- И я хочу шпагу! - поспешил за ним Пирокай.
     - И я!.. И я!.. - послышалось со всех сторон.
     Видно, испанские шпаги со времени нашей бытности у варраулов вошли  в
моду на берегах Ориноко.  К сожалению, лишних шпаг у нас оставалось  всего
две, и получили их Конесо и Пирокай.  Остальным пришлось  довольствоваться
разными  тряпками,  одеждой,  несколько  кафтанов  украсили  плечи  лучших
воинов.  Глаза  шамана  хищно  горели,  но  и  он  получил  свое:  богатую
капитанскую шляпу с великолепным страусовым пером.
     Старейшин буквально обуяло безумство алчности.  Они теребили нас и  с
чисто детской настойчивостью требовали что-нибудь подарить,  и  притом  не
одну вещь, а сразу много.
     - Дай мне мушкет, - наступал на меня Конесо.
     - И мне тоже! - тут же не отставал от него Пирокай.
     - Ружей пока не дам! - ответил я. - Они сейчас нужны мне  самому.  Вы
получите их, но потом.
     Страсти понемногу улеглись.
     День кончался.  Было еще  светло,  хотя  солнце  за  туманной  дымкой
клонилось уже к западу.
     Итак, утомительное наше путешествие  привело  нас,  или,  по  крайней
мере, моих товарищей, к цели: мы были  у  своих.  Страстная  мечта  многих
месяцев, да что там! - долгих лет осуществилась полностью и  самым  лучшим
образом.  Удалось успешно преодолеть и последнюю преграду -  неприязнь  со
стороны предубежденных  старейшин,  обезоружить  их  искренностью,  ну  и,
конечно, дарами.
     Очнулся я от устремленного на меня напряженного  взгляда  шамана.  Он
смотрел изучающе, с недоброй иронической усмешкой на холодных  губах.  Как
только взгляды наши  встретились,  жестокость,  написанная  на  его  лице,
тотчас же смягчилась и пропала.  Шаман жестами  спросил,  не  желаю  ли  я
покурить его трубку. Я дал понять, что не возражаю.
     - Не бери его трубку в рот! - услышал я за собой испуганный шепот.
     Это остерегал меня хромой Арасибо, сидевший на земле за моей  спиной.
Никто, кроме меня, его не слышал.  Но он говорил по-аравакски, и я  сделал
вид, что не понял предостережения.  Я взял трубку из рук Карапаны,  вложил
ее в рот и сделал  глубокую  затяжку.  В  тот  же  миг,  содрогнувшись,  я
убедился в правоте предостережения, но было поздно.  В  трубке  содержался
какой-то  яд.  Сквозь  табачный  дым  явственно   пробивался    незнакомый
кисловатый привкус.  Голова у меня закружилась,  фигура  Карапаны  поплыла
перед глазами,  и  я  едва  не  потерял  сознание.  Все  это  произошло  с
молниеносной быстротой.  Недомогание длилось  всего  несколько  секунд,  а
когда сознание ко мне вернулось, шаман все так же с издевкой усмехался.
     В голове у меня еще шумело,  но  и  эти  неприятные  ощущения  вскоре
исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов.
     Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку  и  сам
затянулся из нее раз, второй, третий,  глубоко  вдыхая  и  затем  выпуская
густые клубы дыма.  Я наблюдал за ним с  пристальным  вниманием:  ни  одно
малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке
не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у  него  ни
единого признака недомогания.  Яд на него либо не действовал, либо - и это
казалось наиболее вероятным - его вообще не было в дыме, когда он курил, и
я не мог найти этому объяснения.
     Карапана,  заметив  мое  недоумение,  удовлетворенно  захихикал  и  с
издевкой произнес:
     - Кажется мне, табак наш пришелся тебе не по вкусу!
     Я встал.  Ноги у меня еще дрожали. Наклонившись над шаманом и  сурово
нахмурив брови, я сжал кулак и процедил сквозь зубы:
     - Не советую тебе, Карапана, найти во  мне  недруга!  И  глупые  свои
шуточки со мной ты оставь!
