Андрей Балабуха. Фантастические рассказы

----------------------------------------------------------------------
   © Copyright Андрей Балабуха (balaboukha@mail.ru)
   OCъ by HarryFan
----------------------------------------------------------------------



        Андрей Балабуха. Две копейки

   ("Химия и жизнь", 1974, N 9)

   В тот день я задержался на работе. Вышел на улицу и  почувствовал,  что
вот сейчас просто  умру  от  голода.  Согласитесь:  что  для  здоровенного
двадцатипятилетнего  оболтуса  выпитый  в  полдень  стакан  чая   и   пара
бутербродов! И когда, наконец, в нашем КБ организуют столовую? Сколько лет
твердим об этом на каждом профсоюзном собрании, а воз,  как  говорится,  и
ныне там...
   У ворот Иоанновского равелина стояли  на  скамейке  прикрытые  клеенкой
дымящиеся корзины, и две женщины бойко торговали пирожками, Я споткнулся о
кабель, который тянулся из ленфильмовского автобуса к "юпитерам" в  проеме
ворот, - опять в крепости снимали какой-то фильм.  Сглотнув  слюну,  сунул
руку в карман, на ощупь вытащил два двугривенных и протянул продавщице.
   - Три с мясом, пожалуйста!
   Она дала мне пирожки и сдачу: трехкопеечную монету и два семишника. Это
- на телефон, Я сунул их в задний карман и, дожевывая  последний  пирожок,
вспомнил вдруг, что так и  не  позвонил  Володьке.  Пришлось  забраться  в
телефонную будку. Там была истинная  душегубка:  кажется,  это  называетс
парниковым эффектом. Хорошо бы оставить дверь приоткрытой, но трамваи  так
грохочут на повороте, что разговаривать невозможно.
   Чувствуя, что медленно превращаюсь в бульон на  собственных  костях,
достал из кармана оба семишника, опустил один из них  в  щель  автомата  и
набрал номер. Раздались длинные гудки. От нечего  делать  я  стал  крутить
второй в пальцах. Монетка была новенькая, блестящая,  словно  не  бывавша
еще в употреблении. Люблю такие. Сам понимаю, что это  смешно,  но  люблю.
Трубку все не снимали (опять его нет дома!). Жаль.
   Продолжая разглядывать монетку, я повесил трубку. И тут...
   Однажды, еще  в  школьные  годы,  мне  повезло:  в  троллейбусе  вместо
гривенника мне дали со сдачей десятипфенниговую монетку. Как и большинство
сверстников, я собирал монеты, и это было мне только наруку.
   Но такого!
   Я еще раз внимательно осмотрел семишник. На аверсе  -  герб  и  надпись
"СССР"; на реверсе - в  ободке  из  колосьев  крупная,  словно  взятая  из
школьной прописи двойка и написанное строгим бруском слово "копейки".  Две
копейки. И ниже - год.
   "1996"!
   Да нет же! Бывает так, перепутываются в голове цифры. Однако это был не
1969, а  именно  1996  год.  Я  вышел  из  будки  в  состоянии  некоторого
обалдения. Первым порывом было вернуться к тем продавщицам, но  тут  же
понял, что это бессмысленно. А что делать?
   Я вырвал  из  записной  книжки  листок,  завернул  монетку  и  убрал  в
бумажник, - чтобы не потерять, не спутать случайно с другой.  И  поехал  к
друзьям, которые, я надеялся, помогут разобраться в этом темном деле.
   Конечно, мы заболтались, и я вспомнил про монету только в самом  конце,
когда надо было уже уходить, если я хочу успеть на трамвай.
   - Фальшивая, - изрек Жора. - Но сделано здорово, ей-ей!
   - Брось ты свои детективные замашки, - откликнулся  Виктор.  -  Обычный
заводской брак, - он закурил  и  добавил,  -  чудеса!  Брак  на  "Монетном
дворе"!.. Рассказали бы - не поверил.
   - Ее потерял Путешественник по Времени, - подал из спальни голос  Жорин
сын, десятилетний Герка.
   - Ты почему это не спишь? - поинтересовался отец.
   - Уснешь тут, как же!
   И то правда: современные квартиры не для бурных дебатов.
   К единому мнению мы так и не пришли.
   Идея  у  меня  родилась  уже  дома:  надо  позвонить  Пуху.  Уж   он-то
разберется. С этой мыслью я и уснул.
   На следующий день перед обедом я позвонил ему.
