знавали свои бумы и кризисы, но  никогда  не  исчезали  совсем.  И  только
Борька никак не мог взять в толк, зачем все это нужно.
   Но что-то собирать надо было, хотя бы для поддержания реноме. И  такое,
чтобы все ахнули: ай да Баржа! И тут подвернулся рассказ  Нагибина  "Эхо".
Это было как откровение. Конечно, Борька был далек от прямого плагиата. Но
он понял, что можно собирать вещи, которые не пощупаешь руками. И он  стал
коллекционировать чудеса.
   Конечно, не волшебные. Просто из всех журналов,  газет,  книг,  которые
читал, он стал выбирать факты о необычных людях. Необычных в самом широком
смысле слова. Все, что попадалось ему  о  подобных  людях,  он  выписывал,
делал вырезки, подборки. Сперва они наклеивались в общие тетради. Потом на
смену тетрадям пришла система библиотечных каталожных карточек -  Борькина
мать работала в библиотеке.
   К  десятому  классу  Борис  разработал  уже  стройную  систему.  Каждое
сообщение   сперва   попадало   в   "чистилище",   где   вылеживалось    и
перепроверялось;  если  оно  подтверждалось  другими  или   хотя   бы   не
опровергалось,  -  ему  открывалась   дорога   в   "рай",   к   дальнейшей
систематизации. Если же оказывалось "уткой", вроде истории Розы Кулешовой,
то оно не выбрасывалось, как сделал бы это другой на  Борькином  месте,  а
шло в отдельный ящик - "ад".
   Чем дальше, тем больше времени  отдавал  Борька  своему  детищу  и  тем
серьезнее к нему относился. Но было бы  преувеличением  сказать,  что  уже
тогда в нем пробудились дерзкие замыслы. Нет, не  было  этого,  если  даже
будущие биографы и станут утверждать обратное! Впрочем, еще вопрос, станут
ли биографы заниматься  персоной  д.б.н.  В.В.Баржина.  Особенно  в  свете
последних событий.
   Так или иначе, к  поступлению  Бориса  на  биофак  ЛГУ  коллекция  была
непричастна. Если уж кто-то и был повинен в этом, то только Рита  Зайцева,
за которой он пошел бы и значительно дальше. Ему же было более  или  менее
все равно,  куда  поступать.  Просто  мать  настаивала,  чтобы  он  шел  в
институт. А на биофак в те годы был к тому же не слишком большой конкурс.
   И только встреча со Стариком изменила все.
   А было это уже на третьем курсе.
   Старик в ту пору был доктором, как принято говорить  в  таких  случаях,
"автором целого ряда работ", что, заметим, вполне для доктора естественно,
а также автором нескольких научно-фантастических повестей и рассказов. что
уже гораздо менее естественно и снискало ему  пылкую  любовь  студентов  и
младших научных сотрудников, в то время  как  коллеги  относились  к  нему
несколько скептически. Уже тогда все  называли  его  Стариком,  причем  не
только за глаза. Да он и в самом деле выглядел  значительно  старше  своих
сорока с небольшим лет, а Борису и его однокурсникам казался и вовсе... ну
не то чтобы старой песочницей, но вроде того.
   Старик подошел к Борису первым: от кого-то он узнал  про  коллекцию,  и
она заинтересовала его. На следующий вечер он нагрянул к Баржиным в гости.
   - Знаете, Борис Вениаминович, - сказал он, уходя (это было  характерной
чертой Старика: всех студентов он звал по имени и отчеству  и  никогда  не
называл иначе),  -  очень  получается  любопытно.  Сдается  мне,  к  этому
разговору мы еще вернемся. А буде мне попадется что-нибудь в  таком  роде,
обязательно  сохраню  для  вас.  Нет,  ей-ей,  золотая  это   жила,   ваша
хомофеноменология.
   Он впервые ввел это слово. И так оно и  осталось:  "хомофеноменология".
Несмотря на неудобопроизносимость. Из уважения к Старику? Вряд ли.  Просто
лучшего никто не предложил. Да и нужды особой в терминах Борис не видел.
   А жизнь шла своим чередом. Борис кончил биофак, кончил,  если  и  не  с
блеском,  то  все  же  очень  неплохо,  настолько,  что  его  оставили   в
аспирантуре. А когда он наконец защитил кандидатскую и смог ставить  перед
своей фамилией кабалистическое "к.б.н.", Старик взял его  к  себе,  потому
что сам Старик был теперь  директором  Ленинградского  филиала  ВНИИППБ  -
Всесоюзного  научно-исследовательского  института  перспективных   проблем
биологии, именовавшегося в просторечии "домом на Пряжке". Нет-нет,  потому
лишь, что здание, в котором помещался филиал, было действительно построено
на набережной Пряжки, там, где  еще  совсем  недавно  стояли  покосившиес
двух-трехэтажные домишки.
   Старик дал Баржину лабораторию и сказал:
   - Ну а теперь работайте, Борис Вениаминович. Но сначала подберите  себе
людей. Этому вас учить, кажется, не надо.
   Люди у Баржина к тому времени уже  были.  И  работа  была.  Потому  что
началась она почти год назад.
   В тот  вечер  они  со  Стариком  сидели  над  баржинской  коллекцией  и
рассуждали на тему о том, сколько  же  абсолютно  неиспользуемых  резервов
хранит в себе человеческий организм, особенно мозг.
   - Потрясающе, - сказал Старик. - Просто потрясающе! Ведь все  эти  люди
абсолютно нормальны. Во всем,  кроме  своей  феноменальной  способности  к
чему-то одному. Это не патологические типы, нет. А что,  если  представить
себе все эти возможности, сконцентрированными в одном  человеке  -  этаком
Большом  Бухарце,  а?  Впечатляющая  была  бы   картина...   Попробуйте-ка
построить такую модель, Борис Вениаминович.



