значатся на карте. Что вода в них свежа,  как поцелуй девственницы. Заводилы
совершают  ритуальный  заплыв,  мужественно  выхлебывают  традиционный кубок
озерной  водицы,  срывают  аплодисменты  восхищенной  публики  и  быстренько
отправляются куда-нибудь в Очамчири поправлять здоровье. Правда, в последнее
время  аплодисменты стали пожиже, да и публики  заметно поубавилось( Потом в
озера запускают рыбу, которая в будущем  должна  завалить прилавки и окупить
тем  самым  все расходы.  Но ей,  рыбе то есть, почему-то окупать расходы не
хочется.  Ей,  дуре,  почему-то больше  нравится  всплывать  кверху  брюхом.
Несметные  сокровища  остаются  в  Денежной  шахте,  Мертвые  озера остаются
мертвыми,  а   фиаско  очередных  кладоискателей   и  экологов-реставрологов
остается  в равной мере  незамеченным.  Разве что  появится в меру  ядовитая
статья в какой-нибудь вечерней газете.
     А  ведь  когда-то  места  эти  были  не  просто  обитаемыми  --  землей
обетованной. Уж Бог весть какую пакость накачал в озера заводишко, развалины
которого  до  сих  пор знаменуют  собой одну  из первых  побед общественного
мнения. Историкам  это, может, известно,  но я  понятия не имею.  И что этот
завод выпускал -- тоже не ведаю. Но зато не раз слышал, как вспоминают  свои
родные места  те,  кому  пришлось их  оставить. Сейчас-то уже получше стало,
время, как известно, все лечит, а прежде тут на три километра к воде подойти
нельзя  было,  один только запах  --  и  тот  наповал  бил.  И  остались две
осиротевшие деревушки. Небольшие.  Маленькие даже. Да в том ли счастье? Что,
сотня семей -- мало?
     Правда,  не  только  свято,  но  и  проклято  место пусто не бывает.  И
понемножку сюда стали стекаться самые разные людишки. Порой мне кажется, что
подобные места  попросту  необходимы -- они дают  приют  тем,  кому деваться
больше  некуда. Причем  Филип совершенно зря  стращал  меня  здешним  людом.
Потому  как прибиваются сюда  в основном обломки кораблекрушений, а вовсе не
матерые  уголовники.  Кстати, таких обломков немало было и на тех судах, что
везли колонистов в Новый Свет или ссыльнопоселенцев в Австралию. К  чему это
привело  -- об®яснять  не  приходится.  В  Заброшенных  деревнях  можно было
встретить кого угодно -- от спившегося врача до мелкого жулика и  от бродяги
по убеждению до  проповедника-неудачника. Здесь все  обо всех знали, здешний
народ  вообще знал немало, но никто никогда никого ни о чем не расспрашивал.
Прелюбопытная  сдобилась  тут  вольница  --  со  своими  законами  и нормами
поведения. И  нарушать  эти нормы  было столь  же  неприлично, как запускать
пальцы в тарелку  где-нибудь в "Стерляди золотой". Вот здесь-то и предстояло
разыскать  неведомого   Кудесника.  Судя  по   прозвищу,   он  был  из   тех
механикусов-искусников,  что  перелицовывали машины для  филиновой  конторы.
Небось  соорудил себе мастерскую где-нибудь  в развалинах завода и знай себе
колдует,  пока не нагрянет  однажды очередная полицейская бригада( Знать  бы
только, как его разговорить? Филинов  пароль -- им оказался,  кстати, пятак,
самый  обыкновенный  советский  пятак  1967 года  чеканки  -- это,  конечно,
хорошо. Но, скорее всего, мало. Деньгам в  Заброшенных деревнях предпочитали
обычно  натуральный  продукт,  и  потому,  покидая   "Стерлядь  золотую",  я
прихватил с собой литровую бутылку водки. Может, сгодится?
