Конференция  действительно  ожидала  нас  в  ресторанном  зале   отеля.
Американцы  уже  явились,  заняв   большую   часть   концертной   эстрады.
Телевизионные  операторы  суетились  вокруг  своих  фантастических  черных
ящиков. Корреспонденты с фото- и кинокамерами, блокнотами и  магнитофонами
рассаживались  за  столиками.  Тут  же  официанты  разносили   бутылки   с
разноцветными этикетками. У нас на эстраде тоже стоял столик с бутылками -
об этом уже позаботились американцы. Ирина осталась в зале - переводить не
требовалось: все или почти все присутствующие говорили и  по-французски  и
по-английски. Французский, правда, я  знал  неважно,  лучше  понимал,  чем
говорил, но полагал, что присутствие Зернова избавит меня от вещания. Увы,
я ошибался. Газетчики собирались выжать  все,  что  могли,  из  "очевидцев
феномена", а я к тому же был еще и автором фильма, потрясавшего Париж  уже
вторую неделю.
   Вел конференцию астроном из  Мак-Мердо,  по  фамилии  Мак-Эду.  Он  уже
привык к тому, что газетчики то и дело острили о Мак-Эду из Мак-Мердо или,
вспоминая название шекспировской комедии,  устраивали  "много  шуму  из-за
Мак-Эду". По-английски  это  звучало  совсем  колоритно:  "мач  эду  эбаут
Мак-Эду". Но смутить его было трудно. Он вел наш корабль в конференционном
шторме  с  искусством  многоопытного  кормчего.  Даже  голос  у  него  был
капитанский,  умеющий  осадить,  когда  нужно,  чересчур   уж   назойливых
вопрошателей.
   Я не случайно упомянул о шторме. Тремя часами раньше в другом парижском
отеле состоялась встреча журналистов с еще одним  "очевидцем  феномена"  и
делегатом конгресса, адмиралом Томпсоном. Он отказался от участия в  нашей
пресс-конференции по мотивам, которые предпочел высказать  корреспондентам
в индивидуальной беседе. Смысл этих мотивов и  сущность  его  высказываний
стали ясны после первых же адресованных нам вопросов. Отвечали делегаты, к
которым обращались корреспонденты, на вопросы без адреса отвечал  Мак-Эду.
Конечно,  я  не  все  запомнил,  но   то,   что   запомнилось,   сохранило
последовательность магнитофонной записи.
   - Вам что-нибудь известно о пресс-конференции адмирала Томпсона?
   Так полетел к нам первый теннисный мяч из зала, и  тотчас  же  отразила
его ракетка председателя:
   - К сожалению, ничего не  известно,  но,  честно  говоря,  я  не  очень
взволнован.
   - Но заявление адмирала сенсационно.
   - Весьма возможно.
   - Он требует превентивных мер против розовых "облаков".
   - Вы расскажете об этом в своих газетах. Прошу задавать вопросы.
   - Что вы скажете, если некоторые делегации в ООН потребуют  карательных
санкций против пришельцев?
   - Я не военный министр, чтобы отвечать на подобные требования.
   - А если бы вы были военным министром?
   - Я не мечтаю о такой карьере.
   Смех и аплодисменты были ответом зала. Мак-Эду поморщился: он не  любил
театральных  эффектов.  Даже  не  улыбнувшись,  он  молча  сел,  поскольку
сраженный вопрошатель тоже умолк.
   Но его уже сменил следующий. Он не рискнул состязаться в красноречии  с
Мак-Эду и выбрал другую жертву.
   - Вопрос профессору Зернову. Согласны ли вы с тем, что действия розовых
"облаков" могут угрожать человечеству?
   - Конечно нет, - тотчас же откликнулся Зернов. - До сих пор "облака" не
причинили никакого  вреда  людям.  Исчезновение  земных  ледяных  массивов
только улучшит климат. Никакого ущерба не было  нанесено  ни  природе,  ни
делу рук человеческих.
   - Вы на этом настаиваете?
   - Безусловно. Единственный ущерб - это табуретка, исчезнувшая в  Мирном
вместе  с  моим  двойником,   и   автомобиль,   оставленный   Мартином   в
моделированном Сэнд-Сити.
   - Какой автомобиль?
   - Когда?
   - Где Мартин?
   - Мартин приезжает сегодня вечером. (Это - Мак-Эду.)
   - Разве он был в Сэнд-Сити?
   - Спросите у него самого.
   - Откуда профессору Зернову известно об исчезнувшем автомобиле Мартина?