        3

   Звонок.
   Баржин задвинул ящики картотеки, вышел из чулана, погасил свет.  Звонок
повторился. "Ишь не терпится кому-то", - подумал Баржин.
   За дверью стоял Озол. Если кого-либо  из  своих  Баржин  и  мог  сейчас
принять, то именно Озола. Или Муляра, но Муляр где-то в  Крыму.  Ведь  оба
они не были сегодня в лаборатории, они "внештатные".
   - Привет! - сказал Озол. - Между прочим, шеф, это хамство.
   - Что - это? - удивился Баржин. Он никак не мог  привыкнуть  к  манерам
Озола.
   - Чистосердечное раскаяние облегчает вину, -  мягко  посоветовал  Озол.
Потом прислушался:  -  У  вас,  кажется,  тихо?  Ну,  да  в  любом  случае
разговаривать на лестнице - не лучший способ.  -  Прошел  в  квартиру;  не
раздеваясь, заглянул в комнату. - Неужто я первый?
   - Первый, - подтвердил Баржин. - И надеюсь, последний.
   - Не надейтесь, - пообещал Озол и спросил: - Чем вы боретесь  с  ранним
склерозом, Борис?
   Тем временем он разделся, вытащил из портфеля бутылку вина, сунул ее  в
холодильник.
   - Что вы затеяли, Вадим? - спросил Баржин.
   - Отметить ваш день рождения.
   Баржин крякнул.
   - Нокаут, - констатировал Озол. - Вот они,  ученые,  герои,  забывающие
себя в труде!..
   - Уел, - сказал Баржин. - Ох и уел же ты меня, Вадим  Сергеевич!  Ну  и
ладно, напьемся. "Камин затоплю, будем пить..."
   - Цитатчик, - грустно сказал Озол. - Начетчик. Как там еще?
   "Знает он или не знает? - размышлял Баржин. - Похоже, что нет. Но тогда
почему не спрашивает, чем сегодня кончилось? Выходит, знает.  Черт  бы  их
всех побрал вместе с их чуткостью и тактичностью!"
   - Кстати, шеф, заодно обмоем маленький гонорар, - скромно сказал Озол.
   - Что?
   - "Сага о саскаваче".
   - Где?
   - Есть такой  новый  журнал,  "Камчатка".  В  Петропавловске.  Случайно
узнал, случайно послал, случайно напечатали... Бывает!
   - Поздравляю!
   - Ладно, - буркнул Озол. - Поздравлять  после  будете.  Потом.  А  пока
накрывайте на стол. Ведь сейчас собираться начнут. Не у всех же склероз. А
я займусь кофе. Что у вас там есть?
   - Сами разберетесь, - сказал Баржин.
   - Разберусь, естественно. - Озол  скрылся  в  кухне,  и  вскоре  оттуда
раздался его страдальческий голос: - И когда я научу вас покупать кофе без
цикория, Борис?
   "Знает, - решил Борис. - Конечно, знает. Ну  и  пусть".  Почему-то  ему
стало полегче - самую малость, но полегче.