     В первую из  деревень я в®ехал, как и  рассчитывал,  без минут  три. Не
скажу, чтобы здесь  было слишком  людно. Но возле  одного из домов, у совсем
почти полегшего забора, теплился  костерок  и вокруг  него собрались трое. Я
вышел из машины и направился к ним.
     Все  трое  заинтересованно  смотрели  в  мою  сторону.  Двое  сидели на
корточках, третий  полулежал на траве. Ревматизма он явно не боялся -- земля
была  сырая.  Над угольями прогоревшего костерка  жарилось на прутьях что-то
похоже-- на шашлык.
     -- Не подскажете, как Кудесника найти?
     Ответом  было дружное  молчание.  Я повторил. Тогда тот,  что лежал  на
земле, начал медленно подниматься. Вид у него был угрожающий.
     -- Слушай, ты( -- начал было он, но тот, что сидел на корточках поближе
к огню, проговорил примирительно:
     --  Увянь, Хобот.  Не  видишь разве,  человек  к нам  впервые,  человек
культурный,  с ним и говорить культурно надо,  а  ты сразу( Нехорошо, Хобот,
ей-ей нехорошо!
     Он встал и шагнул ко мне.
     -- Вам нужен Кудесник? -- изысканно-вежливо поинтересовался он; ни дать
ни взять --  доцент или  профессор. Вот пусть и будет Профессором, раз уж мы
друг другу не представлены.
     Я кивнул.
     -- И, как я понимаю, Кудесник нужен вам по делу, -- все так  же любезно
продолжал Профессор. --  А поскольку вы с Кудесником прежде не  встречались,
то наверняка захватили с собой для душевного разговора хорошенький пузырек.
     Ишь, психолог выискался, рентген чертов!
     -- Но, видите ли, --  гладкие периоды Профессора так и катились дальше,
-- во-первых, Кудесник не пьет. То есть я  имею  в  виду, в  рот не берет ни
капли спиртного. А во-вторых, Кудесника сейчас нет.  Но, возможно,  он скоро
будет. И потому  мы предлагает вам сделку. Вы распиваете с нами тот пузырек,
что привезли  с  собой, а  мы  при первой  же  возможности  представляем вас
Кудеснику. Согласны?
     Ни слова  не говоря, я вернулся к машине,  заглушил двигатель и взял  с
заднего сиденья бутылку. Профессор улыбнулся мне навстречу.
     -- Вот видите, какая прекрасная вещь  интеллигентное общение, -- сказал
он. И, обернувшись к Хоботу, попросил: -- Сделай, будь ласков.
     Что именно надо сделать.  Хоботу  об®яснять не пришлось.  Он поднялся и
исчез,  чтобы минуты  через  две  вернуться  с четырьмя стаканами.  Довольно
чистыми, кстати. Однако мне пришлось отклонить приглашение.
     -- Я за рулем.
     -- Ну что ж, -- согласно кивнул Профессор, -- причина уважительная. Но,
надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами трапезу? Это грибной шашлык. Если
присолить -- вполне с®едобно.
     Я согласился  -- и  не  пожалел. Не знаю, что за мухоморы они жарили  и
какие  заклинания при том  произносили, но  получилось  вкусно. Тем временем
Профессор  с  завидной  точностью  --  такой  глазомер  вырабатывается  лишь
долголетней практикой -- разлил водку по стаканам. Вся троица дружно выпила,
занюхала  грибками  и  повторила.  Какими судьбами попали они в  Заброшенные
деревни  стало теперь  совершенно  очевидно.  Но признаться,  для  начала  я
столкнулся  с далеко не  худшими представителями здешнего люда. Глаза  у них
заблестели подозрительно быстро -- влага явно упала  на старые дрожжи. И тут
я  в полной мере прочувствовал прелести положения  единственного непьющего в
компании.  Как  ни  пытался  я  принять участие в  застольной, так  сказать,
беседе,  все мои  реплики шли не в масть и вызывали лишь недовольное сопение
Хобота. Остальные двое тактично этого не замечали, лишь профессорова ухмылка
временами  была явно иронической. Но мое профессиональное  искусство общения
было оскорблено. Конечно, мне ничего не стоило изобразить ту  же кондицию  и
включиться в разговор на равных, но будучи трезв по определению, я спасовал.