   -  Федор  Феоктистович,  вы  не  смогли  бы  выглянуть  на   полчасика?
Консультация нужна. Давайте пообедаем вместе.
   - С удовольствием, - сказал Пух. - Где?
   - Ну хоть на проспекте Добролюбова...
   - Ладно. Ждите у Ботного домика.
   Пух  работал  старшим  технологом  на  "Монетном  дворе".  Мы   с   ним
познакомились в крепостном буфете, куда он попал по какой-то  случайности.
С тех пор мы несколько раз встречались, болтали на самые разные темы, чему
нимало не препятствовала разница в возрасте, - был Пух  без  малого  вдвое
старше меня, - хотя в дружбу наши отношения пока еще не переросли.
   - Давайте  сюда,  -  сказал  Пух,  выслушав  мой  рассказ.  -  Попробую
что-нибудь сделать. Выясню - позвоню.
   - Спасибо, Федор Феоктистович! Очень вы меня обяжете: терпеть не  могу,
надо признаться, всяких таинственных историй...
   Он позвонил мне через три дня, в пятницу. И мы снова встретились на том
же месте.
   - Вот, - сказал Пух,  протянув  мне  монету,  -  все,  что  можно  было
проверить, мы проверили. Монета настоящая.  Даже  присадка  радиоактивного
изотопа в норме. Представить себе возможность изготовления такой фальшивки
в кустарных условиях практически  невозможно.  Да  и  не  стали  бы  тогда
размениваться  на  двухкопеечные.  Представить  же  подпольный  завод  еще
сложнее, согласитесь. Не знаю уж, что еще сказать вам, Андрей.
   - А брака такого не могло быть, чтобы вместо 1969 отчеканили 1996?
   Пух молча пожал плечами, но потом все же снизошел до об®яснения:
   -  Наша  продукция  идет  большими  сериями.  Брак  на   одной   монете
невозможен: только на всей серии. А такого ОТК не прозевает.  И,  простите
великодушно, мне лично сама эта мысль представляется более чем нелепой!
   Я согласился с ним.
   - И вообще, - сказал на прощание  Пух,  -  не  напоминайте  мне  о  ней
больше, прошу вас! Голову на  этом  сломать  можно.  Если  хотите  доброго
совета, -  выкиньте.  В  Неву.  Или  позвоните  кому-нибудь  по  телефону.
Впрочем, добрые советы даются лишь для очистки совести,  прислушиваться  к
ним вовсе не обязательно...
   И в этом Пух опять-таки был прав.
   Вечером я поехал к Севе Воробьеву, моему однокласснику,  с  которым  мы
когда-то вместе увлекались нумизматикой. Но я довольно  быстро  охладел  к
этому  делу,  а  он  так  и  остался  ярым  собирателем.   Его   коллекции
неоднократно выставлялись, он  даже  писал  какие-то  статьи,  выступал  с
докладами... Уж он-то поможет, решил я. Хотя бы ниточку даст.
   Но Сева только пожимал плечами.
   - Откуда мне знать? Ведь ты говоришь, что ее  подлинность  проверяли...
Эксперты там, конечно, квалифицированные. Так чего ты хочешь от меня? Если
избавиться от нее, как тебе советовали, - отдай мне. В моей коллекции  она
будет на месте. Или - продай.
   - Иди к черту! -  огрызнулся  я.  -  Стану  я  тебе  продавать,  торгаш
несчастный! А отдать... Подумаю. Может быть, потом. Но не сейчас. Извини.
   С тем мы и разошлись.
   Прошло две недели, но история эта не идет у меня из головы.
   Может быть, ты в самом деле есть, Путешественник  по  Времени?  Бродишь
сейчас где-то по Ленинграду и по ошибке употребил  монету  твоего  родного
(или - не родного?) 1996 года?
   Или  -  ты  еще  только  будешь?  Быть  может,   Машина   Времени   уже
сконструирована в каком-нибудь КБ или НИИ, и скоро ты отправишься на ней в
будущее - первый в истории времяпроходец? Экипируя тебя  для  путешествия,
отчеканили монеты года, а который ты отправляешься, и одна из них случайно
попала мне в руки?
   Или... Я не знаю, что думать. И потому решил написать этот рассказ.
   Если его напечатают, может  быть,  ты  найдешь  меня  и  заберешь  свой
семишник?
   Я сижу за столом и пишу. Рядом, тепло поблескивая  в  свете  настольной
лампы, лежит новенький двухкопеечник. Временами я смотрю на него -  лишний
раз удостовериться, что все это не сон человека, начитавшегося фантастики.