        4

   Озол таки знал.
   С самого утра у него все валилось из рук. Даже правка старых  рукописей
- работа удивительно интересная, которой он всегда вводил себя в норму,  -
и то не шла. Он пытался читать, валялся  на  диване,  курил...  С  четырех
начал дозваниваться в лабораторию  -  тщетно!  И  только  около  семи  ему
позвонил Гиго.
   Итак, первая попытка оказалась неудачной. Плохо... Но и не трагедия.
   - С шефом здорово неладно, - сказал Гиго. - Я,  конечно,  понимаю,  что
ему тяжелее всех нас, но... Он даже не попрощался ни с кем.  Я  такого  не
помню.
   Ну конечно, это же Баржин, "счастливчик  Баржин",  не  знавший  еще  ни
одного поражения...
   - Ладно, - сказал Озол. - Это поправимо. Кстати, ты не забыл,  что  шеф
нынче именинник?
   - Но он никого не приглашал.
   - Я приглашаю. - Озол повесил трубку.
   Ему не нужно было напрягать воображение, чтобы ясно  представить  себе,
как все это происходило: Озол хорошо знал и обстановку, и людей.
   ...Яновский увел Перегуда в физиологическую экспериментальную.  Перегуд
сел в кресло -  большое,  удобное,  охватывающее  со  всех  сторон  кресло
энцефалографа; под потолком начала мерно вспыхивать - три раза в секунду -
лампочка; заунывно запел усыпляющий сигнал. Зойка  с  Лешкой  и  Борей-бис
замерли в машинной, куда подавалась  информация  со  всех  налепленных  на
Перегуда датчиков. У дверей наготове стоял Зимин -  на  случай  экстренной
медицинской помощи, хотя представить себе ситуацию, в которой такая помощь
могла  бы  понадобиться,  довольно  трудно.  Слишком  проста   вся   схема
эксперимента. Баржин заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой  Горца
прогуливался по коридору, где толклась молодежь из обеих экспериментальных
групп.
   Время остановилось...
   И теперь, трясясь через весь город в старенькой "Волге"  -  ему  всегда
удивительно везло на  такси,  -  Озол  думал,  что  в  неудаче  этой  есть
определенная закономерность. Яновский... Впрочем,  это  последнее  дело  -
махать  кулаками  после  драки.  Ведь  когда  Баржин  привел  Яновского  в
лабораторию и сказал, что "Михаил  Сергеевич  любезно  согласился  принять
участие в наших опытах", - Озол был так же доволен. как и  все  остальные.
Это сейчас легко говорить и думать, что уже тогда  у  него  было  какое-то
предубеждение... Не было. "Задним умом все мы крепки. А тогда..."
   Яновский  был  человеком  в  своем  роде  удивительным.  С  детства  он
обнаружил в себе способность к внушению и нередко ею  пользовался  -  и  в
играх со сверстниками, и в школе на занятиях, а когда стал  постарше  -  в
отношениях с девчонками. Потом поступил в медицинский институт, кончил его
и стал врачом-психотерапевтом. По отзывам - врачом  неплохим.  Но  в  один
прекрасный день он сменил белый халат на черный фрак и стал  выступать  на
сцене - новый Вольф Мессинг или Куни. Успех он имел  потрясающий,  на  его
вечера народ валил толпами. Как  Баржину  удалось  уговорить  его  принять
участие в эксперименте, до сих пор неизвестно. И все же... Было в Яновском
что-то  излишне,  как  бы  это  сказать...  эффектное,  что   ли.   Этакий
новоявленный Свенгали. В кино бы ему - играть "Властелина  мира".  Но  это
опять же задним умом...
   Сам Озол был вовлечен в орбиту  хомофеноменологии  примерно  через  год
после того, как Старик дал Баржину лабораторию. Однажды  Баржин  наткнулс
на  научно-фантастический  рассказ,  в  котором   некий   Озол   писал   о
неиспользованных физических и психических возможностях человека. Идея  как
таковая была не нова и обыгрывалась в научной фантастике неоднократно.  Но
Озол нашел  любопытное  решение:  стресс,  но  стресс  "пролонгированный",
длительный и управляемый. Лонг-стресс. Баржин показал рассказ Позднякову.
   - А что? - сказал Леша. - В этом есть нечто... Я и сам об  этом  думал.
Прикинем?
   - По-моему, стоит, - сказал Баржин. - Так что ты прикинь, а  мы  поищем
этого парня.
   Найти Озола оказалось несложно. Хотя он не был членом Союза  писателей,
но состоял в какой-то секции, и адрес Баржину  дали  сразу  же.  С  такими
людьми Баржину еще не приходилось встречаться.  Было  Озолу  от  силы  лет
тридцать; он был лохмат, бородат и усат - истинно  поэтическая  внешность.
Резкий, угловатый, иногда он был совершенно невыносим. И  в  то  же  врем
Баржин готов был голову дать на отсечение, что Озол талантлив.
   Озол обладал буйной фантазией. Сам он об®яснял это очень просто:
   - У всех вас на глазах шоры образования, специализации. А вот я человек
простой, необразованный, -  Озол  всегда  бравировал  своей  десятилеткой,
любил прикидываться этаким "мужичком из глубинки", -  я  могу  девять  раз
попасть пальцем в небо, зато уж десятый... Потому что меня не ограничивает
знание всех законов. Помните старый анекдот про Эйнштейна:  "Десять  тысяч
мудрецов знают, что этого сделать нельзя, потом появляется дурак,  который
этого не знает, и он-то делает великое открытие"? Вот таким дураком и надо
быть! Я дилетант. В лучшем, но, увы, утерянном значении этого слова.  Ведь
что такое  дилетант  в  исконном  смысле?  Противоположность  специалисту.
Специалист знает все в своей области и чуть-чуть в остальных. Дилетант же,
не имея специальных познаний ни в одной области, имеет  представление  обо
всех...
   Озол загорелся  идеей.  И,  подстрекаемый  хомофеноменологами,  написал
рассказ.  Рассказ  о  человеке,  в  котором  сошлись  все  известные  ныне
уникальные способности; человеке, считающем как Шакунтала  Дэви  и  Уильям
Клайн: читающем по 80 тысяч слов в минуту, как Мария-Тереза  Калдерон;  не
нуждающемся в сне, как  Иштван  Кайош;  помнящем  все,  как  Вано  Лоидзе;
человеке,  чьи  способности  неисчислимы  и  неисчерпаемы,  для   которого
телепатия, телекинез, левитация - обыденность, а не утопия.
   И если для  читателей  рассказ  был  просто  еще  одним  фантастическим
опусом, то для всей баржинской лаборатории он стал программой. Это была их
мечта, их план, овеществленный фантазией и талантом Озола. И номер журнала
лежал у каждого из них - у кого в столе, у кого дома...