     К счастью,  примерно  через полчаса Хобот насторожился, приподнялся  на
локте, потом уверенно проговорил:
     -- Кудесник.
     -- У Хобота удивительный  слух, --  повернулся ко мне Профессор. ( Если
он  говорит:  "Кудесник", -- значит, действительно Кудесник. И нам  остается
лишь поблагодарить вас за прекрасный напиток и приятное общество.
     Теперь и я расслышал доносившийся с дороги шум двигателя.
     Звук  нарастал, потом на дороге показалась и  сама машина. Прорвавшаяся
сквозь облака луна позволяла разглядеть ее достаточно хорошо, и я ахнул. Это
был даже не  динозавр.  Это был  скелет динозавра, меж ребер  которого, чуть
прикрытых    лохмотьями   полуистлевшей    кожи,   мощно   билось,   однако,
полуторастасильное сердце. Возле моего "алеко" скелет остановился.
     -- К тебе гость, Кудесник, -- чуть повысив голос, сказал Профессор.
     --  Знаю,  -- прозвучал мощный бас.  -- Шагай сюда, парень! -- Это уже,
очевидно,  относилось ко мне. Я подошел.  В диковинной машине, при ближайшем
рассмотрении  напоминавшей  гибрид  багги  с  марсианским вездеходом,  сидел
солидный бородатый дядя лет за шестьдесят. -- Ты от Филина?
     Я кивнул и протянул ему пятак.  Кудесник чиркнул зажигалкой и при свете
колеблющегося язычка газового пламени внимательно осмотрел монету.
     -- Все правильно. Шестьдесят седьмого. Ну  что, поедем ко мне или здесь
говорить будем?
     -- Можно  и здесь, -- согласился  я. Разговор не обещал быть долгим. Но
каков Филин! Вот сукин сын! Заставить меня переться к  черту  на рога, когда
этот  самый  Кудесник  явно  приехал  из  столицы.  Не мог  отказать себе  в
удовольствии  погонять  меня  четыре  часа  по ночным  дорогам, подонок! Ну,
придет мой час, спою я ему песенку!
     Я  забрался в машину Кудесника и сел рядом. Кресло, надо  сказать, было
удобное, похоже, от "форда-комфорта".
     -- Так что тебя интересует, парень?
     -- Филин сказал, будто вы видели в пятницу вечером "датсун"(
     -- "Дацун", --  перебил Кудесник. -- Запомни,  парень,  и  не позорься:
"дацун". А "датсун" -- это от безграмотности, понял?
     Ишь, грамотей на мою  голову выискался! Но скорее всего, он прав --  на
всем, что с машинами связано, явно собаку с®ел.
     --  Ладно,  "дацун"  таи "дацун". Учту.  Модель  --  "кабинет". Цвет --
"кола". Номер -- СТ 0195 А. Так?
     -- Насчет номера не скажу. Остальное точно.
     -- Где? И когда?
     --  Вечером.  Часов около девяти,  точнее не знаю.  Незачем мне было на
часы смотреть. А где -- на Подгорной, у самой развилки.
     Подгорная улица -- это район фешенебельных частных домов. Любопытно(
     -- Дом там такой, -- продолжал Кудесник, -- двухэтажный, но солидный. И
забор из сплошных кованых завитушек. Сразу узнаешь.
     -- А вы уверены, что это был тот "дацун"?
