - я поднял
ладонь в ответ на его порывистое движение, -  я  вынужден  санкционировать
"Гаммельн".
     - Почему?
     - Извольте. Вы наверняка готовы  обещать  ослепительные  перспективы,
сияющие вершины, голубые дали. Это  может  произвести  впечатление.  Но  я
приведу далеко не самый главный свой довод: вы можете  дать  стопроцентную
гарантию что все именно так и обстоят? Нет? Вот видите. У нас  с  вами  не
химический эксперимент, тут не колба может рвануть, тут похуже...
     - А кто может вычислить процент риска и его долю?
     - Вот видите, вы сами подбрасываете мне аргументы, - сказал я. - Пока
что я не вижу ростков  светлого  будущего.  Я  вижу  город  с  разрушенной
промышленностью,  разваленной  экономикой,   опустошенным   казначейством.
Почему они так поступили?
     - Да потому, что цивилизация - биологическая... Они  смотрят  на  мир
глазами Природы, а с ее точки зрения ваши  реактивные  самолеты,  безбожно
пожирающие кислород, разрушающие озоновый  экран,  -  опаснейшие  хищники.
Ваши машины, сосущие нефть и добывающие "полезные ископаемые", -  вампиры,
рвущие  мясо  и  высасывающие  кровь  из   живого   тела   планеты.   Ваши
вычислительные машины - жалкие протезы  тех  свойств,  которые  кроются  в
человеческом мозгу, тех скрытых возможностей. Меж тем нужно разбудить свое
тело, свой мозг.  Мы  пока  что  только  тем  и  занимаемся,  что  усердно
стараемся отгородиться от среды обитания. Уже не от Природы - от среды...
     - В  ваших  аргументах  слишком  много  от  эмоций,  -  сказал  я.  -
Рассмотрим другую проблему. В борьбе добра со злом все ясно и  просто.  Ну
как же быть, если добро борется с добром? Сдается мне, мы имеем  дело  как
раз с такой ситуацией...
     - Похоже, - согласился он. - Наилучшим решением, мне кажется, было бы
отдаться на волю событий.
     - Я так не считаю, - сказал я. - В  схватке  добра  с  добром  должно
побеждать то добро, которое сильнее. В данный момент  сильнее  я.  Значит,
мне и выигрывать.
     - Послушайте, может быть, вам просто жаль, что не станет  того  мира,
для которого вы столько сделали, и придет другой, ровным счетом ничем  вам
не обязанный?
     - Так... - сказал я. - Считаете, что мы работали  зря?  Дрались  зря?
Умирали зря?
     Я  почувствовал,  что  закипаю.  Черт  тебя  побери,  как  ты  смеешь
рассуждать о таких вещах? Где ты был, когда мы восемнадцатилетними уходили
в войска ООН - совершенно добровольно, потому что не могли иначе? Ты  хоть
представляешь, что это такое - прыгать на пулеметы?  А  убитых  ты  видел?
Замученных?
     Я сдержался и ничего не сказал, понимал, что не могут  все  поголовно
жители Земли стать военными и контрразведчиками, мы дрались как раз за то,
чтобы не осталось на планете военных...
     - Рождение нового мира... - сказал я. - А вы подумали, в какой бардак
превратится мир, когда ваша  биоцивилизация  начнет  победное  шествие  по
планете?
     - Но ведь все совершится не в один миг. Десятки лет...
     - Еще не лучше. Десятилетия хаоса, миллионы  морально  травмированных
людей, на глазах которых распадается весь мир.
     - При любых переменах, даже самых благотворных, есть пострадавшие,  и
немало. Но в отличие от всех прошлых  перемен,  сопровождавших  переходные
этапы, сейчас пострадавшим не грозят голод, смерть, физические страдания.
     - Им грозит кое-что  пострашнее,  -  сказал  я.  -  У  них  не  будет
будущего, им предстоит жить в чужом будущем...
     - Но  ведь  не  бывает  так,  чтобы  перемены   удовлетворяли   ВСЕХ.
