свое место под  тольдо.
Все были довольны, но довольнее других казалась Ласана.
     Ноги мои были сплошь исхлестаны, на  щеке  кровоточили  две  глубокие
царапины.  Рубцы на ногах тут же подсохли, а  вот  кровь  на  щеке  Ласана
несколько раз слизнула языком, и тогда царапины тоже стали подживать. Сидя
на земле и ощущая нежное дыхание склонившейся  сзади  Ласаны,  я  невольно
вспомнил, как несколько недель назад  она  спасала  мне  жизнь,  высасывая
змеиный яд из моей раны, и меня  вдруг  охватила  такая  нежность  к  этой
преданной женщине, что я едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия.
     Вскоре к нашему тольдо приблизилась группа индейцев  и  обратилась  к
старейшинам с вопросом, кто в племени будет шаманом вместо Карапаны.
     - Сразу после окончания мукуари, - ответил Манаури, - мы  соберем  на
совет всех жителей Кумаки и решим, кого хотим избрать шаманом.
     - Мы знаем, кого хотим избрать, - твердо заявили воины. - Арасибо.
     - Следует спросить мнение и  жителей  Серимы,  -  возразил  верховный
вождь.
     - В Сериме нет никого, кто был бы лучше Арасибо, - не уступали воины.
- Мы хотим Арасибо. Разве ты против него, Манаури?
     Индейцы,  разгоряченные  танцем,  проявляли  настойчивость.   Манаури
вопросительно взглянул на меня.
     - Разве нам обязательно нужен новый шаман? - спросил я  с  притворной
наивностью.
     - Обязательно, обязательно! - отвечали они, не представляя, как может
быть племя без шамана.
     - Нет, нам, людям из рода Белого Ягуара, мне кажется, шаман не нужен,
- заметил я.
     - О-ей, нашему роду не нужен! - Манаури чуть выпятил губы.
     Сидевшие вокруг нас вожди других родов  встретили  его  слова  хмуро,
усмотрев в них  стремление  как-то  выделиться,  а  Мабукули,  глава  рода
Черепахи, хотя и близкий друг Манаури, не выдержав, вспыхнул:
     - Ты, значит, считаешь, что другие роды хуже вашего?
     - Не хуже, Мабукули, но  у  нашего  больше  опыта.  Ты  ведь  знаешь,
сколько пришлось нам пережить испытаний в рабстве...
     - Это я знаю, - ворчливо согласился Мабукули.
     Манаури вновь взглянул на меня и спросил:
     - Что скажешь ты, Белый Ягуар?
     - Если шаман обязательно  должен  быть,  как  все  вы  считаете,  то,
конечно, лучше всего  Арасибо,  -  заявил  я,  ко  всеобщему  удовольствию
воинов.
     - Я тоже так думаю! - согласился Манаури.
     Индейцы, довольные, что желание их исполнилось, разбежались, и  скоро
вся Кумака знала, что Арасибо станет шаманом.
     Под тольдо воцарилось молчание.  На лице Манаури не читалось радости,
он был хмур и сосредоточен. Устремив взор на танцующих мукуари, мыслями он
был где-то далеко от  пальмовой  рощи.  Уже  теперь  вождь  предчувствовал
трудности, с какими ему предстоит столкнуться на  тернистом  пути  власти.
Склонясь ко мне, шепнул с нотой горечи в голосе:
     - Начинается.  Арасибо стал уже обрабатывать людей и склонять  их  на
свою сторону.
     - Арасибо останется преданным тебе, - заверил я его.
     - Надолго ли? - ответил он с горькой усмешкой в уголках губ.


                       В ДАЛЕКИЕ-ПРЕДАЛЕКИЕ ВРЕМЕНА

     Как  уже  упоминалось,  на  тех,  кто  наблюдал  за  танцем,  мукуари
производил ошеломляющее впечатление.  Человек словно  впадал  в  транс,  в
какое-то полусонное отупение - сладкое, но в то же время и мучительное.  Я
пытался постичь причину этого и подметил, что мукуари - это, помимо  всего
прочего, еще и  буйный  разгул  красок.  Маски  и  наряды  танцующих  были
изготовлены преимущественно из  птичьих  перьев.  И,  таким  образом,  все
богатство здешней природы сплелось тут в единый клубок, чаруя человеческий
взор и душу переливавшимся и сверкавшим перед  нами  неописуемым  радужным
великолепием красок.