     Слова эти, переведенные Арнаком, Карапана пропустил мимо ушей, словно
не поняв их смысла и считая  все  происшедшее  просто  удачной  шуткой.  В
глазах его светилось  немое  торжество,  торжество  и  издевка,  когда  он
елейным голосом, с показным сочувствием и как бы оправдываясь, проговорил:
     - Да, не на пользу тебе наш табак. Белый Ягуар, не на пользу!
     Все это  происшествие,  несомненно,  призвано  было  служить  скрытым
предостережением, и я отлично это понимал.  Итак, ослаблять бдительность и
благодушествовать в этой обстановке с моей стороны было бы непростительным
легкомыслием.


                            КОНЕСО ТОЧИТ ЗУБЫ

     Яд, данный мне колдуном, не повлек за собой каких-либо особых бед,  и
спустя полчаса я совершенно пришел в себя. Когда мы остались одни, Арасибо
через Арнака объяснил мне уловку шамана. Его бамбуковая трубка разделялась
деревянной пластинкой на две изолированные друг от друга  части.  В  одной
находился обычный табак, а в другой - табак с ядом, вероятно,  с  какой-то
ядовитой травой.  Там, где трубку держат, незаметно  можно  было  надавить
бамбук пальцем, закрыть отверстие с отравой и спокойно  втягивать  дым  из
другой трубки с обычным табаком.  Не знающий этого  вдыхал  дым  сразу  из
обеих трубок и, одурманенный, терял сознание.
     - А это сильный яд? - спросил я.
     - Еще как! - убежденно проговорил Арасибо. - Если  принять  его  чуть
больше, человека уже не спасешь.
     - Откуда ты, брат, все это знаешь? - взглянул я  на  Арасибо  не  без
тени удивления.
     Охотник, явно польщенный, в улыбке растянул рот до ушей.
     -  Я  подглядывал  за  ним,  подсматривал  потихоньку,  учился    его
колдовству и хитростям...
     - Поэтому они и не любят Арасибо, - вставил Арнак.
     - Карапана и Конесо?
     - Да. Будь их воля, они удушили бы его...
     Хижина, выделенная мне главным вождем для жилья, находилась на берегу
реки в полумиле от резиденции Конесо, а в двух десятках шагов от нее стоял
шалаш, в котором должен был пока жить Манаури.
     Между Серимой и  этим  нашим  новым  поселением  протянулась,  словно
пограничная полоса, небольшая роща, закрывшая нам вид на Сериму.  Когда на
следующий  день  утром,  после  ночи,  проведенной  на  палубе  шхуны,   я
направился  в  свою  хижину,  первым,  что  бросилось  мне  в  глаза,  был
человеческий череп, венчавший небольшой холмик у стены. Это пугало скалило
зубы навстречу входящим. Я содрогнулся при виде жуткого зрелища и поспешил
позвать своих друзей.  Охваченные ужасом, они сначала  остолбенели,  потом
энергично закивали головами.
     - Здесь умер человек, - объяснил мне Арнак, -  а  это  его  могила  и
череп. Карибы хоронят умерших в хижинах, где они жили.
     - Ты говоришь, карибы? Разве это хижина не араваков?
     - Нет, это старая хижина, и,  вероятно,  здесь  жила  какая-то  семья
карибов. В такой хижине не смеет жить никто, кроме духа умершего.
     - Почему же тогда Конесо велит мне здесь жить? - удивился я.
     - Возможно, он думает, - сказал Арнак, -  что  этот  обычай  касается
только нас и не относится к тебе, белолицему...
     - Не верю! - буркнул Манаури.
     Посовещавшись, мы единодушно решили, что в - хижине с могилой я  жить
не стану.  Пребывание в хижине, где жил покойник, мало  мне  улыбалось,  а
главное - могло восстановить против меня, как  против  святотатца,  многих
индейцев.
     Временно я разместился в шалаше Манаури, а мои  соратники  вместе  со
мной и многими добровольцами из числа туземцев не мешкая тут же  принялись
возводить для меня новое жилище.  Среди всеобщей радости и. веселья работа
шла споро, и уже к полудню возвышалось  строение  разве  что  чуть  похуже
резиденции самого Конесо.  Прочная пальмовая крыша, три бамбуковых стены и
четвертая, хотя и частично открытая, но с широким навесом надежно защищали
от бурь и ливней.  Хижина, а точнее -  просторный  шалаш,  была  настолько
вместительна, что я предложил поселиться в ней вместе  со  мной  Арнаку  и
Вагуре, неразлучным моим друзьям.