Поголовно. Вам не приходит в голову, что ваша позиция - позиция обывателя,
смертельно  ненавидящего  любые  перемены,  потому  что  они   связаны   с
определенными хлопотами и неудобствами?
     - Скажите лучше, какую роль вы сами во всем этом играете, - сказал я.
     - Небольшую,  почти  что  никакой.  Поймите,  они  не  потерпели   бы
наставников  и  учителей.  Просто  я  и  еще  несколько  человек  пытаемся
осторожно  исследовать,  изучать,  деликатнейшим  образом  подсказывать...
Почему вы ничего не спрашиваете об экстремистах?
     - Вот они-то как раз меня мало интересуют.  Знаете,  Даниэль,  больше
всего  меня  удивляют  не  всевозможные  чудеса,  а  то,  как  молниеносно
реагирует на них всякая сволочь и пытается  использовать  в  своих  целях.
Столько раз сталкивался... Все мне  и  так  ясно  -  прослышали,  явились,
шантажировали. Чем они вас пугали - что станут стрелять в  детей?  Воду  в
водопроводе отравят? Алису похитят?
     - Откуда вы знаете?
     - Господи, я их вылавливаю который уж год, знаю от и до... Итак,  они
вас шантажировали, и вы, начавши с ними игру,  тем  временем  отправили  в
нашу дублинскую штаб-квартиру призыв о помощи... - Я усмехнулся и  показал
на стол, на исписанные листы. - Узнаю почерк. Так  вот,  Даниэль.  Я  верю
всему, что вы мне рассказали. И именно поэтому запускаю машину. И не нужно
считать меня палачом, а вас - жертвой. Будь  у  вас  возможность  помешать
мне, вы бы помешали?
     - Да.
     - Вот видите. А вы бы _д_е_й_с_т_в_о_в_а_л_и_. Так  что  -  не  нужно
насчет  палачей.  Я  тот,  кто  победил,  а  вы  тот,  кто  проиграл.  Две
разновидности добра.  Потомки  разберутся.  Такая  уж  завидная  судьба  у
потомков  -   они   смотрят   на   прошлое   отстранение,   об®ективно   и
беспристрастно, они раскладывают все по  полочкам,  приклеивают  этикетки,
возносят и низвергают,  раздают  награды  и  волокут  за  ноги  на  свалку
истории. Они где-то там, впереди, а мы  -  здесь,  живем  и  боремся,  мы,
возможно, не во всем правы, но не ошибается  только  тот,  кто  ничего  не
делает. Во что превратился бы мир, действуй мы,  лишь  имея  стопроцентные
гарантии успеха? Честь имею.
     Я щелкнул каблуками, поклонился и вышел. Спустился в сад и закрыл  за
собой калитку, ощущая даже легкое разочарование - неужели  вот  так  легко
все кончится?
     ...Крохотная кассета вошла в гнездо. Я нажал кнопку.
     - Плохо, да? - раздался спокойный голос Некера. - Так вот, решения  я
тебе подсказать не могу. Не вправе. Я только хочу спросить - готов ли  ты,
принимая свое решение, войти в Большую Историю? К суду потомков по  самому
большому счету? Больше мне тебе сказать нечего...
     И - мертвое шуршание чистой пленки. Вот и все.  Я  сделал  то,  чего,
безусловно,  не  позволил  бы  себе  раньше,  -   схватил   магнитофон   с
продолжавшей вращаться кассетой и швырнул его  что  есть  силы.  Он  глухо
стукнулся о стену и улетел под кровать, а потом сам повалился  на  постель
пластом.
     Сон не шел. Впрочем, что-то было, какая-то мутная  полудрема,  морок,
из которого появлялись и проплывали перед глазами самые  разные  образы  и
картины, никоим образом меж  собой  не  связанные:  мертвое  лицо  капрала
Черенкова среди сломанных тюльпанов  долины  Калиджанга,  вывеска  бара  в
Монреале,  танцующая  Сильвия,  подбитый  под  Шпайтеном  броневик,  дымно
горящий, шпили старинных томских зданий...