   Сейчас я выправлю текст и завтра отнесу его в  редакцию.  И  захвачу  с
собой монету - как вещественное доказательство.  Конечно,  хорошо  бы  еще
приложить справку от психиатра, но я оптимист и  надеюсь,  что  как-нибудь
обойдется.
   Если ты есть, Путешественник по Времени, - отзовись!



        Андрей Балабуха. Вкус травы


   Фантастический триптих с прологом


        ПРОЛОГ. ТУДА, ГДЕ РАСТЕТ ТРАВА

   Впереди, у близкого  горизонта,  догорал  неяркий  закат,  а  позади  -
человеку  незачем  было  оборачиваться,  чтобы  увидеть  это  -  золотисто
поблескивал в последних лучах солнца огромный и вместе  с  тем  невесомый,
словно парящий в воздухе купол Фонтаны. Наверху, в  темно-синей,  пожалуй,
даже чуть фиолетовой глубине неба мерцали звезды. И среди них одна. Сейчас
она была за спиной, но ее холодный игольчатый свет жег человека.  Двойная:
голубоватая - побольше и желтая - поменьше. Земля и Луна.
   Если долго смотреть на звезды, на глаза наворачиваются  слезы.  Впервые
человек заметил это еще в детстве, но тогда он не знал, почему так. Теперь
он знает. Ему об®яснил Витька Марлин, бывший одноклассник, ныне  -  доктор
медицинских наук, когда они случайно встретились уже здесь, в  Фонтане,  и
Витька затащил его к себе в институт, где они сидели  и  разговаривали,  а
над Витькиной головой висели на стене офтальмоскопические  карты,  похожие
на старинные цветные фотографии Марса...
   - А ты? - спросил тогда Витька. - Чем здесь занимаешься?
   И когда человек ответил, в воздухе повисло: "Как? Все еще?  Бедняга..."
И   -   взгляд.   Такой   сочувственный,   такой   соболезнующий,    такой
сострадающий... Человек постарался  скорее  распрощаться.  Ему  было  пора
идти, его уже ждали в лаборатории...
   Взгляды пронизывали всю его жизнь. Такие же, как вот этот, Витькин. Так
смотрели на него родители, когда он  не  стал  поступать  в  Школу  высшей
ступени. Так смотрели друзья. Смотрели вот уже больше  двадцати  лет.  Так
смотрела на него Дина. Никто никогда ничего не говорил. Потому что все они
- очень хорошие люди. Тактичные. Чуткие. Талантливые.  Отец  преподавал  в
Школе высшей ступени. Мать была одним из лучших  операторов  Об®единенного
Информатория.  Сверстники...  Вот  Витька  -  офтальмолог,  доктор,  автор
нескольких солидных  работ,  без  пяти  минут  светило;  Элида  Громова  -
координатор   в   заповеднике   на   Венере;   Хорст   Штейнман    -    на
микроклаустрометре Штейнмана человек работал каждый день... Да, они  имели
право глядеть на него так.
   Солнце постепенно исчезало  за  горизонтом,  и  звезд  становилось  все
больше. Они проступали на небе, крупные и едва заметные, - десятки, сотни,
тысячи... И на глаза наворачивались слезы, об®ясняемые простыми  и  ясными
законами физиологии, - теперь человек знал это  совершенно  точно.  И  все
же...
   Человек медленно шел  через  вересковую  пустошь.  Легкий  ветерок  был
прохладным и свежим, и все вокруг было таким  же  свежим  и  прохладным  -
краски, запахи, воздух...
   Человеку же было душно. Он шире  распахнул  ворот  комбинезона.  Солнце
исчезло совсем. Только верх золотистого купола над городом еще поблескивал
в темном небе. Но свет этот был отраженным. Человек старался дышать  ровно
и как можно глубже, но ощущение духоты не проходило. Он снова посмотрел на
звезды, напоминающие россыпь окон на стене гигантского здания. За каким из
этих окон его дом?
   ...Когда  человеку  было  лет  шесть,  отец  преподавал  в   Сиднейском
отделении Школы, и они жили в школьном  городке,  в  двух  часах  лету  от
Сиднея. В их коттедже было семь комнат, в которых властвовал Мурсилис (так
звали кота - дань увлечению отца хеттологией; вообще же кот не  откликалс
ни на какое имя и ходил сам по себе).
   Мурсилис всегда был игрив и весел.  Чего  только  не  выделывал  с  ним
человек, но ни разу кот даже не оцарапал его! Они были друзьями, человек и
кот.
   Иногда кот словно цепенел.  Он  часами  лежал  около  кондиционера  или
медленно бродил по дому, заглядывая во все комнаты и не находя себе места.
