оей неожиданно обнаруженной родне по-другому.
Спросил, что-то быстро прикинув в уме:
     - Как думаешь, узнает он тебя, если в гости придешь?
     - Откуда! И видел-то один раз, когда я был совсем еще маленьким.
     - Придется установить, не занимается ли купец барышничеством и теперь.
     - А  надо  ли?  -  вставил  присутствовавший  при  разговоре  начальник
оперативной  части  Дмитрий  Андреевич  Сычиков.   -   Если  занимается,  то
чем-нибудь мелким. Какая от этого нашим кожевникам польза? Вот если сумел из
своих старых запасов сырье сохранить, тогда - да.
     - Что же ты предлагаешь?
     - Единственное:  неожиданный обыск. Не станет он прятать добро по чужим
дворам, у самого, небось, тайников хватает.
     - Пожалуй,  ты  прав,  -  согласился  Янкин.  И,  повернувшись ко  мне,
спросил: - Не жалко обидеть родного дядю?
     - Ну что вы, - смутился я, - если надо...
     - Тогда и займись этим прасолом.  А вы, товарищ Сычиков, предварительно
хорошенько проинструктируйте парня, чтобы случайно дров не наломал.
     Он часто так разговаривал: в товарищеских беседах на "ты", в служебной,
официальной обстановке на  "вы".  И  это  сближало нас  с  председателем ЧК,
делало его каждому доступным.
     С  начальником оперативной части мы просидели довольно долго.  Я шел на
свою   первую   самостоятельную   операцию,    и    он    счел   необходимым
проинструктировать меня, предусмотреть мои действия при обыске.
     - Главное, - говорил Сычиков, - не забывай об основном правиле чекиста:
спокойствие,   выдержка,  вежливость.  Будет  упрямиться,  не  захочет  тебе
отвечать,  ты сорок раз повтори свой вопрос,  не повышая голоса,  - ответит!
Или  ругаться начнет,  уразумев,  что  влип,  что  терять ему больше нечего,
последними словами будет честить тебя, продолжай выполнять то, зачем пришел.
Понятно, о чем говорю?
     - Все ясно.
     - Давай дальше.  Пришел ты к своему дядюшке, привел понятых, нашел и по
всем правилам изъял эти самые припрятанные шкуры. И на этом конец?
     - А что?
     - А  то,  что там кроме шкур может быть припрятано и  золото,  и другие
немалые ценности, нахапанные до революции и подлежащие обязательному изъятию
в доход государства. Ты только о главной своей цели думаешь, о шкурах: нашел
их,  и  рад-радешенек!  Кончишь обыск,  уйдешь,  а  хозяин тут же перепрячет
провороненное тобой  добро  в  другое  место.  Или  дружкам-сообщникам своим
переправит.  Придешь в  другой раз -  как в  воду кануло,  нету!  Хозяина ты
спугнул, а он оказался хитрее.
     Напоследок начальник оперативной части похлопал меня по плечу:
     - Будешь действовать с  умом -  справишься!  Не святые горшки обжигают:
каждый из нас,  чекистов, один раз в жизни ходил впервые. Действуй правильно
и без горячки - не промахнешься.
     Я,  конечно,  и сам понимал это.  Только где мне тогда было равняться с
Дмитрием Андреевичем.  Он  и  старше  меня  на  целых  восемь лет,  и  опыта
житейского, умения разбираться в людях успел накопить куда больше.
     Сын многодетного бедняка из  села Сокольское,  Дмитрий Сычиков,  совсем
еще  подростком вынужден был  поступить на  Сокольский чугунолитейный завод.
Там со временем и  слесарем стал.  Через несколько месяцев после Октябрьской
революции Дмитрия Андреевича приняли в партию, а в конце 1919 года направили
на работу в ЧК.
     Здесь  со  всей  широтой и  раскрылись способности этого замечательного
человека, стойкого коммуниста.
     Как-то  Сычикову удалось в  полном  смысле этого  слова  спешить конную
банду грабителя Сахарова,  наводившую страх на  бедняков окрестных деревень.
Улучив ночь  потемнее,  когда  после  очередного налета бандиты на  одном из
кулацких хуторов пировали,  Сычиков незаметно подобрался к  коновязи и угнал
всех   до   единой   бандитских   лошадей.    "Спешенная"   чекистом   банда
просуществовала после  этого недолго:  много ли  пройдешь "на  своих двоих".