     Остальные наши  товарищи,  не  теряя  времени,  тоже  сооружали  себе
хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все  вместе  -  одну
подле другой.  Как видно, род наш намерен был и впредь  держаться  сообща.
Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин,  словно  в  зеркале,
отражались личные чувства, симпатии  и  привязанности:  негры  построились
вокруг хижины Манаури, словно  личная  гвардия  вождя;  Арасибо  предпочел
место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по  другую  сторону,  тоже
поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком.
     Под  вечер  нас  посетил  Конесо,  пришедший  посмотреть,   как    мы
разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу
хижины  с  могилой,  дав  недвусмысленно  понять,  что  характер  у   меня
вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я  не  всегда
склонен оставлять безнаказанными.
     - Обиды? - сказал он с деланным  удивлением.  -  В  этом  нет  ничего
обидного.
     - А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка?
     - Верно, ловушка, - плутовато согласился Конесо, и его мясистые  губы
сложились в какое-то подобие улыбки, - но не вероломная.  Это была  просто
проверка твоих сил!
     - Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить  в  хижину-табу,  -
стал укорять я его.
     - Ты удивлен? - Губы вождя все еще улыбались, но раскосые  глаза  его
смотрели холодно и настороженно.
     - Да, удивлен: разве я не гость ваш?
     - Ты наш гость.  Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты,
говорят,  обладаешь  таинственной  силой,  и  мы  хотим  подвергнуть    ее
испытанию.
     - Для этого вы сунули мне яд?
     - Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем.  И  знаем,  что  дух
мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх.
     - В этом ты ошибаешься, Конесо!
     - Разве ты не бежал из хижины-табу?
     - Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить!
     -  О-ей!  -  На  одутловатом  лице  Конесо  отразилась   недоверчивая
глумливость.
     - Я чту ваши обычаи и обряды! - продолжал я многозначительно. - Я  не
хочу осквернять жилища мертвого! И это все!
     Однако сомнение в его глазах не угасло, и  он  в  упор  бесцеремонным
взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы.
     - Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя...
     - Это выдумки.
     - А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда?
     - Глупости! - не на шутку вскипел я. - Я такой  же  смертный,  как  и
всякий другой...
     Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда  и,  как  видно,  не
очень-то мне верил.  Голова его как-то недоверчиво  склонилась  и  странно
подергивалась.
     - Не станешь же ты отрицать, что  у  тебя  есть  нечто,  чего  нет  в
других?
     - Не стану! - живо откликнулся я.
     - А, вот видишь!
     Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл:
     - Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто - мой  большой  опыт!  Я
повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня -
и у этих последних я больше всего научился.  Научился, слышишь? В  этом  и
кроется вся моя тайна...
     Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от  реки  к  своему  шалашу  с
большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо
округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом.
     - Ты здесь? - спросил он удивленно.
     - Здесь! - коротко ответила она и пошла дальше,  не  обращая  на  нас
внимания.
     - Стой! Ласана! - окликнул он. - Я что-то тебе скажу! Твое  место  не
здесь!
     - А где? - обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг.
     - Твое место в моем доме! - объявил он. - Ступай туда сейчас  же!  Не
медли!
     Ласана окинула его не  слишком  приветливым  взглядом,  но  и  страха
своего скрыть полностью не смогла.
     - Что это пришло тебе в голову? - фыркнула она.
     - Не спорь, женщина! Покорись и ступай!
     - Не пойду! - отказалась она твердо. - Я  принадлежу  к  роду  Белого
Ягуара, и здесь мое место, да, здесь!
     - Нет, пойдешь! - крикнул Конесо резко. - Марш! Живо!
     Сопротивление Ласаны разъярило его.  Как видно, эта женщина  пришлась
ему по вкусу, и он вовсю точил на нее зубы.
     - Погоди, Конесо! - вмешался я миролюбиво и придержал его за руку.  -
Давай поговорим спокойно, по-человечески! У араваков  женщины  имеют  свои
права и не являются рабынями мужчин, так мне говорили!
     - Ну и что? Что из этого? - вскинулся вождь.
     - Значит, она вправе поступить как ей нравится!