     Я обратил на это внимание своих товарищей, не преминув едко заметить,
что из-за нечестивой души  подлого  Карапаны  погибло  столько  прекрасных
существ - лесных птиц, но, соглашаясь со мной,  старейшины  в  ответ  лишь
развели с вежливым огорчением руками в знак беспомощности, а  Уаки,  вождь
рода Аракангов, не то в шутку, не то всерьез проговорил:
     - Видишь ли, так уж назначено, что человек птицам враг.
     - Враг птицам? - удивился я.
     -  Да!  -  ответил  он  с  чуть  заметной  улыбкой.  -  Птицы  тяжело
провинились перед людьми.
     - Это что-то новое, Уаки.
     - Да, правда, это странная история.  Если хочешь  послушать,  я  тебе
расскажу.
     Он подсел ко мне поближе, долго тер рукой свой подбородок,  собираясь
с мыслями, потом стал рассказывать:
     - Наш род, как ты знаешь, происходит от птиц арара', ты видел арара и
не раз любовался их дивным оперением: это самый большой из наших попугаев,
перья у него пурпурные, как свежая кровь, а  крылья  голубые,  как  лазурь
самого синего неба.  Птица  нашего  рода  самая  смелая,  а  как  она  это
доказала, послушай!
     [' Речь идет о попугаях арара, или ара, два вида которых - красные  и
синие, обитают в лесах Южной Америки.  Это самые крупные попугаи  -  общая
длина их достигает 1 метра, в том числе длина хвоста - 58 сантиметров.]
     И Уаки рассказал мне следующее предание.
     В далекие-предалекие времена все было просто, все птицы были  серыми,
а люди считали себя одной семьей со зверями и птицами  и  жили  с  ними  в
братском согласии.  Зато у всех у них был  один  страшный  враг.  Это  был
огромный водяной змей, настоящий дракон, но с чудесной раскраской и ужасно
прожорливый.  Он выползал  из  водных  глубин  на  землю  и  чинил  жуткие
опустошения среди животных и людей, поголовно пожирая всех, кто  попадался
ему на пути.
     Наконец чаша терпения переполнилась, и родилась отчаянная мысль убить
чудовище.  Но это был, как уже говорилось, великан непомерной силы, и  кто
же мог бы отважиться первым напасть на  непобедимого  владыку.  В  награду
смельчаку предназначалась великолепная шкура змея,  но  всем  дорога  была
собственная шкура, и долгое время никто не решался.  Люди  поглядывали  на
зверей. звери - на птиц, каждый втайне рассчитывал на другого, и никто  не
осмеливался начать первым.  Стыдно было смотреть  на  такое  слабодушие  и
слушать всякие трусливые отговорки.
     Наконец  храбрый  попугай  арара  не  стерпел  позора   и    вызвался
добровольцем.
     - О арара! - льстиво заверещали орлы и грифы. - У тебя крепкий  клюв,
ты справишься лучше всех, ты герой!
     - Храбрый арара, - поспешили подхватить люди, - ты прославишь себя на
веки вечные!
     В нем разжигали честолюбие, превозносили его до небес,  восхваляли  и
прославляли, только бы он первым выступил против змея. Но он отправился бы
на бой и без того, ибо у него было мужественное сердце.
     Арара выбрал момент, когда чудовище  спало  не  слишком  глубоко  под
водой, взял в клюв стрелу, прикрепленную к концу длинной веревки, набрал в
легкие воздуха, нырнул и вонзил стрелу глубоко в тело дракона. Собравшиеся
на берегу стали изо всех сил тянуть веревку, вытащили змея на берег,  все,
как один, бросились на врага и убили его.
     Теперь змей лежал у их ног, переливаясь всеми цветами радуги,  словно
усеянный драгоценными камнями.  Все смотрели на него  жадными  глазами,  и
самыми жадными - люди.  Люди, забыв уговор, вознамерились  присвоить  себе
роскошную  кожу  змея,  а  когда  арара  потребовал  обещанную    награду,
набросились на него с криком:
     - Как ты, птица,  поднимешь  столь  тяжелую  кожу  громадного  зверя?
Оставь ее нам, сильным людям, а сам поди прочь.
     Но арара не собирался уступать.  Он призвал на  помощь  много  других
птиц: всем вместе им удалось перенести добычу в укромное место. Их громкие
угрозы и проклятия провожали взбешенных людей.
     У всех  птиц,  как  известно,  до  той  поры  было  одинаковое  серое
оперение.  Добыв кожу змея, они разрезали ее на мелкие кусочки,  и  каждое
семейство по справедливости  получило  один  или  несколько  кусочков  для
нарядов.  Поэтому теперь у птиц цветные перья, а самые красивые - у арары,
ибо храбрая птица получила, конечно, самые красивые куски кожи.