В такие моменты он не реагировал ни на тривиальную веревочку  с  бумажкой,
ни даже на специально для него  сконструированную  радиоуправляемую  мышь.
Взрослые говорили, что кот об®елся. Но человек  знал  истинную  причину  -
недаром они с котом были друзья: коту становилось невыносимо душно в своих
семи комнатах, стены давили и угнетали его.
   Человек выпускал  кота  в  парк.  Мурсилис  долго  бродил  по  лужайке,
принюхиваясь и  словно  ища.  Потом  находил  какую-то  свою,  только  ему
известную траву, Никто  не  учил  его  этому  -  домой  его  принесли  еще
полуслепым котенком  с  расползающимися  во  все  стороны  лапами.  Но  он
находил. И становился прежним авантюристом, мог часами гоняться  за  своей
мышью  или  неподвижно  замирать  -  и  вдруг  стремительно  бросаться  на
невидимый  человеческому  глазу  зайчик,  отбрасываемый  стеклом  наручных
часов...
   Три года назад человеку стало душно  так  же,  как  сейчас.  Он  ощутил
какую-то сосущую пустоту, словно воздух перед ним вдруг стал  разреженным,
как на вершине Канченджонги. Все вокруг оказалось плоским  и  черно-белым,
словно лента старинного кинофильма. И тогда он вспомнил о Золотых  куполах
Марса.
   История куполов восходила к первым годам освоения Марса. Базы  Пионеров
были основаны в Мемнонии, Фонтане и Офире. Постепенно они  превратились  в
города - первые города на планете. Еще через полвека  над  ними  воздвигли
ауропластовые полусферы - такие же,  как  когда-то  ставили  над  городами
Арктики  и  Антарктиды.  Когда  же  был  осуществлен  "проект  Арестерра",
возродивший марсианскую атмосферу и по  сути  превративший  Марс  в  некий
седьмой континент Земли, необходимость в этих куполах исчезла. Однако  они
остались - как памятник первопоселенцам.
   Купола влекли человека. Свой выбор он остановил на  Фонтане,  одной  из
живописнейших областей Марса.
   Здесь ему стало дышаться легче. И  постепенно  жизнь  вошла  в  обычную
колею. Он так же работал в лаборатории, такой  же,  как  и  на  Земле;  он
встретил Витьку Марлина, и после этого сочувственные взгляды  снова  стали
опутывать его...
   Он понял, что Золотые купола оказались красивой сказкой, сияющей земным
светом. Под ними не росла трава.
   ...Когда   человеку   исполнилось   восемь   лет,   отца   перевели   в
Северно-Уральское отделение Школы. Теперь они жили на Пай-Хое в  таком  же
школьном городке. И коттедж был такой  же.  Только  за  окнами,  насколько
хватало глаз, лежал снег - было это в конце ноября.
   Однажды, когда Мурсилис захандрил, человек  не  смог  выпустить  его  в
парк, - травы еще не было. Были только голые черные щупальца кустарника  и
снег, белый и равнодушный. Но кот упорно сидел под дверью, и  когда  дверь
открылась, - кажется, это пришел  отец,  -  кот  увидел  снег.  Он  замер.
Понюхал. Попробовал лапой и потом долго брезгливо тряс ею в воздухе.
   Весь  остаток  дня  Мурсилис  лежал  возле  кондиционера,  грустный   и
безучастный. А утром он исчез. Его не  было  нигде.  И  только  от  дверей
уходила узкая цепочка маленьких следов.
   Как коту удалось выйти  из  дому,  так  и  осталось  неизвестным.  Мать
плакала. Отец несколько часов бродил по окрестностям  городка,  разыскива
своего любимца. Но вскоре ветер занес следы. Человек не плакал. Он знал: с
котом ничего не случится. Он просто ушел искать свою траву. И  хотя  никто
не учил его этому, он найдет. Обязательно. Неизбежно...
   Мокрый от  росы  вереск  потрескивал  под  подошвами.  Промокшие  брюки
противно липли к ногам.
   Человек смотрел  в  небо.  Там,  в  нескольких  сотнях  километров  над
поверхностью Марса, висели крейсеры Пионеров. Скоро они уйдут. "Скилур"  -
к НИС-78, "Сегун" - к НИС-31, "Паллак" - к Пси Большой Медведицы.
   Подкидыш из Соацеры стартует в четыре часа. Человек  вынул  "сервус"  и
набрал шифр вызова энтокара.
   Духота отступала.
   Крейсеры уйдут. И останутся только пунктиры радиобакенов - по одному на
каждый парсек пути. Как узкий след на снегу...
   Человек уйдет на одном из крейсеров. Куда? Неизвестно. И - неважно.
   Гуда, где растет трава.