     -- Слушай, парень,  с тех пор, как взялся за  дело  папа Форд, на  свет
Божий вышло семь  тысяч девятьсот семьдесят моделей машин. И я любую на слух
за километр узнаю. И диагноз поставлю, если нездорова. Понял? Твой "дацун" я
видел. Ясно?
     -- Ясно, -- кивнул я. -- А что вы видели? Он стоял, ехал, куда, откуда?
     -- Стоял.  И вылезала  из него  бабенка. Из приличных, не нам  с  тобой
чета.
     Ну,  спасибо, Кудесник! Хорошего же  ты обо мне мнения! Впрочем,  Бог с
тобой -- оно и к лучшему(
     -- А дальше что?
     -- Дальше я мимо проехал. Все.
     -- Спасибо, -- сказал я, гадая, как предложить ему деньги и сколько. Но
Кудесник меня опередил.
     -- На хрен мне твои голубенькие, парень, -- сказал он. -- Не майся и не
доставай. Филин просил, я сказал. Хоть он и гнида  последняя, твой Филин, но
ему не откажу. А тебя не знаю. Хоть вроде ты мужик ничего.
     С чего бы это ему такой  вывод  сделать? То "не  нам  чета", то "ничего
мужик", хотя одно другого и не исключает( Оценочки( Забавно. И еще забавнее,
что Филин, похоже, выдал  меня за приятеля. Не  хотел, значит, признаваться,
что имеет дела с сыщиком, хоть и частным. Испортить ему игру,  что ли? Да уж
ладно. Хлопот больше.
     -- Спасибо, Кудесник, -- еще раз сказал я. -- Вы мне здорово помогли.
     Я вышел из машины.
     -- Постой-ка,  парень, -- окликнул меня Кудесник. Я остановился.  -- Не
лез бы ты в это дело, а?
     -- Почему?
     -- Не хочешь -- не слушай. А я совет дал.
     -- Спасибо, но(
     --  Ах,  хребтом  тя по хлебалу!  --  гаркнул вдруг во всю  силу легких
Кудесник  --  меня  аж  шатнуло  от  акустического удара.  Но  продолжил  он
негромко: -- Ты про Йомалатинтис слыхал?
     -- Как?
     -- Йомалатинтис.
     -- Нет.
     -- Вот и лучше бы тебе не слыхать.
     -- Но почему?
     Кудесник не ответил.  Он врубил двигатель,  жуткий  динозавр  взревел и
рванулся, обдав меня кисловатым дизельным выхлопом.
     Всю  обратную  дорогу я размышлял над  двумя проблемами. Во-первых, что
такое Йомалатинтис? Или -- кто такой? Слово  казалось смутно знакомым, вроде
бы я  встречал  его  где-то, не  то слышал, не  то читал, но вспомнить, хоть
убей, не мог. А во-вторых, --  и это было, пожалуй, еще загадочнее, -- чем я
мог приглянуться  Кудеснику? Конечно, это тешило мое самолюбие, и не  только
профессиональное.  Но причин я понять не мог. И было похоже,  что решить эту
загадку мне не удастся никогда.
     На в®езде  в  город я  поехал не прямо, по Торговой,  а свернул направо
через посольский квартал. Не то чтобы до дому было ближе, просто контора мне
надоела.


        V

     Осенило меня утром, когда я допивал кофе. Я поднялся в кабинет и снял с
полки томик  "Бьярмскринглы". В редкой  стране относятся к своему эпосу так,
как у нас. Не знаю, в каждом ли испанском доме  стоит в книжном шкафу "Песнь
о Сиде",  всякий  ли француз  читал "Песнь о Роланде" и у любого ли русского
есть "Слово о полку Игореве". Но в Биармии даже в том доме, где не сыщется и
намека на библиотеку, Библия и "Бьярмскрингла" обнаружатся неизбежно. Это не
чтение -- это  часть  души дома. С  этим  может  сравниться разве что  культ
"Калевалы" в Финляндии,  -- не заметить его за время двухмесячной стажировки
в  полиции   Оулу  было  при  всем   желании   невозможно.   Все-таки  обмен
специалистами -- полезная штука( Я потихоньку посасывал кофе и листал книгу.