     - Не совсем! Она еще молода, мужа потеряла, у  нее  ребенок,  значит,
она нуждается в защите. Племя возьмет ее под защиту...
     - У нее уже есть защитник! - возразил я.
     - Кто?
     - Я.
     Конесо вызывающе прищурил глаза.
     - Ты хочешь сказать - она твоя жена? А я знаю, что это не так!
     - Да, не так, но я взял ее под свою защиту, а это почти то же самое.
     - Разве она хотела твоей защиты?
     - Хотела! - Ласана проговорила это громко и  так  тряхнула  при  этом
головой, что ее черные волосы рассыпались по плечам. - И дальше хочу!
     Мы были не  одни.  Помимо  Арнака,  эту  сцену  наблюдало  с  десяток
индейцев из нашей группы и несколько других  местных  араваков.  Последних
особенно возмутили наглые притязания Конесо. Вождь заметил это, сбавил тон
и предпочел отступить.
     - Ладно, но мы еще встретимся! - пробурчал он себе под  нос  и  хотел
уйти.
     - Постой, Конесо! - остановил я  его.  -  Этот  вопрос  ясен.  Ласана
останется со мной, но сказанное тобой неясно и непонятно!
     - О чем ты говоришь?
     - Ты строить нам разные козни, а  ты  ведь  привял  наши  подарки,  и
шпагу, и другие... Разве этого мало?
     - А может, и мало! - засмеялся он вызывающе.
     - Одного не понимаю, - продолжал я. - Где-то  там,  на  юге,  грозные
акавои готовятся, судя по всему, идти против вас сюда, на Ориноко, войной,
а вы, вместо того чтобы собрать все свои силы и дух,  подрываете  их,  как
безумные слепцы, сеете в племени скандалы и раздоры,  навлекаете  на  себя
бурю, а на всех нас - несчастья...
     - Кто сеет?! - воскликнул Конесо, будто услышав веселую шутку.  -  Мы
сеем?! Мы навлекаем несчастья? Мы порождаем раздоры?
     - А кто же?
     - Это вы! Пока вас здесь не было, никто не нарушал у  нас  мира.  Кто
лишил племя покоя? Вы своим приходом! Это вы во всем виноваты!
     Так, перевернув все с ног на голову и  всячески  нас  понося,  Конесо
удалился, еще более обострив обстановку. Кое-какие горячие головы из числа
моих друзей стали было предлагать даже покинуть  Сериму  и  основать  свое
селение на берегу Итамаки на несколько миль выше негостеприимной  деревни,
но большинство, и в том числе Манаури,  этому  воспротивились,  веря,  что
недоброжелательность старейшин  постепенно  рассеется  и  все  само  собой
образуется.


                            ДИКОВИНЫ ДЖУНГЛЕЙ

     Все последующие дни мы проводили в  праздности.  Еды  у  нас  было  в
изобилии, поскольку жители Серимы, за  два  года  неплохо  обосновавшиеся,
щедро делились с нами своими запасами и  даже  разрешили  собирать  на  их
полях созревший урожай.  Основу нашей  пищи  составляли  клубни  растения,
называемого индейцами маниокой, из  которых  сначала  надо  было  выжимать
несъедобный сок, а затем уж варить и  есть.  Прекрасно  разнообразили  наш
стол  всевозможные  фрукты,  как  выращиваемые  вблизи  жилища,   так    и
дикорастущие, но прежде всего, конечно, рыба, кишмя кишевшая в реке и чуть
ли не в каждой луже.  Кроме того, не было у нас недостатка, естественно, п
в разного рода лесной дичи, начиная от диких кабанов и кончая  гусеницами,
гнездившимися в трухлявых пнях.
     Спустя несколько дней  люди  нашей  группы  втянулись  в  ритм  жизни
индейской деревни.  Праздность была им несвойственна.  Одни  отыскивали  в
джунглях участки, пригодные для  корчевки  и  распашки  под  поля,  другие
отправлялись на реку ловить рыбу, используя при  этом  либо  удочки,  либо
верши, либо стрелы и луки, а то даже перегораживая течение и применяя яды.
Третьи шли в лес за фруктами или на охоту.  К этим последним присоединялся
и я, безмерно довольный, что оказался наконец в своей стихии.