   Мак-Эду  обернулся  к  Зернову  с  молчаливым  вопросом:  будет  ли  он
отвечать? Зернов сказал:
   - Мне известно  это  лично  от  Мартина.  Сообщать  о  подробностях  не
уполномочен. Но думаю, что старая табуретка и подержанное авто не  слишком
большой ущерб для человечества.
   - Вопрос профессору  Зернову!  -  опять  крикнули  в  зале.  -  Как  вы
относитесь  к  заявлению  адмирала,  что  двойники  -  это  пятая  колонна
пришельцев и вступление к будущей галактической войне?
   - Считаю, что адмирал начитался фантастических романов и выдает  их  за
действительность.
   - Вопрос к автору фильма Анохину. Адмирал считает, что вы двойник и ваш
фильм снят двойником, а эпизод гибели  вашего  двойника  в  фильме  -  это
гибель самого Анохина. Чем вы докажете, что это неправда?
   Я только плечами пожал: чем бы я мог это доказать? Вместо меня  ответил
Мак-Эду:
   - Анохину незачем это доказывать. В науке есть  незыблемая  "презумпция
установленного".  Ученым  нет  нужды  проверять  и   доказывать   ложность
какого-то голословного утверждения, пусть автор докажет его истинность.
   В зале снова  зааплодировали.  Но  долговязый  и  плоский,  как  доска,
Мак-Эду на этот раз оборвал аплодисменты:
   - Здесь не спектакль, господа.
   - А что скажет о Томпсоне председатель? - ответили в зале. -  Вы  целый
год работали с адмиралом в антарктической экспедиции. Ваше  впечатление  о
нем как об ученом и человеке?
   - Первый обращенный ко мне разумный вопрос, - усмехнулся в усы Мак-Эду.
- К  сожалению,  не  смогу  удовлетворить  любопытство  спрашивающего.  Мы
работали с адмиралом в одной экспедиции и в одном  географическом  пункте,
но в  разных  областях.  Он  -  администратор,  я  -  астроном.  Почти  не
сталкивались. Он не  проявлял  особого  интереса  к  моим  астрономическим
наблюдениям, я - к его административным способностям. Полагаю,  что  он  и
сам не претендует на звание ученого, во всяком случае  научные  труды  его
мне неизвестны. Как человека же я его почти не знаю, хотя убежден, что  он
действует честно и не в интересах корысти или политики. Он не пристегнулся
ни к антикоммунизму, ни к предвыборной президентской кампании. Все, что он
проповедует, основано,  по-моему,  на  ложном  предубеждении  и  ошибочных
выводах.
   - Как же, по-вашему, должно поступить человечество?
   - Рекомендации даст конгресс.
   - Тогда у меня к вам вопрос как к астроному. Откуда, по-вашему, прибыли
к нам эти чудовища?
   Мак-Эду впервые засмеялся искренне и непроизвольно.
   - Не нахожу в них ничего чудовищного. Они похожи  то  на  всадника  или
стреловидное крыло самолета, то на очень большой и красивый цветок, то  на
розовый дирижабль. Эстетические каноны в нашем и их  понимании,  вероятно,
различны. А откуда  они  прибыли,  мы  узнаем,  когда  они  сами  пожелают
ответить нам  на  этот  вопрос,  если,  конечно,  мы  сумеем  его  задать.
Возможно, из соседней с нами звездной системы. Может быть, это  туманность
Андромеды,  может  быть,  туманность  в  созвездии  Треугольника.   Гадать
бессмысленно.
   - Вы сказали: когда они сами ответят. Значит, контакт возможен?
   - Пока ни одна из попыток сближения не  дала  результатов.  Но  контакт
достижим, я убежден в  этом,  если  они  живые  разумные  существа,  а  не
биосистемы с определенной программой.
   - Вы имеете в виду роботов?
   - Я не имею в виду роботов. Я говорю  о  программных  системах  вообще.
Тогда контакт зависит от программы.
   - А если это самопрограммирующиеся системы?
   - Тогда все зависит  от  того,  как  меняется  программа  под  влиянием
внешних  воздействий.  Попытки  контакта  -  это  тоже  одно  из   внешних
воздействий.
   -  Вопрос  к  автору  фильма  Анохину.  Вы  наблюдали   самый   процесс
моделирования?
   - Его нельзя наблюдать, - сказал я, - человек  находится  в  коматозном
состоянии.
   - Но ведь на ваших глазах возникла копия снегохода.  Гигантская  машина
из пластмасс и металла. Откуда она возникла, из каких материалов?
   - Из воздуха, - сказал я.
   В зале засмеялись.