     Потом я уснул все же. И видел во сне, как медленно, бесшумно рушились
сверкающие стеклом и сталью высотные дома - какая-то  нескончаемая  улица,
застроенная высотными домами, - как  здания  превращались  в  бесформенные
кучи, над которыми стояли облака тяжелой  пыли,  как  сквозь  эти  кучи  с
фантастической  быстротой  прорастали  огромные  цветы,  желтые,  красные,
лиловые на ярко-зеленых коленчатых стеблях, как  таяли  груды  щебня,  как
обнажалась влажная, черная, рассыпчатая земля и по  ней  осторожно  шагали
странные животные с огромными  глазами,  а  в  небе  проносились  какие-то
крылатые, перепончато-сверкающие, и не видно людей, ни одного человека...
     Когда я открыл глаза, за окнами было светло.


        День четвертый.

     У крыльца ратуши меня встретил сотрудник полковника Артана, тот,  что
возил меня в бывший  вычислительный  центр.  Все  бы  ничего,  но  тут  же
толпилось человек сорок, в которых любой 'простак  за  версту  признал  бы
журналистов. Тут же на всякий случай ждали несколько полицейских и агентов
в  штатском  -  предосторожность  при  общении  с  возжаждавшими  сенсации
журналистами нелишняя.
     Журналисты сделали стойку. Пока я шагал, экскортируемый  детективами,
они бежали следом, забегали вперед, задавали  вопросы,  на  которые  я  не
отвечал и вообще вел себя так, словно не  видел  их.  Я  не  питал  к  ним
никаких недобрых чувств - просто чувствовал себя  чрезвычайно  мерзко,  не
хотел никого видеть, хотелось как можно скорее со всем этим покончить...
     Девушка в приемной  смотрела  на  меня  уже  по-иному,  и  я  подумал
мельком, что искупил невольную вину перед ней - все же  ей  найдется,  что
рассказать подругам.
     Всей оравой мы ввалились в кабинет мэра, благо там могли разместиться
все. Мэр поднялся навстречу. Тут  же  стоял  полковник  Артан  в  парадном
мундире с надраенными пуговицами и орденами, выглядел он как приговоренный
к расстрелу,  которому  в  последний  миг  сообщили,  что  казнь  заменена
увеселительной поездкой на Гавайские острова. За  спиной  мэра  полукругом
стояли  человек  десять  в  строгих  темных  костюмах  -  Отцы  Города   и
Ответственные Лица. Господи, ну зачем они устроили весь этот балаган?
     Журналисты, затаив дыхание, слушали, как  я  с  помощью  поставленной
прямо на лист бумаги мэра мощной рации военного образца  отдаю  командирам
частей кодированные  приказы  вскрыть  надлежащие  пакеты.  Советник  Фаул
истово пялился на меня и беззвучно шевелил губами - то ли повторял за мной
команды, то ли молился. Отцы Города и Ответственные Лица сияли.
     Вот и все, и больше мне здесь делать нечего. Я  повернулся  было,  но
журналисты стояли передо мной, как спартанцы у Фермопил.  Раздался  боевой
клич их племени:
     - Интервью!!!
     - Минуту, - вклинился мэр, и  все  затихли.  -  Сначала  я  хотел  бы
сообщить, что господин Гарт избран почетным гражданином  нашего  города  и
награжден памятной  медалью  нашего  города,  которую  мы  вручаем  лицам,
сделавшим на благо города что-то серьезное и важное. - Он вручил мне синюю
папку с тисненным  золотом  заковыристым  гербом  города  и  коробочку.  Я
(невольно оглянувшись в ожидании бойскаутов с барабаном) пожал мэру  руку,
принял регалии и стоял, равнодушно держа их перед собой. Мэр продолжал:  -
Кроме этого, мы отправили  в  правительство  настоятельное  ходатайство  о
награждении господина Гарта высшим орденом нашей страны.