        1. БРОДЯГА

   На  окраине  базы  они  остановились.  Здесь  кончалась  габропластова
дорожка  и  начиналась  земля,  поросшая  невысокой  травой,  похожей   на
чертополох, только голубоватый и гораздо изящнее.
   - Ну, я двинусь, - сказал Бродяга.
   - Еще минуту, - Координатор смотрел вдаль, туда, где у неощутимой линии
горизонта голубоватая равнина переходила в голубое небо. - Может, возьмете
все же энтокар?
   Бродяга, облокотившись на руль велосипеда,  смотрел  в  противоположную
сторону, на базу. Жилые коттеджи, лаборатории, ангары, ровные  темно-серые
полоски габропласта между ними, а в самом центре - огромный, по  сравнению
со всем этим, купол "Скилура". Трудно поверить, что еще неделю назад  базы
не было и в помине, а "Скилур", так органически влившийся теперь в пейзаж,
совершал первый виток облета.
   - Нет, - сказал Бродяга, - спасибо.
   - Не  верю  я  в  эти  добренькие  миры.  Не  верю.  Слишком  уж  здесь
гостеприимно... По крайней мере, возьмите леталер.
   - Нет, - снова сказал Бродяга. - Нет. Все, что  может  понадобиться,
уже взял.
   Координатор и сам знал это.
   - Так я, пожалуй, двинусь...
   - Счастливого пути! - ответил Координатор  традиционной  формулой.  Они
обнялись. Потом Бродяга вскочил на велосипед. От®ехав  метров  триста,  он
обернулся и помахал рукой. Координатор ответил. Затем, резко повернувшись,
направился к информаторию.
   Когда  он  уже  открывал  дверь,  из-за  купола   "Скилура"   поднялось
ослепительное желтое солнце. Остановившись в дверях, Координатор  смотрел,
как из жилых коттеджей появлялись и рассыпались по базе люди.  С  гудением
взлетел, оставляя за собой узкий след, высотный  зонд;  откуда-то  донесс
скрежет большого бура; из нижних  ангаров  выползли  четыре  геологических
танка и медленно двинулись на север... Координатор закрыл за  собой  дверь
информатория.


   Знакомый хор плеснул в уши:
   - База! База! Говорит семнадцатая...
   - ТРУ-семьдесят девять, в вашем периметре...
   - ...ваю, принят, но...
   - Высота - девять тысяч сто, плотность - восемь...
   - Эндорегистратор показ...
   - ...онял, почему задержка с габ...
   Не верилось, что такой галдеж может стоять над  планетой  с  плотностью
населения, равной одному человеку на три с половиной  миллиона  квадратных
километров, а производят его сто двадцать человек: сорок  семь  здесь,  на
базе, и  еще  семьдесят  два  в  восемнадцати  исследовательских  группах,
разбросанных по всей планете. Но сейчас Координатора интересовало не  это.
Он быстро вращал верньер настройки. Ага! Вот - тоненькая ниточка  сигнала,
такая тоненькая, что кажется, она вот-вот исчезнет, просто  растворится  в
эфире.  Координатор  невольно  увеличил  громкость.  Потом  повернулся   и
посмотрел на большой глобус,  где  на  конце  этой  невидимой  нити  горел
крошечный зеленый светлячок. Сейчас он был уже где-то на берегу  Каргобэя.
Координатор прикинул: это  около  двух  тысяч  километров  от  базы...  Он
попытался представить себе, что делает сейчас Бродяга,  но  не  смог.  Дл
того чтобы представить себе, что делает  человек,  нужно  понимать  его  и
знать обстановку, в которой он находится. Обстановку Координатор  еще  мог
себе представить, но вот Бродяг  никогда  не  понимал.  Это  не  порождало
отчуждения, нет. Скорее - наоборот: все Бродяги, с которыми он сталкивалс
на борту "Скилура", становились его друзьями. Но никогда он не мог  понять
их. Это были люди иной породы. И лишь  одно  Координатор  знал  наверняка:
Бродяга был на своем месте. Один на один с этой  новой  планетой,  он  был
счастлив.
   За месяц, прошедший после ухода Бродяги, Координатору не  раз  хотелось
надеть гравитр и слетать туда, откуда  тянулась  к  светлячку  на  глобусе
тонкая нить сигнала. Но делать этого было нельзя. Бродяга ушел  один,  без
связи, только с пеленг-браслетом, и мешать ему было бы просто  нетактично.
Поэтому  Коор