     Но злые люди не забыли своей обиды и долго мстили  птицам,  преследуя
их на каждом шагу.  И  даже  теперь,  когда  чувство  мести  забыто,  люди
постоянно охотятся на птиц и, едва завидя их,  сразу  думают,  как  бы  их
добыть.
     - Так вот,  -  закончил  Уаки,  указывая  на  сотни  цветных  перьев,
украшавших маски танцоров, - перед взором твоим  отзвуки  давних  событий,
событий героических и печальных, Белый Ягуар. У птиц пестрые перья, а люди
жестоко убивают птиц, и даже мы,  люди  из  рода  Арара,  не  в  силах  их
остановить...
     Уаки умел рассказывать, и  все  под  навесом  тольдо  слушали  его  с
интересом, хотя наверняка старое  предание  было  им  знакомо.  Едва  Уаки
закончил, наступило всеобщее оживление.
     Манаури, лукаво и как бы хитровато взглянув  на  меня  и  на  Ласану,
проговорил:
     - А теперь я расскажу вам одну историю. Слушайте.
     ...Великий охотник, прародитель племени араваков Маканауро однажды  с
гневом обнаружил,  что  один  наглый  гриф  повадился  таскать  добычу  из
расставленных им силков.  Охотник решил покарать разбойника и  затаился  в
кустах.  Когда гриф, как обычно, прилетел на приманку -  это  был  молодой
королевский гриф - Маканауро выскочил из укрытия и поймал его. Наверно, от
прикосновения человеческой руки  птица  вдруг  превратилась  в  прекрасную
веселую девушку.
     Обрадованный охотник взял пленницу к себе и сделал своей  женой.  Они
сильно друг друга полюбили и жили счастливо.  Но хотя Маканауро чувствовал
себя как в раю, с течением времени его все сильнее стала  мучить  совесть,
что он живет с женой без согласия ее родителей - вот как тогда уже чтили у
араваков родовые обычаи и нравы! А поскольку и ее охватила  великая  тоска
но своим родственникам, однажды они вдвоем отправились в ее родные края.
     У молодой жены охотника была только  мать  -  грозная  повелительница
всех королевских грифов и  звали  ее  Акату.  Маканауро,  принятому  в  ее
владениях не очень любезно,  пришлось  тяжко  трудиться,  чтобы  завоевать
расположение тещи.  Он приносил из леса  столько  добычи,  что  все  грифы
объедались, без конца пируя за его счет. Но все напрасно - Акату во что бы
то ни стало хотелось  избавиться  от  немилого  ей  зятя,  и  поэтому  она
повелела  ему  исполнить  несколько  непосильных  для  простого   человека
заданий.  Однако Маканауро был не просто охотником, а  к  тому  же  еще  и
шаманом.  И вот когда ему велели принести воду  из  реки  в  корзине,  ему
помогли лесные муравьи: они залепили отверстия в корзине глиной, и вода не
вытекала.  Затем ему приказали вырубить участок леса за такой срок, что  и
впятером не справиться. На этот раз ему помогли разные лесные твари: жуки,
ежи, дятлы, грызуны - и задание он выполнил.
     Наконец Акату приказала  ему  вырезать  из  дерева  точную  копию  ее
головы, а сделать это было невозможно. поскольку она лежала, не вставая, в
гамаке и все время скрывала голову под циновкой.  Тогда друзья охотника  -
муравьи стали нещадно кусать ее тело.  Не выдержав, она откинула  циновку,
он увидел ее лицо и вырезал его из дерева.
     Он выполнял все обязанности, какие Акату на  него  возлагала  как  на
зятя, и делал это охотно, зная, что теща имеет  право  требовать  от  него
выкупа за дочь.  Но Акату, хотя и не могла не отдать ему дочь, не хотела с
этим смириться и решила его убить.  Грифы хитростью  заманили  охотника  в
ловушку, чтобы там его заклевать.  Лишь благодаря тому,  что  в  последнюю
минуту Маканауро превратился  в  муху  и  незаметно  улетел,  ему  удалось
спастись.
     - А прекрасная жена последовала за ним? - спросил я.
     - Нет, - ответил Манаури, - он лишился  ее.  Это  очень  поучительная
история - она ясно говорит: жених нес раньше большую ответственность, да и
у нас теперь тоже несет перед родителями невесты... или перед старейшинами
ее племени, - добавил он, лукаво подмигнув.