     Он   громко   захлопал,   моментально   подключились   Отцы   Города,
Ответственные Лица и журналисты.  Я  снова  глянул  на  Фаула  -  советник
яростно аплодировал, держа перед собой ладони с растопыренными пальцами  -
как дети в цирке. И мне стало чуточку неловко стоять  вот  так,  с  кислой
физиономией, посреди охваченных искренней радостью людей, но ничего  я  не
мог с собой поделать...
     - Интервью!!! - прогремел вновь боевой клич.
     И я стал  говорить  -  тихо,  медленно,  тщательно  взвешивая  слова.
Рассказал о людях, которые здесь погибли, о своем разговоре с  Регаром,  о
том, какое решение я принял и чем руководствовался. Окончив,  уставился  в
пол и сказал:
     - Вопросы?
     - Вы рассчитываете, что эвакуация пройдет гладко?
     - Надеюсь.
     - Представляют ли опасность террористы?
     - Их раздавят.
     И я двинулся прямо на них, они поворчали, но расступились, и  тут  я,
словно на стену, натолкнулся на вопрос:
     - Вы не боитесь, что однажды все повторится? Что это только начало?
     Его задал седой пожилой  мужчина,  чем-то  выделявшийся  в  толпе,  -
видимо, настоящий  научный  обозреватель,  а  не  липовый,  которым  столь
бездарно попробовав прикидываться я. Настоящие научные  обозреватели,  как
правило, - люди серьезные и образованные...
     Я не ответил.
     - Доброе утро, Анна.
     - Доброе утро. Снова ушли ни свет ни заря? Как ваши дела?
     - Дела мои кончились, - сказал я. - Баста-финита. Можно уезжать.  Или
улетать. Или уплывать. (Нужное подчеркнуть.) Одним  словом,  убираться  ко
всем чертям.
     - Неудача?
     - Наоборот. Вовсе даже наоборот.
     - Тогда почему у вас такое лицо?
     - Ох, Анна... -  сказал  я.  -  Иногда  и  удача  нагоняет  тоску.  В
особенности если абсолютно  неизвестно,  что  считать  поражением,  а  что
удачей...
     Я обернулся на звук затормозившего у  калитки  автомобиля.  Стоял  на
веранде, сжав толстые перила, а они  шли  ко  мне,  великолепные  гепарды.
Первым  браво  шагал  Лудо-Младо,   огромный,   пухлощекий,   с   холеными
запорожскими усищами, и его куртка едва заметно оттопыривалась на животе -
"эльман", как всегда, заткнут за брючный ремень. Кличку-ему дали не  зря'.
Следом шел Длинный Генрих, высокий, меланхоличный,  в  заветном  полосатом
галстуке, который он лет восемь надевает, отправляясь на самые рискованные
дела, - стало быть, он и нынешнее причислил к  таковым,  в  чем  я  с  ним
абсолютно согласен И замыкал шествие Мышкин Мучитель,  являвший  собой  во
плоти образ рассеянного молодого гения из  фантастических  фильмов,  -  но
встань перед ним пяток антиобщественных личностей с ломами наперевес, ломы
оказались бы завязаны у них на выях... Он  и  в  самом  деле  некогда  был
биологом, в древнем городе Кракове.

     [' Лудо-Младо - удалец, сорвиголова (болг.)]

     Они набросились на меня, жали мне руки и хлопали по  спине,  потрясая
пачкой экстренных  выпусков  местных  газет,  с  ходу  пошли  разговоры  о
грандиозном успехе, будущих награждениях и несомненном триумфе.
     И тут, как в плохом романе, зазвонил телефон. Анна, которую  они  уже
втянули в веселье, ушла.  С  лица  Лудо-Младо  медленно  сползала  улыбка.
Генрих сосредоточенно обрывал голубые  граммофончики  оплетавшего  веранду
вьюнка.
     - Господа офицеры, у нее пацан, - сказал я.
     - Этот?
     - Этот самый. Вы, собственно, зачем навестили сию обитель?
     - Приданы в распоряжение на всякий случай, - мрачно сказал Генрих.  -
Вдруг у тебя что-то недоделано и нужны подмастерья.