   - Ничего нет смешного, - вмешался  Зернов.  -  Именно  из  воздуха.  Из
неизвестно каких и каким образом внесенных в него элементов.
   - Значит, чудо? - Вопрос прозвучал явной насмешкой.
   Но Зернов не смутился.
   - Чудесами считали когда-то все необ®яснимое тогдашним уровнем  знаний.
Наш  уровень  тоже  допускает  необ®яснимое,  но  он   предполагает,   что
об®яснения  будут  даны  в  ходе   дальнейшего   научного   прогресса.   А
поступательное его движение уже сейчас допускает возможность  предположить
ориентировочно  в  середине  или  конце  будущего   века   воспроизведение
предметов с помощью волн и полей. Каких волн и каких полей - это, конечно,
уровень знаний будущего. Но лично я, например, убежден, что в  том  уголке
космоса, откуда прибыли к нам эти существа, наука и жизнь,  вероятно,  уже
достигли такого уровня.
   - Какая же это жизнь? - спросил женский голос, как  показалось  мне,  с
явно истерической ноткой, с нескрываемым уже страхом. - Как об®ясниться  с
ней, если это жидкость, и о каком контакте можно говорить, если это газ?
   - Выпейте воды, - невозмутимо предложил Мак-Эду. - Я вас  не  вижу,  но
мне кажется, что вы слишком взволнованы.
   - Я просто начинаю верить Томпсону.
   - Поздравляю Томпсона еще с одной верующей. Что  же  касается  мыслящей
жидкой или коллоидальной структуры, то и мы, как  известно,  существуем  в
полужидком состоянии. И химия нашей жизни - это химия  углерода  и  водных
растворов.
   - А химия их жизни?
   - Какой растворитель? У нас вода, а у них?
   - Может быть, это фторная жизнь?
   Ответил сидевший с краю американец:
   - Все, что скажу, - только гипотетично. Фторная жизнь? Не знаю. В таком
случае растворителем может быть фтористый водород или окись  фтора.  Тогда
это холодная планета. Для фторных существ температура минус сто  -  только
приятный холодок для прогулки. В такой,  мягко  говоря,  прохладной  среде
могла возникнуть и аммиачная жизнь. Она даже реальнее, потому  что  аммиак
встречается в атмосфере многих крупных планет, а жидкий аммиак  существует
и при температуре минус  тридцать  пять  градусов.  Можно  сказать:  почти
земные условия. А если подумать о приспособленности гостей к нашим  земным
условиям,  аммиачная  гипотеза  покажется   более   вероятной.   Но   если
предположить, что пришельцы сами создают для себя нужные им условия жизни,
возможна и любая другая, самая невероятная гипотеза.
   - Вопрос председателю как математику  и  астроному.  Что  имел  в  виду
русский математик Колмогоров, когда говорил, что при  встрече  с  неземной
жизнью мы можем попросту ее не узнать? Не этот ли феномен?
   Мак-Эду отпарировал без улыбки:
   -  Он  несомненно  учитывал  и  вопросы,   какие   задают   иногда   на
пресс-конференциях.
   Опять смех в зале, и опять репортеры, обходя Мак-Эду, начинают атаку  с
флангов. Очередная жертва - физик Виэра, только что угощавшийся у  столика
виски с фруктовой водой.
   - Господин Виэра, вы специалист по физике элементарных частиц?
   - Допустим.
   - Если "облака" материальны, -  вопрошатель  орудовал  микрофоном,  как
пистолетом, - значит, они состоят из хорошо известных  науке  элементарных
частиц? Так?
   - Не знаю. Может быть, и не так.
   - Но ведь большая часть известного  нам  мира  построена  из  нуклонов,
электронов и квантов излучения.
   - А если здесь меньшая часть известного нам мира или мира,  нам  вообще
неизвестного? А вдруг это мир совсем новых  для  нас  частиц,  не  имеющих
аналогии в нашей физике?
   Вопрошатель сдался, сраженный  неожиданным  предположением  Виэры.  Тут
кто-то опять вспомнил обо мне.
   - Не скажет ли нам кинооператор Анохин, как  он  относится  к  песенке,
сопровождающей демонстрацию его фильма в Париже?
   - Я не знаю этой песенки, - сказал я, - и еще не видел своего фильма  в
Париже.
   - Но она уже облетела весь мир. В зале  Плейо  ее  поет  Ив  Монтан.  В
Штатах - Пит Сигер. В Лондоне - биттлсы.  Может  быть,  вы  слышали  ее  в
Москве.
   Я растерянно развел руками.