     Я уж и без последнего намека понял  скрытый  смысл  легенды:  с  меня
причитается старейшинам дар за Ласану.  Но какой? Что было у меня ценного?
Взгляд мой упал на серебряный, украшенный драгоценными  камнями  пистолет,
заткнутый за пояс. Я вынул его и, протягивая Манаури, сказал:
     - Прошу тебя, возьми! Более ценной и любимой вещи у  меня  нет.  Я  с
радостью даю его тебе!
     Вожди даже языками прищелкнули от удивления: пистолет  был  подлинным
шедевром оружейного искусства и представлял собой большую ценность.
     Манаури и сам опешил, игривая его улыбка исчезла, на лице  отразилась
озабоченность.  Он отшатнулся от  пистолета  чуть  ли  не  со  страхом  во
взгляде.
     - Пусть отсохнет у меня рука, - воскликнул он, - если я возьму это!
     - А как же принятый у араваков долг жениха? - возразил я упрямо.
     Манаури выпрямился. Лицо его выражало гордость, укор и волнение.
     - Ты давно его выполнил, - произнес он строго, - и притом с избытком.
Ты дал аравакам в сто раз больше, чем стоит этот дорогой пистолет.
     - Ты так считаешь? - рассмеялся я.
     - Ты подарил нам дружбу!
     - И мудрый совет, и сильную руку  вождя!  -  поспешил  не  без  лести
добавить Канауро.
     - Не ты наш должник, а мы твои! - поддержал их Мабукули.
     - Вы еще скажете, - пошутил я, - что одной девушки для меня мало.
     - Если хочешь знать, мало! - живо согласился Манаури.
     - Но, но! - запротестовала Ласана. - Ты верховный вождь,  а  болтаешь
глупости...
     Мы все рассмеялись, нам было хорошо вместе и весело; пистолет я сунул
обратно за пояс.
     Уаки, глава рода Арара, жестом попросил слова, а когда все обернулись
к нему, смерил Манаури ехидным взглядом и произнес:
     -  Все  хорошо  говорил  Манаури,  но  история  женитьбы    Маканауро
закончилась не совсем так, как рассказал нам вождь...
     - Значит, охотник не превратился в муху и не спасся?
     - Нет, превратился и спасся. Но ты скрыл от нас важную вещь!
     - Ну скажи, Уаки, что я скрыл от вас?
     - Предание гласит, что прекрасная  жена  охотника  вероломно  предала
его, подчинилась матери и вместе с другими грифами хотела его убить. Разве
было не так?
     - Правда, так, так, - признался Манаури.
     - Вот подлая змея, если прежде она и впрямь его  любила!  -  полушутя
выразил я возмущение. - Вот, значит, какие у вас женщины!
     - Бывают и такие! - расхохотались вожди, и под  нашим  навесом  вновь
воцарилось веселое оживление.
     Ласана поначалу не промолвила ни слова - казалось, ее оскорбили  злые
шутки, и лишь потом, когда шум немного утих, схватила меня ласково за руку
и проговорила достаточно громко, чтобы ее слышали вожди:
     - Ты, Ян, их не слушай, это болтливые жабы, у  них  пустой  и  глупый
язык.  Они рассказывали тебе предания,  выдуманные  такими  же,  как  они,
бездельниками, в них нет правды! Я могу тебе рассказать не одно предание о
верных до гроба женах и о такой любви, какая холодным жабам и не снилась.
     Вожди встретили ее брань с  добродушной  снисходительностью  и  стали
сами уговаривать Ласану рассказать что-нибудь интересное.
     - Хочешь послушать предание о дочери шамана, полюбившей  охотника?  -
обратилась она ко мне.
     - Конечно.
     И она начала своим звучным, глубоким голосом:
     - У Ваваи, совсем юной дочери шамана, почти еще девочки, было горячее
сердце.  И вот она полюбила молодого храброго охотника. Но была она  столь
стыдлива, что не могла ему открыться в своей любви,  а  он  ни  о  чем  не
догадывался.  У девочек быстро вспыхивает чувство и быстро угасает, но  не
такой была Вавая. Чем больше проходило времени, тем сильнее становилось ее
чувство. Терзавшая ее тоска по милому становилась порой столь невыносимой,
что в голову девушке стали приходить безумные мысли.  В конце концов, не в
силах  выдержать  разлуку  и  стремясь  постоянно  видеть    любимого    и
прислуживать  ему,  Вавая  решилась  на  отчаянный  шаг:  она    попросила
отца-шамана превратить ее в собаку, чтобы постоянно сопровождать охотника.