        5

   Следующим заявился, как и следовало ожидать, Лешка, баржинский школьный
приятель, руководитель теоретической группы лаборатории  и  вообще...  Что
скрывалось за этим "вообще", Баржин и  сам  не  знал.  Но  без  Позднякова
лаборатория была бы совсем не той...
   Лешка молча поставил на  стол  бутылку  коньяку,  ткнул  в  вазу  букет
гвоздик, потом подошел к Баржину, встряхнул за плечи:
   - Ну, шеф, торжественные дары будут в следующий раз.  Пока  же  нам  не
сорок, а лишь тридцать девять, с чем и имею честь  поздравить!  И  знаешь,
давай сегодня ни о чем не думать! Будем  пить,  танцевать  и  рассказывать
анекдоты. Договорились?
   - Ага, - сказал Баржин, прекрасно зная, что ни он, ни  Лешка  при  всем
желании не смогут "ни о чем не думать". - Договорились. И давай-ка,  брат,
помоги мне накрыть на стол, не то Озол ругаться будет.
   - Буду, - подтвердил Озол из кухни, откуда  уже  доносились  совершенно
неправдоподобные ароматы. - Еще как буду!  Так  что,  если  хочешь  спасти
шефа, Лешенька, - принимай командование  на  себя.  Он  у  нас  сегодня  в
расстроенных чувствах, он у нас сегодня недееспособный...
   - Язва ты, - фыркнул Лешка. - Фан-та-сти-чес-кая.
   - Кофе не дам, - парировал Озол. - А что твой коньяк без кофе?
   - Мы уже идем! - взмолился Поздняков. - И в самом деле пойдем, а то  он
такой, он все может...
   Что бы Лешка ни делал, все получалось  у  него  изумительно  изящно.  И
сейчас, глядя, как он сервирует стол, Баржин снова - в который раз!  -  не
мог удержаться от легкой, "белой" зависти.
   Будучи внуком - точнее, внучатым племянником - известного  композитора,
Лешка обладал абсолютным слухом и неплохим баритоном, -  на  радость  всей
семье, прочившей ему великое будущее. Но он пошел в медицинский, а окончив
- уехал в Калининград, где стал судовым врачом на БМРТ. Был он врачом, как
говорили в старину,  "божьей  милостью"  -  блестящим  хирургом  и  вообще
универсалом. А если учесть, что к тому же он  был  человеком  обаятельным,
умел вызывать "улыбки дам огнем нежданных эпиграмм", знал анекдоты чуть не
"от  Ромула  до  наших  дней",  любил  и  умел  танцевать,  как   былинный
Поток-богатырь, играл на рояле, - если учесть все это,  то  неудивительно,
что всегда и везде он становился душой общества.
   Когда-то они с Баржиным учились в одном  классе.  И  встретились  снова
десять лет спустя, когда Лешка приехал в Ленинград  поступать  в  ЛИТМО  -
Ленинградский институт точной механики и оптики - на факультет медицинской
кибернетики.
   - Понимаешь, Боря, - сказал он тогда Баржину, - как хирург я  не  смогу
сделать шага вперед без медкибернетики. Тяжко без нее. Специалистов  мало,
у меня же есть некоторые преимущества, я ведь практик.
   Баржин сразу же решил, что Лешка будет в лаборатории.  Будет,  чего  бы
это Баржину ни стоило. А своего он умел добиваться. И не ошибся. Во всяком
случае, большая часть теоретических разработок лонг-стресса  -  бесспорна
заслуга Позднякова.