Зато долго еще исправно служила липецким чекистам отличная пара лошадей,  на
которых когда-то  любили гарцевать главарь шайки  и  один  из  ближайших его
подручных.
     Вот почему советы Дмитрия Андреевича Сычикова были для меня в  ту  пору
очень ценными.
     На следующее утро вместе с  кожевником и  двумя понятыми мы стучались в
массивную  дверь  купеческого  особняка.   Стучались  долго,   но  никто  не
отзывался,  словно в  доме все вымерло.  Наконец послышались шаги,  дверь со
скрипом приоткрылась,  и из-за нее выглянуло бородатое лицо с настороженными
глазами.
     Я потянул дверь на себя:
     - Разрешите войти?
     - А чего надо?
     - Обыск, - и я предъявил ордер.
     - Коли надо, входите, - прозвучало в ответ без злобы и удивления.
     Старик  зашаркал  подошвами по  длинному  коридору,  распахнул дверь  в
большую комнату.
     - Все здесь, можете искать.
     Мы тщательно обыскали дом, но ничего не нашли. Зато во дворе, в сараях,
обнаружили несколько сот  хорошо  сохранившихся старых  и  просоленных новых
коровьих и  лошадиных шкур.  После составления акта  они  были отправлены на
кожевенный завод.
     Классовая борьба разделила людей на  два  лагеря.  Вся рабочая молодежь
стремилась к новому, рожденному революцией. И трудно приходилось тем из нас,
у кого дороги жизни с самыми близкими расходились в разные стороны.
     Однажды в липецкую ЧК была доставлена группа лиц, арестованных в городе
Лебедяни  за  антисоветскую деятельность.  В  основном  это  были  городские
дельцы,  крупные  торговцы  и  царские  чиновники,  которые  заблаговременно
создали   так    называемое   самоуправление   и    хлебом-солью   встретили
белогвардейцев.
     А   когда  Красная  Армия  вышибла  беляков  из   города,   самозванных
самоуправленцев призвали к ответу.
     В  числе конвоиров обращал на  себя  внимание парень лет  девятнадцати,
высокий,  сдержанный,  изъяснявшийся на  необычном  в  нашей  рабочей  среде
интеллигентном языке.  Выяснилось,  что  парень  этот  служит в  лебедянской
милиции,  активно участвовал в  арестах белогвардейских лакеев  и  вместе со
своими товарищами доставил их к нам.
     Накануне революции он занимался в реальном училище, но после Октября не
пошел,  как многие его соученики,  с белогвардейцами,  а решительно встал на
сторону рабочего класса.  Вот тогда-то и  разошлись их пути с отцом:  бывший
царский чиновник мечтал о  восстановлении прежних порядков,  а  сын посвятил
себя борьбе за Советскую власть.
     Белых   встретили  каждый   по-своему:   отец   -   членом   городского
"самоуправления", а сын - большевистским подпольщиком. После прихода красных
сын-милиционер арестовал отца и  доставил его в  ЧК.  Поступить иначе он  не
мог.
     - А тебе не жалко отца? - спросил я парня.
     И услышал искренний ответ:
     - Жалко...  Больно до слез за его заблуждения и слепоту.  Понимаешь, он
хороший человек,  по-житейски предельно честный и прекрасный семьянин, но...
Жалость не  то  слово.  Его  надо было арестовать,  может быть,  для  его же
собственной пользы.
     - А какую ты пользу видишь в аресте?
     - Большую.  Пусть немного посидит,  подумает и поймет, кто из нас прав.
Потому что понять -  это значит раскаяться в ошибках, заслужить право жить и
работать с народом.  Не понять, не раскаяться - остаться врагом. А врагов мы
не смеем щадить, как сами они не щадят никого.
     Да,  на  смену  старому,  отживающему шли  новые молодые силы.  И  хотя
отживающее продолжало оказывать бешеное сопротивление,  хотя оно  защищалось
изо всех сил,  побеждало новое,  молодое. Побеждала и утверждала новую жизнь
Советская власть.


                           КРОВАВЫЙ РАЗГУЛ

     Белополяки  захватили  Киев  и  Минск.  Готовился  к  наступлению барон
Врангель.  Эти  две  силы  были  главной опорой международного империализма,
затеявшего новый поход против Советской России.  Антанта пыталась привлечь к
участию в нем некоторые малые страны,  но из этого ничего не вышло. Реальным
союзником   Пилсудского   и   Врангеля   была   империалистическая   Япония,
оккупационные войска которой бесчинствовали на Дальнем Востоке.