К счастью, у меня академическое юбилейное  издание с комментариями, именным,
алфавитным и предметным указателями и  пространной сопроводительной статьей.
Да, точно: слово "Йомалатинтис" дважды встречалось здесь, в  конце седьмой и
середине девятой рун.  Первый  раз -- в  том месте, где  рассказывается, как
злобный карлик  Карьяхойя, страшась гнева Йомалы, бежит на север, "в царство
льда и царство мрака", где "во тьме  лишь  Харра бродит, белый зверь с душою
черной". После прекрасного описания полярной ночи следовали строки:
     Но и там добычей стал он
     Острых стрел Йомалатинтис,
     Стрел немых Йомалатинтис.
     Так возмездие любого (
     Храбреца иль труса равно (
     Настигает, если Круг он
     Преступил неосторожно.
     В девятой руне упоминание было еще менее понятным. Там рассказывалось о
болезни прекрасной  и отважной лунной охотницы  Инты. Когда близкие потеряли
уже  надежду, к ней приходит старуха Ругенгарда, поит волшебным  снадобьем и
утешает:
     Станешь ты крепка, как прежде,
     Лук согнешь рукою сильной,
     И копье с жестоким жалом
     Полетит все так же метко.
     Лишь душа твоя прозрачность
     Потерять должна навеки,
     И доступной станет взору
     Лишь очей Йомалатинтис,
     Зорких глаз Йомалатинтис.
     Признаться, я ничего не понял. Уж не разыграл ли меня Кудесник?  Может,
он  шутник   --  вроде  Филина?  Правда,  я   ни  в  коей  мере  не   знаток
"Бьярмскринглы".  Возможно,  я  чего-то  здесь  не вижу.  Предостережение-то
Кудесника  звучало вполне  серьезно. Искренне  звучало.  Впрочем, и  хорошая
шутка всегда звучит серьезно  и искренне. Пожалуй, стоило  посоветоваться  с
кем-то, кто разбирался бы в этих делах получше меня.
     По  дороге в контору я дал крюку и проехал по Подгорной. Дом, о котором
говорил  Кудесник, выделялся среди остальных каким-то удивительным  чувством
собственного достоинства. Он  не был ни  больше, ни богаче других, но точные
пропорции,   кровля  из  медного  листа  (пластик  под   медь,  конечно,  но
смотрится!), просторные  венецианские  окна -- все это позволило архитектору
добиться  поразительного   эффекта.   Это   вам  не  моя  типовуха,  у  дома
обнаружилось  свое лицо.  Кованая же  чугунная  решетка, которой был обнесен
палисадник, вполне могла быть причислена к произведениям искусства. Конечно,
не  воронихинская  строгость   линий,  --  была  здесь  какая-то  чрезмерная
витиеватость  и  кудреватость,  --  но  я  все равно  залюбовался. На  белой
фаянсовой  табличке  у  ворот   черными   лебедями  выгнулись   две  двойки.
Асфальтированная дорожка вела от ворот куда-то за дом ( очевидно,  гараж был
не  подземным, а размещался  на заднем дворе.  Значит,  и участок  солидный.
Оставалось узнать, кому дом принадлежит.
     Это я сделал сразу же по приезде в  контору.  Если  верить справочнику,
дом   принадлежал  капитану   дальнего  плавания  Лаэрту  Бьярмуле.  Фамилия
показалась  мне знакомой.  Где-то я ее уже слышал, причем  совсем недавно. Я
снял с полки том "Кто есть  кто". Да, правильно:  капитан Бьярмуле был женат
на   Инге   Бьярмуле,  урожденной   Хайми,   выпускнице  Санкт-Петербуржской
Консерватории, лауреатке,  дипломантке и прочая, и прочая. Это на ее концерт
собиралась давеча Магда. Похоже, я опять вытащил пустышку.