     Вернулась Анна. Я знал, откуда ей звонили  и  что  сказали.  Она  шла
медленно и неуверенно, как по скользкому льду, декабрьскому  гололеду,  и,
когда я встретил ее взгляд, мне захотелось очутиться подальше  отсюда,  от
этого города, где в тысячах домов сейчас плачут или сдерживают слезы.
     - Вы ведь можете уехать вместе с ним, - сказал Длинный Генрих. Ни  на
кого не глядя, вряд  ли  соображая,  что  делает,  он  скрутил  в  спираль
серебряную чайную ложечку и бросил ее на стол. Анна не ответила. Ничего не
сказала. Молча смотрела на  нас,  и  под  этим  взглядом,  тоскливым,  как
фотография юной красавицы на могильной плите,  мы  тихонько  спустились  с
веранды, тихонечко прошли по дорожке, чувствуя себя людьми,  которые  были
приглашены почетными гостями на  свадьбу,  а  застали,  придя  с  цветами,
печальный переполох и покойника в доме. Залезли  в  машину,  и  Лудо-Младо
погнал по осевой. Я назвал ему адрес  Регара.  На  улицах  было  пока  что
людно, но на перекрестках уже  появлялись  и  занимали  позиции  броневики
Чавдара.
     Вывернув из-за угла, мы увидели, как тормозит у  дома  Регара  черный
"мерседес" и из него в сопровождении двух  отлично  знакомых  мне  харь  -
Виконтика и Кардинала-Богохульника - вылезает Дикий  Охотник.  Видимо,  он
что-то почуял и примчался  разбираться.  Это  был  сущий  подарок  судьбы.
Заскрипели тормоза, и мы  высыпали  из  машины,  едва  ли  не  завывая  от
радости.
     Единственным  из  всей  шайки  успел  сориентироваться   Виконтик   и
припустил вдоль улицы, забыв про оружие. Слева от меня громыхнул  "эльман"
- Лудо-Младо  выстрелил  сквозь  лобовое  стекло  в  их  водителя,  и  тот
вывалился головой вперед в распахнувшуюся дверцу. Мышкин Мучитель  занялся
Кардиналом, Генрих догнал Виконтика и почествовал его рукояткой пистолета.
Мне достался  Охотник,  но  хватило  его  ненадолго.  Из-за  угла  вылетел
привлеченный выстрелами  бело-голубой  джип,  набитый  парнями  в  голубых
касках, и мы сдали свою полубесчувственную добычу в надежные руки.
     Регара  мы  отыскали  в  спальне  Алиса,  одетая,  ничком  спала   на
неразобранной постели, спрятав лицо в сгибе локтя, а он сидел у окна.
     - Даниэль, - сказал я.
     Он медленно поднял голову, и я вспомнил, где мне  приходилось  видеть
такие глаза, и не раз. В атаке. Когда человек бежит  в  атаку,  и  в  него
попадает пуля и он понимает разумом, душой, что это все,  что  пришел  его
черед, но тело не хочет примириться, рвется вперед...  Там  бывала  именно
такие глаза.
     Он молчал. Лудо-Младо двинулся было мимо меня, но я так посмотрел  на
него, что он смутился и неуклюже вернулся на место.
     - Ладно, - сказал я. - Думайте про  меня,  как  вам  угодно  Я  прошу
только одного - дайте мне адреса ваших..  энтузиастов,  которые  вместе  с
вами  работали  с  детьми.  Поймите,   шутки   кончились.   Скоро   начнут
эвакуировать детей и попутно вылавливать  экстремистов,  и  кто-нибудь  из
ваших энтузиастов может сдуру наделать глупостей,  попытаться  чему-нибудь
помешать, и его примут за экстремиста со  всеми  последствиями...  Знаю  я
этих энтузиастов. Так что давайте адреса, чтобы они сдуру не сунулись  под
пули.
     Наверное, среди его энтузиастов хватало горячих голов потому что  он,
почти не колеблясь, взял с подоконника  лист  бумаги  и  принялся  писать.
Окончив, швырнул лист на пол, и это  было