     В  эти  дни  Центральный Комитет  РКП(б)  призвал  рабочих  и  трудовое
крестьянство  на  беспощадную  борьбу  с  новой  вылазкой  белогвардейщины и
интервентов. В письме ко всем партийным организациям ЦК обязывал коммунистов
идти  на  фронт.  Оставляя фабрики и  заводы,  шахты  и  рудники,  бросая на
произвол судьбы и без того разрушенное деревенское хозяйство,  десятки тысяч
трудового люда прощались с  женами и  детьми и  уходили на  смертную битву с
врагом.
     Мог  ли  я,   молодой  парень,  недавно  принятый  в  ряды  партии,  не
откликнуться на призыв Центрального Комитета?
     И,  ни  с  кем не  посоветовавшись,  не  предупредив ни  товарищей,  ни
родителей,  я  на  одном из  очередных городских комсомольских собраний тоже
записался добровольцем в Красную Армию. Оставалось немногое: утром сходить в
военкомат,  получить направление и  в  тот же вечер с  воинской частью -  на
фронт! Потом узнают и дома, но дело будет сделано.
     "А  что  скажет  Яков  Федорович?  -  кольнула трезвая мысль,  когда  я
возвращался с собрания домой. - Что подумают Балмочных и остальные товарищи?
Не пойдешь же в военкомат, не предупредив никого из них..."
     И  прежде чем отправляться за назначением,  рано утром я поспешил в ЧК.
Шел   и   мысленно   рисовал   себе   картину,    как   буду   прощаться   с
друзьями-чекистами,  принимать их напутствия и пожелания.  Пришел, и первый,
кого увидел, был Яков Федорович Янкин.
     На  веселое "здравствуйте!"  он  молча ответил коротким сердитым кивком
головы и широко раскрыл двери в свою комнату:
     - Заходи. Садись.
     Сам  тоже уселся за  стол,  поудобнее,  как  для долгой беседы,  уперся
локтями в подлокотники деревянного кресла:
     - Ты, собственно, где работаешь? - спросил меня.
     - В  ЧК,  -  еще  ничего не  подозревая,  простодушно ответил я.  -  До
вчерашнего вечера работал в ЧК, а сегодня...
     - И  сегодня тоже  продолжаешь в  ЧК  работать!  -  строго  сказал Яков
Федорович. - Или нет?
     - Но  ведь я  записался...  Вчера,  на собрании.  Добровольцем на фронт
иду...
     - Что  ж,  похвально.  Остается выяснить только  один  вопрос:  ты  это
решение свое согласовал с руководством?  Спросил,  отпускает оно тебя или не
отпускает?
     - Я хотел как лучше. Все ребята едут, почему же мне нельзя?
     От  недавнего подъема,  с  каким шел на  работу,  не осталось и  следа.
Только сейчас дошло до  сознания,  как нелепо,  по-мальчишески опрометчиво я
поступил, не посоветовавшись, даже не поговорив ни с кем.
     - Ну так вот,  - опять, но несколько мягче, заговорил Янкин, - навсегда
заруби себе на носу: если работаешь в ЧК - подчиняйся чекистской дисциплине.
Своевольничать  никому  не  позволю,  а  начнешь  бузить,  взгрею  так,  что
запомнишь надолго.
     Он поднялся из-за стола, прошелся раз-другой от стены до стены:
     - Ты - на Врангеля, я - на белополяков, остальные все по другим фронтам
разъедутся.  А  в  ЧК кто?  Кто здешнюю контрреволюцию,  сволочь бандитскую,
спекулянтов и белогвардейских шпионов вместо нас за горло должен хватать? Не
подумал,  Митя,  об этом, со мной не посоветовался. И дома, уверен, ни слова
не  сказал.  Так нельзя поступать,  понимаешь?  Нельзя!  Не  имеешь ты права
делать, как тебе хочется. Подрастешь - сам поймешь почему.
     Весь  запал мой  как  ветром сдуло.  Начал мямлить о  том,  что  список
добровольцев отправлен в военкомат, - не явлюсь, мол, ребята сочтут трусом.
     Яков Федорович и слушать не стал:
     - Иди и  работай!  С  военкомом я  этот вопрос улажу.  А перед ребятами
оправдывайся как знаешь.
     Пришлось остаться.  Чуть  не  до  слез  было  горько и  стыдно.  Но  по
собственному опыту знал: председатель ЧК шутить в таких случаях не любит.