     Шхуну мы подвели к самому поселку и  поставили  на  якорь,  у  берега
прямо против моей хижины.  Важно было иметь ее всегда под рукой и на виду,
поскольку в трюмах судна мы хранили все наши запасы и  трофеи,  добытые  у
испанцев.
     Опасность,  грозившая  нам  со  стороны  акавоев,  не   давала    мне
возможности почивать на лаврах, и я часто проводил занятия по стрельбе  из
ружей.  Подопечные мои занимались охотно, радуя мое  сердце  успехами,  и,
когда обрели необходимую сноровку, я разрешил им брать ружья на  охоту.  В
лесу индейцы лучше управлялись с луками и стрелами,  чем  с  огнестрельным
оружием,  но,  несмотря  на  это,  охотно  брали  и  ружья,  с   гордостью
перекидывая их через  плечо.  Они  считали,  что  это  придает  им  больше
воинственности и солидности.
     В минуты, свободные от вылазок в лес и на реку,  мы  не  пренебрегали
занятиями и с другими видами оружия, такими,  как  лук,  копья,  палицы  и
дотоле неведомая мне  "воздуходувка"  -  бамбуковая  трубка  восьми-девяти
футов в длину, из которой с силой выдувались небольшие отравленные стрелы,
летевшие на значительное расстояние.  Всех нас охватил азарт соревнования,
и некоторые стрелки добились поразительного мастерства.
     Конесо и пособник его Пирокай с самого начала пытались расколоть нашу
группу, сманивая людей всяческими посулами, но добились они немногого.
     Все  их  старания,  кроме  двух  случаев  с  душами    неустойчивыми,
окончились неудачей.  Наши  люди  хотели  жить  вместе,  чувствовали  себя
поистине  одним  племенем,  единой  семьей.   Их    изобретательность    и
предприимчивость оказывали магическое влияние и на многих жителей  Серимы.
Не приходилось удивляться, что близкие родственники членов племени  Белого
Ягуара перебрались к нам и  поселились  в.  наших  шалашах.  Но  и  другие
индейцы, не состоявшие в родстве, также тянулись к нам.  Они искали  нашей
дружбы, порой совета, а то и просто  задушевной  беседы  и  вообще  охотно
поселились бы поблизости от наших костров.  Но  Манаури  решительно  этому
противился, стремясь не разжигать зависти старейшин, и без того  глядевших
на нас косо.
     Охотиться в лес мы ходили по двое или по  трое;  я,  как  правило,  с
Арнаком или Вагурой, а порой и с  Ласаной,  особенно  после  того,  как  в
хижину к ней переселилась  ее  мать.  Лишь  теперь  я  по-настоящему  стал
ощущать неописуемую, просто ошеломляющую прелесть окружающего нас леса.  В
северных лесах моей родины множество всяких деревьев, но в какое сравнение
это могло  идти  с  буйной  пышностью,  со  сказочным  богатством  здешней
растительности? В вирджинских лесах  немало  непроходимых  чащ,  но  разве
сравнить  их  со  здешними  чащобами,  с  буйным  неистовством  зелени,  с
невообразимым хаосом неукротимых ветвей,  листьев,  лиан,  колючек,  среди
которых трудно ступить шаг, где все сковывает человека, гнетет его тело  и
даже мысль его и душу? На первый взгляд безумный,  ошеломляющий  хаос,  но
стоит опытному охотнику всмотреться пристальней, и в кажущемся  беспорядке
он начинает примечать мудрость природы, разумные закономерности ее  бытия,
начинает постигать  дикую  ее  красу,  и  более  того  -  находить  в  ней
пленительную терпкую прелесть.  И в то же время никогда не ведомо, чем для
человека станет непроглядная чаща: добрым другом или коварным врагом.
     Кроме ягуара, на охотника могли выскочить тут и другие хищные  кошки,
из которых одну, сплошь желтую, как лев, называют пумой.  Могли попасть на
мушку в густых лесах и олени-мазамы, и дикие свиньи-пекари, а  по  берегам
рек водосвинки и тапиры - могучие животные  с  прочным,  как  щит,  кожным
покровом и удлиненным, словно у  диковинного  слона,  носом,  и,  конечно,
бесчисленные стада всевозможных обезьян.  Мог здесь  охотник  встретить  и
броненосца - животное, сплошь покрытое панцирными щитками, и