самом  мистере
Уинтерблоссоме не было ничего сердечного или  возвышенного.  Был  он  хитер,
эгоистичен и сластолюбив, хотя последние два свойства скрывал от  окружающих
под лоском внешней  любезности.  Поэтому,  исполняя  за  столом  обязанности
хозяина и как будто во всех тонкостях следуя правилам  хорошего  воспитания,
он не позволял прислуге подавать остальным гостям, пока не бывали  полностью
удовлетворены его собственные прихоти.
   Мистер Уинтерблоссом был также обладателем нескольких любопытных гравюр и
других предметов искусства, показывая которые он помогал иногда скоротать  в
гостиной пасмурное утро. Собрана была его коллекция  vii  et  modi  , как говаривал, многозначительно подмигивая,
законник - другой важный член комитета.
   Об этой личности сказать почти нечего. Он был  широк  в  кости,  шумен  в
обращении, красен лицом, весьма немолод, и звали его Миклем. Будучи  местным
адвокатом и присяжным стряпчим, он улаживал дела сквайра с изрядной  выгодой
его или своей, а то и обоих. Посредине его широкого грубого лица, как медный
угольник на диске старинных солнечных часов торчал сдвинутый  набок  нос.  В
своем деле он держался  таким  забиякой,  словно  оно  было  военным,  а  не
штатским занятием. Старик вел все формальности по разбивке  на  делянки  для
построек сент-ронанской  поймы,  которую  так  оплакивала  матушка  Додз,  и
находился в прекраснейших отношениях с доктором Квеклебеном, который  всегда
рекомендовал  его  своим  пациентам,  когда  дело  доходило  до  составления
завещания.
   После законника шел воин  -  капитан  Мунго  Мак-Терк,  бывший  лейтенант
шотландского полка в отставке, и притом довольно давней. Вину он предпочитал
крепкий пунш и er diem  приканчивал - в чистом виде  или  в
виде пунша - почти целую бутылку виски, если удавалось  ею  раздобыться.  Он
именовался защитником мира и спокойствия  на  том  же  основании,  на  каком
констеблям, полицейским  с  Боу-стрит  и  тому  подобным  чинам,  снабженным
дубинками для проламывания голов и непременным и законным  участникам  любой
драки и свалки, присваивается наименование  блюстителей  порядка.  Основание
это заключалось в том, что его доблесть принуждала  других  к  осторожности.
Капитан бывал главным третейским судьей  при  разборе  тех  пустых  распрей,
которые во всех подобных местах легко вспыхивают по  вечерам  и  преспокойно
улаживаются на утро, а подчас и сам  заводил  ссору,  желая  сбить  спесь  с
какого-нибудь чрезмерно задиристого новоприезжего. Эта должность  доставляла
капитану Мак-Терку великое уважение обитателей Сент-Ронанских  вод,  ибо  он
был из тех, кто рад сразиться с  первым  встречным,  кому  отказать  в  этом
нельзя было ни под каким предлогом, поединок с кем представлял  значительную
опасность (Мак-Терк не раз доказывал  на  деле,  что  умеет  затушить  свечу
выстрелом  из  пистолета)  и,  наконец,  столкновение  с  кем  не  приносило
противнику ни чести, ни славы.  Капитан  всегда  ходил  в  синем  сюртуке  с
красным  воротником,  сохранял  высокомерное   молчание,   заедал   крошеный
лук-порей куском сыра, а цветом лица напоминал копченую селедку.
   Остается упомянуть еще  пастыря  -  кроткого  мистера  Саймона  Четтерли,
который случайно попал на Сент-Ронанские воды с берегов то ли  Кэма,  то  ли
Айзиса и более всего гордился знанием греческого  языка  да  своим  любезным
обхождением с дамами. По будним дням, как уже  намекала  тетушка  Додз,  сей
преподобный джентльмен либо заседал за карточным  столом,  либо  пребывал  в
бальном зале, в зависимости от того,  кому  в  тот  вечер  он  был  нужен  в
качестве партнера - молодой девице или пожилой матроне. По  воскресеньям  же
он читал молитвы в столовом зале - для всех, кто пожелает его слушать. Кроме
того, он умел  придумывать  шарады  и  разгадывать  загадки  и  был  главным
помощником  мистера  Уинтерблоссома  по  части  изобретения   запутанных   и
романтических маршрутов на холм, который высился позади отеля и  на  который
зигзагами, словно ходы сообщений между траншеями, вели извилистые  тропинки.