     Постепенно все сгладилось,  улеглось, хотя в укомоле товарищи еще долго
подтрунивали над "новоиспеченным добровольцем".  А  потом развернулись такие
события, что о своей оплошности и вспоминать не было когда.
     Осенью   1920   года   в    Тамбовской   губернии   вспыхнуло   крупное
кулацко-эсеровское восстание,  известное  под  названием  антоновщины.  Этот
мятеж,  охвативший Борисоглебский,  Козловский,  Кирсановский,  Моршанский и
Тамбовский  уезды,   не  был,   конечно,   случайным  и   неожиданным.   Ему
предшествовали определенные предпосылки.
     Дело в  том,  что еще в феврале и марте 1918 года в ряде волостей и сел
Липецкого,  а также в смежных с ним Задонском,  Усманском и некоторых других
уездах имели место выступления кулаков против Советской власти.
     Кое-где  организаторам выступлений удалось  привлечь  к  себе  отсталую
часть крестьянства.  Однако основная масса крестьян на  обман не поддалась и
кулацкие восстания были быстро подавлены отрядами красногвардейцев.
     В  том же году,  в  июне,  вспыхнул мятеж в  самом городе Тамбове среди
мобилизованных  из  запаса  бойцов.   Спровоцировали  его  правые  эсеры,  а
возглавлял так называемый "военный комитет",  в большинстве своем состоявший
из  бывших  царских  офицеров.  Правда,  верным  Советской власти  войскам в
течение  суток  удалось ликвидировать восстание,  однако  контрреволюционное
офицерье все  же  успело  расстрелять группу тамбовских коммунистов и  в  их
числе комиссара финансов.
     Некоторое  время  спустя  кулацко-эсеровские волнения  начались  опять.
Организаторами этих  волнений явились  Тамбовский губернский комитет  партии
эсеров и кулацкий "Союз трудового крестьянства",  действовавшие,  как вскоре
выяснилось, по директивам ЦК партии эсеров и, как обычно в таких случаях, по
директивам скрывавшихся за его спиной иностранных интервентов.
     Тяжелая обстановка,  сложившаяся на фронтах гражданской войны и в тылу,
благоприятствовала контрреволюционной вылазке  эсеров  и  кулаков.  Голод  в
стране   вынудил   Советскую  власть   временно   ввести   продовольственную
разверстку,  которая вызвала недовольство среди части крестьян.  На  фронтах
усиливался  натиск  белогвардейцев  и   интервентов,   а   в  тылу  ширилась
антисоветская агитация  контрреволюционеров.  В  таких  условиях  эсерам  не
составляло особого  труда  выбрать  наиболее  подходящий момент  для  начала
мятежа. А подготовиться к нему, как выяснилось, они успели еще раньше.
     Оказалось,  что  задолго  до  начала  восстания в  Тамбове  наблюдались
неоднократные случаи хищения боевого оружия.  Дошло до того, что однажды был
ограблен  артиллерийский  склад,  из  которого  исчезло  большое  количество
винтовок.  Поймать преступников не успели,  но их следы вели в  Кирсановский
уезд,  где  начальником милиции работал бывший эсер А.С.Антонов.  Выяснением
обстоятельств дерзкого  ограбления  артиллерийского склада  тотчас  занялись
тамбовские чекисты.
     Эти  обстоятельства оказались  более  чем  странными.  Выяснилось,  что
Антонов  собственной,  так  сказать,  властью уже  давно  отнимает оружие  у
направляющихся на  восток военнопленных чехов,  и  те безропотно подчиняются
распоряжениям начальника  кирсановской милиции,  хотя  в  других  местах,  с
другими представителями Советской власти даже не  хотят разговаривать на эту
тему.
     Где же хранится изъятое оружие? В Кирсанове его не оказалось. А вскоре,
предупрежденный о начавшемся расследовании, скрылся и сам Антонов.
     Только  теперь  наконец  выяснилось,   что  он   успел  заблаговременно
переправить большое количество оружия и боеприпасов своим единомышленникам -
эсерам, которые скрывались в различных волостях Кирсановского уезда. Ушел же
Антонов на свою главную базу,  в дремучие леса Инжавинской волости,  где его
уже ждала крупная банда головорезов, ненавидящих все советское.