        6

   Они уже почти покончили с сервировкой, когда пришел Гиго  Чехашвили,  а
вслед за ним Зойка. Когда раздался еще один звонок, Баржин не  выдержал  и
сказал, глядя прямо в невинные глаза Перегуда:
   - Шли бы  уж  вы  все  сразу,  что  ли!  Все  равно  ведь  ненатурально
получается, несмотря на всю вашу чуткость...
   Перегуд ухмыльнулся и, обернувшись, крикнул в лестничный пролет:
   - А ну давай сюда, ребята! Шеф приглашает!
   Баржин не выдержал и расхохотался - до слез, чуть ли не до истерики,  -
впервые за этот вечер.
   А через полчаса квартиру было не узнать:  Лешка  с  Озолом  сделали  из
стола что-то фантастическое; Зойка с Зиминым - и когда они только  успели?
- умудрились натянуть через всю комнату нитки и подвесили  на  них  всякую
ерунду: серпантин, какие-то бумажки с лозунгами и картинки; над письменным
столом был приколот лист ватмана, на котором Перегуд изобразил в  рисунках
жизнь и творчество В.В.Баржина от  рождения  до  сегодняшнего  вечера;  на
столе кучей были свалены подарки.
   - По местам! - рявкнул вдруг командирским басом  Озол.  -  Равнение  на
именинника!
   Перестроение  было  произведено  в  рекордные  сроки,  а  зазевавшегос
Баржина под руки водворили на положенное ему место.
   - Тост! - потребовал Озол.
   Чехашвили монументально простер длань.
   - Я буду краток, - сказал он. - Не по-грузински краток. На моей  родине
за такой тост из меня сделали бы шашлык. Но я  не  следую  традициям,  ибо
помню, что краткость - сестра гениальности. Итак...
   - Короче! - перебил Озол.
   - Я краток, но не кроток. Не прерывайте  меня,  или  во  мне  проснутс
кровожадные инстинкты, коими не хотелось бы омрачать  сегодняшний  юбилей.
Итак, в честь нашего шефа я предлагаю произвести  салют  в  один  залп,  и
пусть энтузиазм наш скажет ему невысказанное словами!
   "И пробки в потолок, вина кометы брызнул ток", - пронеслось у Баржина в
голове.
   - Ой, - тихо взвизгнула Зойка, - ой, братцы, плафон!..
   Но плафон уцелел -  это  был  хороший,  небьющийся  пластик  -  и  лишь
медленно покачивался под потолком.



        7

   Баржин обвел всех взглядом. Вот сидят они за  столом  -  такие  разные,
несхожие, со своими судьбами, характерами, взглядами.
   Лешка. Кандидат медицинских наук Алексей Павлович Поздняков.
   Озол.
   Гиго  Чехашвили,  "зам.  по  тылу",  человек,   без   которого   работа
лаборатории кажется немыслимой. Баржин встретил  его  в  Гипромеде,  когда
передавал им заказ на разработку портативной модели искусственной почки. А
через пару месяцев Чехашвили уже  работал  во  ВНИИППБ.  Чехашвили  хорошо
знал, что как научному работнику ему цена невелика: он  был  исполнителен,
но не было в нем какой-то живинки, "искры научной", что ли. Зато  это  был
прирожденный первоклассный  администратор.  И  с  ним  Баржин  всегда  был
спокоен. Он перевалил на Гиго  все  свои  чисто  административные  заботы,
которых у заведующего лабораторией хоть отбавляй. Нужно что-то раздобыть -
Чехашвили, узнать - Чехашвили, договориться с кем-то  -  опять  Чехашвили;
если бы Баржин сказал ему: "Гиго, к утру  мне  нужна  одноместная  "машина
времени"