С вершины его  открывался  чудесный  вид,  а  тропинки,  выбранные  мистером
Уинтерблоссомом  и  преподобным  мистером  Четтерли,  поднимались   в   гору
достаточно круто, чтобы джентльмен мог в качестве опоры предложить даме свою
руку, а дама - принять ее, ничуть не нарушая приличий.
   Числился в этом  славном  комитете  еще  один  участник  -  мистер  Майкл
Мередит, которого мы можем назвать увеселителем, или, если  угодно,  местным
Джеком Пудингом. Его делом было по мере сил отпускать  шуточки  и  распевать
забавные песенки. Однако, к несчастью,  этот  деятель  вынужден  был  вскоре
удалиться с Сент-Ронанских вод: позабыв, что на нем  нет  все-таки  пестрого
кафтана, гарантирующего права и привилегии шутовского  сословия,  он  как-то
отпустил остроту насчет мистера Мак-Терка. Шутка задела капитана за живое, и
мистер Мередит уж сам рад был убраться хоть к черту на кулички. Где-то  миль
за десять от Сент-Ронана он нашел себе тайное убежище и  теперь  отсиживался
там, выжидая, пока вмешательство его собратьев по высокому комитету  поможет
уладить дело.
   Мы со всем доступным беспристрастием представили  читателю  джентльменов,
правивших делами быстро растущего поселения. Каждый из них имел, разумеется,
свои тайные симпатии: законник  и  воин  втихомолку  склонялись  на  сторону
сквайра, а пастырь,  мистер  Мередит  и  мистер  Уинтерблоссом  предпочитали
поддерживать леди Пенелопу.  Таким  образом,  лишь  один  доктор  Квеклебен,
памятуя, вероятно, что джентльмены так же подвержены расстройствам  желудка,
как дамы - расстройствам нервной системы, оказывался единственным, кто и  на
словах и на деле хранил самый строгий  нейтралитет.  Но  так  как  эти  мужи
совета принимали близко к сердцу судьбы всего предприятия и так  как  каждый
из ник понимал, что его собственные выгоды, нужды и удовольствия в некоторой
мере  зависят  от  процветания  поселка,  они  не  позволяли  своим   личным
пристрастиям влиять на их общественные обязанности и  действовали  каждый  в
своей сфере на благо и пользу общины.

Глава 4

ПРИГЛАШЕНИЕ

   В углу картины подпись живописца.
   Прайор

   Шум, всегда  возникающий  при  конце  обеда  и  переходе  из  столовой  в
гостиную, наконец затих.  Стук  ножей,  вилок  и  тарелок,  суетливый  топот
деревенских увальней, прислуживавших за столом  и  то  пинавших  друг  друга
ногами, то препиравшихся в дверях, в которые они стремились выйти  все  трое
зараз, звон разбитых рюмок и бокалов, в суматохе сброшенных на пол,  громкие
вскрики хозяйки и не громкая, но яростная брань хозяина, - все  стихло.  Тем
из  гостей,  кто  имел   своих   слуг,   соответственные   Ганимеды   подали
соответственные бутылки с остатками водки или  вина,  которые  вышеназванные
Ганимеды еще не допили с  вечера.  Прочие  гости,  уже  приученные  мистером
Уинтерблоссомом  к  соблюдению  такого  обряда,  терпеливо   ожидали,   пока
собственные особые  и  многообразные  нужды  достойного  председателя  будут
наконец удовлетворены. Его приказания выполняли опрятная молодая  женщина  и
некий неуклюжий подросток, входившие в состав прислуги при гостинице однако
мистер Уинтерблоссом не позволял им заняться ни одним  из  гостей,  пока  не
будут, как говорит гимн:

   Исполнены его потребы все.

   - Дайна, а где же мой херес? Поставь-ка  бутылочку  сюда.  Дайна.  Вот  и
хорошо, голубушка. А ты,  Тоби,  принеси  мне  кувшинчик  горячей  воды,  да
смотри, чтоб кипела. Да постарайся уж как-нибудь не облить  по  дороге  леди
Пенелопу.
   - Зачем же? Ведь ее светлости и так уже пришлось жарко сегодня, -  сказал
сквайр.