   - Но ее же написал русский. Ксавье только оркестровал ее для джаза. - И
говоривший довольно музыкально пропел по-французски  знакомые  мне  слова:
"...всадники ниоткуда строем своим прошли".
   - Знаю! -  закричал  я.  -  Автор  -  мой  друг,  тоже  участник  нашей
антарктической экспедиции, Анатолий Дьячук.
   - Дичук? - переспросили в зале.
   - Не Дичук, а Дьячук, - поправил я. - Поэт и ученый. И композитор...  -
Я поймал иронический взгляд Зернова, но даже ухом не повел:  плевал  я  на
иронические взгляды, я мировую известность Только создавал, бросал его имя
на газетные полосы Европы  и  Америки  и,  не  заботясь  о  музыкальности,
затянул по-русски: - "Всадники ниоткуда... Что  это,  сон  ли,  миф?  И  в
ожидании чуда... замер безмолвно мир..."
   Я  не  успел  продолжить  в  одиночестве:  зал  подхватил  песню,   кто
по-французски, кто по-английски, а кто и  совсем  без  слов,  одну  только
мелодию, и, когда все стихло, долговязый Мак-Эду деликатно позвонил  своим
игрушечным колокольчиком.
   - Я полагаю, конференция закончена, господа, - сказал он.



        18. НОЧЬ ПРЕВРАЩЕНИЙ

   После пресс-конференции мы разошлись  по  своим  комнатам,  условившись
встретиться через час в том  же  ресторане  за  ужином.  Я  так  устал  на
собрании, как не уставал  даже  в  изнурительных  антарктических  походах.
Только добрый сон мог бы прояснить мысль, вывести ее из  состояния  тупого
безразличия к окружающему. Но он так и не пришел, этот  спасительный  сон,
как ни приманивал я его, ворочаясь на кушетке с мягким шелковым валиком. В
конце концов встал, сунул голову под кран  с  холодной  водой  и  пошел  в
ресторан заканчивать этот перегруженный впечатлениями  день.  Но  день  не
кончился,  и  впечатления  еще  стояли  в  очереди.  Одно  из  них  прошло
мимолетно, не зацепив внимания, хотя в  первый  момент  и  показалось  мне
странным.
   Я спускался по лестнице позади человека в коричневом костюме,  сидевшем
на нем как военный мундир.  Квадратные  плечи,  седые  усы  стрелочками  и
короткая стрижка еще более подчеркивали в нем военную косточку. Прямой как
линейка, он прошел не глядя, мимо лысого француза-портье  и  вдруг,  резко
повернувшись, спросил:
   - Этьен?
   Мне показалось, что в чиновничьих холодных глазах портье мелькнул самый
настоящий испуг.
   - Что угодно, мсье? - с заученной готовностью спросил он.
   Я задержал шаги.
   - Узнал? - спросил, чуть-чуть улыбнувшись, усач.
   - Узнал, мсье, - едва слышно повторил француз.
   - То-то, - сказал усач. - Приятно, когда о тебе помнят.
   И прошел в ресторан. Я, намеренно  громыхая  по  скрипучим  ступенькам,
Сошел с лестницы и с невинным видом спросил у портье:
   - Вы не знаете этого господина, который только что прошел в ресторан?
   - Нет, мсье, - ответил француз, скользнув по  мне  прежним  равнодушным
взором чиновника.  -  Турист  из  Западной  Германии.  Если  хотите,  могу
справиться в регистрационной книге.
   - Не надо, - сказал я и прошел дальше, тут же забыв о случившемся.
   - Юри! - окликнул меня знакомый голос.
   Я обернулся. Навстречу мне подымался Дональд Мартин в нелепой  замшевой
куртке и пестрой ковбойке с открытым воротом.
   Он сидел один за длинным и пустым  столом  и  тянул  прямо  из  бутылки
темно-коричневую бурду, а обняв меня, задышал мне в лицо винным перегаром.
Но пьян он не был: все  тот  же  большой,  шумный  и  решительный  Мартин,
встреча с которым как бы приблизила меня к  вместе  пережитому  в  ледяной
пустыне, к загадке все еще не разоблаченных  розовых  "облаков"  и  тайной
надежде, подогретой словами Зернова: "Мы с вами, как  и  Мартин,  меченые.
Они еще нам покажут что-то новенькое. Боюсь,  что  покажут".  Я  лично  не
боялся. Я ждал.