     Я позвонил в Дорожную  полицию. С прошлых лет у меня еще оставались там
приятели,  и  вскоре  я уже знал, что "дацунов"  модели "кабинет"  в столице
зарегистрировано  четыре. Из них два  -- цвета "кола".  Причем один  "дацун"
принадлежал как раз капитану Бьярмуле. Правда, синий. Но Кудесник мог ведь и
ошибиться --  ночью  все  кошки серы.  Хотя июньские  ночи  в  наших широтах
светлые,  однако  в пятницу небо было плотно затянуто тучами,  я  это хорошо
помнил, а фонари  -- как и положено по сезону  -- отключены.  Во-вторых, кто
мешал обладателю второго коричневого "дацуна" приехать  в гости к обитателям
дома  на  Подгорной,  22? Правда,  владельцем  этой  машины  числился хозяин
небольшого спортивного магазинчика на  площади Труда, -- того  самого, где я
собирался присмотреть себе ласты. Но  что  с того? Стоило  проверить и такой
вариант.
     Через полчаса я выяснил два любопытных обстоятельства. Капитан Бьярмуле
пересекал  в  настоящее время  Атлантический  океан, и возвращения его судна
можно  было  ждать  не  раньше, чем недели  через две.  "Дацун" же владельца
спортивного   магазина  вот  уже  десять  дней  находился   в  авторемонтной
мастерской.  Так  что  с  этой  версией  приходилось,  пожалуй,  проститься.
Навсегда.
     Под конец я сделал еще один звонок -- на этот раз на  кафедру биармской
литературы филфака.  Узнав о  столь  углубленном интересе  частного сыщика к
реалиям "Бьярмскринглы",  доцент кафедры  Борис Брумман  любезно  согласился
принять меня в любое время. Сговорились мы на полудне.
     -- Знаете, -- оказал мне Брумман, когда мы уселись в  пустом в этот час
малом читальном зале университетской библиотеки, -- вы  меня удивили не тем,
что  вы частный сыщик,  хотя,  признаюсь, я о таком в Биармии не слыхивал; и
даже не тем, что частный сыщик интересуется "Бьярмскринглой". Но скажите  на
милость, как вы ухитрились  напасть на одно из самых  темных мест,  которых,
кстати, там не так уж много?
     -- Судьба, -- улыбнувшись,  развел я руками. Вдаваться в подробности не
хотелось.  Да  и  ни  к  чему  было:  вопрос  явно носил чисто  риторический
характер.
     -- Видите  ли, темные места и загадочные реалии есть во  всяком  эпосе.
Так, никто не знает, например, что же такое "див" в "Слове о полку Игореве".
Читали?
     Я  кивнул.  Правда, это было  давно,  еще в  мальчишеские годы, в  пору
недолгого,  но  довольно серьезного увлечения историей.  Точнее, собственно,
археологией,  --  я  мечтал  тогда  о лаврах  Шлимана,  Картера  и  Гонейма.
Естественно, в памяти с тех пор удержалось не так уж много, но сейчас это не
имело ни малейшего значения.
     -- Тогда вы, наверное,  помните,  -- продолжал Брумман, -- таинственное
существо, которое "кличет вр®ху древа, велит послушати земли незнаеме, Вл®зе
и  Поморию, и  Сурожу,  и Корсуню, и  тебе, Тьмутороканский  бл®ван".  Каких
только  версий ни выдвигали, чтобы этого самого "дива" об®яснить!  Это-де  и
мифическое существо  восточных народов, что-то вроде гибрида  лешего с вещей
птицей. И дьявол,  а точнее, пользуясь словами Ипатьевской  летописи, "земли
дьявола". И традиционный фольклорный леший (опять, видите,  леший!),  но уже
из  брянских  лесов.  И  метафорический  об