   Впрочем, на это саркастическое  замечание  леди  Пенелопа  ответила  лишь
презрительным взглядом.
   - И принеси мне сахару, Дайна, самого лучшего индийского сахару. Да  еще,
Дайна, лимон, самый свежий, из тех, что привезли утром. Сходи-ка,  Тоби,  за
ним в буфет,  да  уж  постарайся  как-нибудь  не  слететь  вниз  головой  по
лестнице. А ты, Дайна - да постой же, Дайна, - не забудь мускатного, ореха и
имбирю, голубушка. И потом положи-ка мне. Дайна, подушку за спину и  поставь
скамеечку под ноги, а то у меня палец на ноге что-то опять разболелся  после
утренней прогулки на вершину Бельведера с ее светлостью.
   - Ее светлость может в обычном разговоре называть эту  возвышенность  как
ей угодно, хотя в документах следует  ее  именовать  Маунт-грэнзи,  ибо  под
таковым  названием  она  значится  в   старинных   судебных   извещениях   и
свидетельствах о ней, - вставил стряпчий.
   - И еще. Дайна, подыми-ка мой носовой платок, - продолжал председатель, -
и дай-ка мне, Дайна, сухарик, и.., и.., кажется, мне больше ничего не нужно.
Поухаживай за гостями, голубушка. С превеликим удовольствием пью за здоровье
всех присутствующих. Не  сделает  ли  ваша  светлость  мне  честь  пригубить
стаканчик негуса? Приготовлять негус я научился у сына старого  Дартинефа  -
он  всегда  употреблял  индийский  сахар  и  прибавлял  тамаринду.  Тамаринд
удивительно улучшает вкус. Дайна, не забудь напомнить отцу, чтобы он  послал
за тамариндом. Дартинеф кое-что смыслил в этом деле  и,  пожалуй,  почти  не
отставал от своего отца, я с ним встречался в Бате в... Постойте,  когда  же
это было? Гаррик как раз покидал сцену, значит,  это  было  в...  -  И  речь
Уинтерблоссома лилась не переставая.
   - А это что такое. Дайна? - спросил он, когда она подала ему свернутый  в
трубочку листок.
   - А это Нелли Троттер (в  отеле  ее  звали  Нелли  Топ-Топ)  принесла  от
рисовальщика, что живет у той тетки (так грубо определила  почтенную  миссис
Мартарет Додз эта зазнавшаяся вертихвостка).., у той тетки в Старом городке,
в Клейкемском подворье.  -  Это  название,  кстати  сказать,  гостиница  Мег
получила из-за применения, которое на вывеске нашел для своего  епископского
посоха святой Ронан.
   - Вот как! - сказал мистер Уинтерблоссом, важно вынимая очки  и  протирая
их, прежде чем развернуть лист. - Наверно, пачкотня какого-нибудь мальчишки.
Папаша и мамаша мечтают устроить его в нашу даровую школу, вот и подбираются
ко мне, хотят, чтобы я принял в нем участие. Но я уже выдохся - я устроил за
прошлый год троих юнцов. Пожалуй, ничего из этого не вышло бы, не  пользуйся
я особым влиянием у секретаря, который очень считается с моим мнением. Но уж
так и быть... Ах, черт побери! Да  что  же  это?  Здесь  видно  и  умение  и
понимание гармонии! Кто бы это мог быть, миледи?  Вы  только  посмотрите  на
линию горизонта - право, здесь  что-то  есть.  Вот  так  рисунок,  прелесть,
право! Да кто же он такой, черт возьми? И как он попал в эту конуру в Старом
городке, к этой злющей хрычовке - тысяча  извинений,  ваша  милость!  -  что
держит там постоялый двор?
   - Мне  кажется,  миледи,  -  заговорила  вдруг  молоденькая  девушка  лет
четырнадцати, и от сознания, что она  говорит  вслух,  да  еще  перед  таким
многолюдным собранием, глаза у нее делались все круглей и  круглей,  а  щеки
все красней и красней, - мне кажется,  миледи,  это  тот  самый  джентльмен,
которого мы встретили на прогулке в новом лесу. Сразу  было  видно,  что  он
джентльмен, только никто его не знал, и вы еще сказали, что он хорош собою.
   - Я вовсе не говорила, что он хорош собою, Мария,  -  возразила  леди,  -
дамы не говорят так о мужчинах. Я только сказала, что с виду он интересен  и
благовоспитан.