   Мы недолго обменивались воспоминаниями - стол уже  начали  накрывать  к
ужину. Подошли Зернов с Ириной; наш край сразу оживился и  зашумел.  Может
быть, потому молодая дама с девочкой в очках села на противоположном краю,
подальше от нас.  Девочка  положила  рядом  с  прибором  толстую  книгу  в
радужном   переплете   с   замысловатым   рисунком.   Напротив   устроился
добродушного вида провинциальный кюре - парижские не живут  в  отелях.  Он
посмотрел на девочку и сказал:
   - Такая крошка и уже в очках, ай-ай-ай!
   - Очень много читает, - пожаловалась ее мать.
   - А что ты читаешь? - спросил кюре.
   - Сказки, - сказала девочка.
   - И какая же тебе больше всего понравилась?
   - О гаммельнском крысолове.
   - Как можно давать такую сказку ребенку? - возмутился кюре. - А если  у
девочки развитое воображение? Если она увидит этот кошмар во сне?
   - Пустяки, - равнодушно сказала дама, - прочтет - забудет.
   От кюре с девочкой отвлекла мое внимание Ирина.
   - Поменяемся местами, - предложила она, - пусть этот тип смотрит мне  в
затылок.
   Я  оглянулся  и  увидел  человека  с  усами-стрелочками,  знакомство  с
которым, и, должно быть, не  очень  приятное  знакомство,  скрыл  от  меня
портье. Усач как-то уж очень пристально смотрел на Ирину.
   - Тебе везет, - усмехнулся я. - Тоже старый знакомый?
   - Такой же, как и лорд за конторкой. В первый раз вижу.
   Тут  к  нам  подсел  журналист  из  Брюсселя   -   я   видел   его   на
пресс-конференции. Он уже неделю жил в отеле и со всеми раскланивался.
   - Кто этот тип? - спросил я его, указывая на усача.
   - Ланге, - поморщился бельгиец, - Герман Ланге  из  Западной  Германии.
Кажется, у него адвокатская контора в Дюссельдорфе. Малоприятная личность.
А рядом, не за табльдотом, а за соседним столиком,  обратите  внимание  на
человека с дергающимся лицом и руками. Европейская знаменитость, итальянец
Каррези, модный кинорежиссер и муж  Виолетты  Чекки.  Ее  здесь  нет,  она
сейчас  заканчивает  с®емки  в  Палермо.  Говорят,  он  готовит  для   нее
сенсационнейший боевик по собственному сценарию. Вариации на  исторические
темы: плащ и шпага. Кстати, его визави с черной  повязкой  на  глазу  тоже
знаменитость, и в этом же духе: Гастон Монжюссо, первая шпага Франции...
   Он еще долго перечислял нам присутствующих в зале, называя по именам  и
сообщая подробности, о которых мы тотчас же забывали.  Только  принесенный
официантами ужин заставил его умолкнуть. Впрочем, неизвестно почему, вдруг
замолчали  все.  Странная  тишина  наступила  в  зале,  слышалось   только
позвякивание ножей и посуды. Я взглянул на Ирину. Она  ела  тоже  молча  и
как-то лениво, неохотно, полузакрыв глаза.
   - Что с тобой? - спросил я.
   - Спать хочется, - сказала она, подавляя зевок, - и голова болит. Я  не
буду ждать сладкого.
   Она поднялась и ушла. За ней встали и другие. Зернов помолчал и сказал,
что он, пожалуй, тоже пойдет: надо прочитать материалы к докладу.  Ушел  и
бельгиец. Вскоре ресторан совсем опустел, только официанты бродили кругом,
как сонные мухи.
   - Почему такое повальное бегство? - спросил я одного из них.
   - Непонятная  сонливость,  мсье.  А  вы  разве  ничего  не  чувствуете?
Говорят, атмосферное давление резко переменилось. Будет гроза, наверно.
   И он прошел, сонно передвигая ноги.
   - Ты не боишься грозы? - спросил я Мартина.
   - На земле нет, - засмеялся он.
   - Поглядим, что такое ночной Париж?
   - А что со светом? - вдруг спросил он.
   Свет действительно словно померк или, вернее, приобрел какой-то  мутный
красноватый оттенок.
   - Непонятно.
   - Красный туман в Сэнд-Сити. Читал письмо?
   - Думаешь, опять они? Чушь.
   - А вдруг спикировали?
   - Обязательно на Париж и обязательно на этот заштатный отель?
   - Кто знает? - вздохнул Мартин.
   - Пошли на улицу, - предложил я.
   Когда мы проходили мимо конторки  портье,  я  вдруг  заметил,  что  она
выглядела раньше как-то иначе. И все кругом  словно  переменилось:  другие
портьеры, абажур вместо люстры, зеркало, которого прежде не было. Я сказал
об этом Мартину; он равнодушно отмахнулся:
   - Не п