Отец отругал ее и отказался выполнить просьбу, но спустя  какое-то  время,
заметив, как она чахнет от тоски, он уступил и превратил ее в собаку.
     В своре охотника она была самой понятливой из всех псов  и  мгновенно
угадывала все мысли и желания хозяина,  который  очень  полюбил  смышленое
животное и охотно  его  ласкал.  Когда  охотник,  возвратившись  с  охоты,
отдыхал в своей хижине,  собака  клала  голову  на  его  колени  и  часами
смотрела  ему  в  глаза.  Страдала  она  лишь  одним  недостатком:    была
своенравной, обрела странные привычки и почти всегда перед концом охоты на
несколько часов убегала от охотника, бесследно исчезая в чаще.
     В лесу, где на каждом шагу всякие духи, случаются  разные  чудеса,  и
такие же чудеса стали происходить в хижине охотника.  Когда он возвращался
из леса, хижина его оказывалась чисто подметенной, очаг горящим, а лепешки
из маниоки свежеиспеченными и даже еще горячими.  Тут же вскоре появлялась
собака, и, хотя охотник вытянул ее пару раз хлыстом за  непослушание,  она
лишь радостно взвизгивала и ласкалась.
     Поначалу охотник приписывал порядок в хижине добрым духам,  но  потом
все это стало казаться ему странным, и он решил докопаться  до  истины.  И
вот однажды он вернулся с охоты намного раньше, чем обычно,  и,  осторожно
подкравшись, услышал в хижине какую-то возню.  Заглянув через щель внутрь,
он увидел там юную девушку, разжигающую очаг, а  на  стене  шкуру  любимой
собаки.  Охотник сразу все понял, мгновенно вбежал  в  хижину,  сорвал  со
стены шкуру и бросил ее в огонь.  Девушка  не  могла  больше  вернуться  в
прежнее состояние и оказалась в руках охотника. Он обнял ее и взял в жены.
Жили они, - закончила  Ласана  рассказ,  обводя  вождей  многозначительным
взглядом, - жили они долго  и  до  конца  дней  своих  были  неразлучны  и
счастливы.
     - О-ей, о-ей! - снисходительно соглашались вожди. - Наверно,  есть  и
такие девушки.
     - Наверняка есть такие девушки! - отрезала Ласана.
     Тем временем день, все  еще  шумный  от  людского  гомона  и  грохота
барабанов, близился к исходу.  Все алело в лучах заходящего  солнца,  тени
вытягивались, в лесной чаще уже сгущался сумрак.  Но оживление и  в  самом
поселке, и в роще, под пальмами бурити, не  спадало,  повсюду  раздавались
крики, бегали и резвились дети.
     Бежал и молодой индеец, быстроногий охотник.  Бежал к нашему  тольдо.
Еще звучал в ушах голос Ласаны, еще стоял перед глазами образ  счастливого
охотника и его возлюбленной, и оттого на  миг  -  о  игра  воображения!  -
бегущий юноша представился нам героем из предания. Но лишь на миг.
     В следующую минуту индеец был рядом.  От быстрого бега глаза  у  него
округлились, в них застыл испуг. Задыхаясь, он едва смог вымолвить:
     - Там акавои! - и показал рукой на противоположную сторону озера.
     - Ты что болтаешь? - чуть слышно выдохнул из себя Манаури.
     - Акавои... пришли!
     Если бы земля вдруг разверзлась у нас под ногами, это не произвело бы
большего  впечатления.  Мы  словно  окаменели  и  продолжали  сидеть   как
вкопанные.
     - Где, ты говоришь, они? - первым опомнился я.
     - Там, на берегу озера... Сейчас уже, наверно, переплывают сюда.
     - Сколько их?
     - Восемь!
     - А откуда ты знаешь, что это акавои?
     - Я был у озера, когда они вышли из леса. Они говорили со мной.
     - Ты от них убежал?
     - Хотел убежать, но  они  меня  поймали.  Ничего  мне  не  сделали...
Сказали, что хотят прийти в Кумаку...
     - Сколько их было, говоришь?
     - Восемь.
     - Не больше?
     - Не знаю. Больше я не видел...
     Внезапно вырванный из благостного состояния духа,  я  вдруг  испытал,
казалось бы, совсем идиотское чувстве:  чувство  облегчения,  что  наконец
после стольких месяцев напряженного ожидания гром  грянул,  гроза  пришла.
Акавои явились.
     Все вожди обратили свои взоры на  меня,  в