     С этих пор инжавинские леса стали как бы магнитом, притягивающим к себе
всю человеческую накипь, всех подонков: к Антонову стекалось белогвардейское
офицерье,  дезертиры, уголовники и кулаки. Попробовали они открыто выступить
против Советской власти в  северной части Кирсановского и  в отдельных селах
Моршанского и  Тамбовского уездов,  но  эти  выступления были  ликвидированы
воинскими частями.
     Антонов перешел к тактике выжидания, постепенного накапливания сил. Всю
зиму и первую половину лета 1919 года отсиживался в своей инжавинской лесной
берлоге, формируя новые и новые банды. Даже пытался связаться с деникинцами,
занявшими  города  Балашов  и  Урюпинск,  чтобы  получить  у  них  помощь  и
поддержку.  Чекисты не дали осуществить эту связь -  помощь деникинцев так и
не пришла. Тогда антоновцы с еще большей яростью совершали налеты на совхозы
и  кооперативы,  с  еще  большим  садизмом  убивали  коммунистов,  советских
работников и особенно сотрудников ЧК.
     В  эти  дни  погиб  от  рук  бандитов  бывший  председатель Тамбовского
губисполкома М.Д.Чичканов, а несколько позднее - уполномоченный ВЧК Шехтер.
     К  весне  1920  года  антоновский сброд  представлял собою внушительные
силы:  в нем насчитывалось несколько десятков тысяч человек,  разделенных на
две  армии.  Кроме них  были еще  "особый" полк,  карательный "волчий" полк,
отдельная  бригада  и  многочисленные мелкие  "милицейские" подразделения во
всех деревнях и селах уездов, охваченных мятежом.
     Выступали  антоновцы  под  флагом  "борьбы  с   продразверсткой"  и  за
"свободную торговлю".  Этими  лживыми лозунгами они  обманывали крестьянские
массы.   А  сами  в  занятых  ими  районах  убивали  партийных  и  советских
работников,  уничтожали и  грабили партийные и советские учреждения,  чинили
чудовищные насилия над трудящимися.
     Откуда  же  взялись  такие  силы?  Кто  входил  в  ближайшее  окружение
Антонова? Что, наконец, представлял собою он сам?
     Все это с достаточной точностью удалось выяснить чекистам.
     Небольшого роста,  худощавый,  с  бледным скуластым лицом,  на  котором
неприятное впечатление производили глубоко сидящие глаза  и  тонкогубый рот,
А.С.Антонов  отличался  необычайным  властолюбием и  болезненным тщеславием.
Авантюрист  до  мозга  костей,  он  ни  перед  чем  не  останавливался  ради
достижения своих, чаще всего преступных, целей. Еще до революции, обучаясь в
Кирсановской учительской семинарии, Антонов сблизился с эсерами и даже сумел
стать   одним   из   их   вожаков.   Излюбленный  метод  "борьбы"  эсеров  -
экспроприации.  Активное участие в них принимал и будущий главарь мятежа. За
это он был осужден царским судом к двенадцати годам тюремного заключения.
     Но  тюрьма  не  смогла  изменить характер этого  человека,  сделать его
настоящим борцом-революционером. Обидчивый, злопамятный и упрямый, Антонов и
Советскую власть на первых порах принял лишь на словах,  а на деле ненавидел
ее самой лютой ненавистью.
     Объяснялась  эта   ненависть  просто:   считая  себя  жертвой  царского
произвола,  чуть ли  не  одним из  главнейших борцов против царизма,  он был
уверен, что свершившаяся революция вознесет его на небывалую высоту.
     Но  прогремела революция,  и  ожидания  не  оправдались -  Антонов  был
назначен всего лишь начальником уездной милиции в  Кирсанове.  В нем взыграл
старый  эсеровский авантюризм.  Антонов  пошел  на  измену  делу  революции,
которая будто бы его обидела, на открытую борьбу с Советской властью.
     Авантюризм Антонова был  в  свое  время замечен и  теперь не  забыт его
единомышленниками-эсерами.  Умело  играя на  тщеславии и  властолюбии своего
бывшего  "активиста",  эсеровский ЦК  сумел  окружить его  людьми  с  темным
прошлым,  белыми офицерами,  кулаками,  а  потом и  совсем прибрать к рукам.
Антонов был назначен главарем всего контрреволюционного мятежа.
     Вот  тут-то  и  почувствовал себя авантюрист в  своей стихии,  начал на
эсеровский манер  вершить судьбы  многих тысяч  людей,  втянутых в  кулацкое
восстание в большинстве случаев по своей несознательности.
     1-й  армией  повстанцев командовал старый  эсер,  от