   - А это, миледи, - с поклоном  сказал,  улыбаясь,  молодой  священник,  -
отзыв еще более лестный, и тут,  наверное,  все  поддержат  меня.  Мы  можем
приревновать вас к этому незнакомцу.
   - Ах, нет, - мило разболтавшись, с искренней  и  вместе  с  тем  деланной
наивностью настаивала Мария. - Ваша милость запамятовали: вы тут же сказали,
что не можете счесть его джентльменом, потому что он не побежал  за  вами  с
перчаткой, которую вы обронили.  Тогда  я  сама  пошла  за  перчаткой  вашей
милости, а он и не подумал предложить мне свои услуги, и  я  его  разглядела
лучше, чем ваша милость. И скажу про него, что он, несомненно, красив,  хоть
и не очень любезен.
   -  Вы  слишком  разговорились,  мисс,  -  сказала  леди  Пенелопа,  и  от
естественной краски, разлившейся по ее лицу, цвет румян, которые  ее  обычно
заменяли, сильно сгустился.
   - А вы что скажете на это, сквайр Моубрей? - спросил элегантный сэр Бинго
Бинкс.
   - Скажу, что это прямой вызов на бой, сэр Бинго - ответил сквайр. - Когда
дама роняет перчатку, джентльмену остается только уронить платок.
   - Как вы стараетесь все перетолковать, мистер Моубрей, и притом всегда  в
мою пользу, - с достоинством сказала леди. - Я полагаю, мисс Мария  сочинила
свой рассказик вам в угоду. Миссис Диггз будет  вполне  права,  если  станет
сетовать, что я ввожу ее дочь в общество людей, поощряющих такое поведение.
   - Ну-ну, миледи, " - вмешался председатель, - не стоит обращать  внимание
на шутку. Рисунок же действительно превосходен, и поэтому я просил  бы  вашу
милость удостоить нас своим мнением - совместимо ли  с  приличиями  для  нас
пойти навстречу этому кавалеру?
   - По-моему, - сказала леди, лицо которой еще пылало гневом, - кавалеров у
нас и так достаточно жаль, что  у  нас  гораздо  меньше  джентльменов.  Вот
поэтому дамам на Сент-Ронанских водах, пожалуй, и делать нечего.
   Такого рода  намеки  безотказно  действовали  на  сквайра,  который  умел
показать свою  воспитанность,  когда  хотел.  В  конце  концов  ему  удалось
умиротворить миледи. Но, сменив гнев  на  милость,  она  потребовала,  чтобы
впредь он в обеспечение своей учтивости приводил сюда свою сестру, иначе она
не будет больше доверять ему.
   - - Миледи, - ответил  Моубрей,  -  Клара  чуточку  своевольна,  и  вашей
милости придется самой заняться ее приручением. Что бы вы сказали,  если  бы
мы затеяли поездку в мое старое логово? Конечно,  в  доме  холостяка  нечего
ждать порядка, но Клара сочтет честью...
   Леди Пенелопа с радостью приняла предложение устроить  пикник  и,  вполне
примирившись с Моубреем, стала расспрашивать,  может  ли  она  пригласить  и
неизвестного художника, "если, разумеется, - добавила леди,  оглядываясь  на
Дайну - он человек порядочный".
   Дайна поспешила уверить леди, что "джентльмен,  живущий  у  Мег  Додз,  -
насквозь джентльмен и, кроме того, прорисованный поэт".
   - Прорисованный поэт? Да что ты. Дайна! - воскликнула  леди  Пенелопа.  -
Ты, верно, хочешь сказать - "прославленный поэт"?
   - С вашего позволения, вы совершенно  правы,  ваша  милость,  -  ответила
Дайна, приседая.
   Веселый трепет нетерпеливого возбуждения тотчас охватил всю партию  синих
чулков впрочем, для враждебной партии такая  новость  тоже  не  была  вовсе
безразлична. Первые, то есть синие чулки, принадлежали к тем,  кто,  подобно
юному Асканию, всегда надеется наткнуться на редкостную дичь, хотя  чаще  им
удается вспугнуть всего лишь какую-нибудь  скучную  личность  . Остальные, покинув дома свои обычные дела и интересы,  радовались
случаю  превратить  самое  обыденное  происшествие  в  событие  чрезвычайной
важности.
   - Прославленный поэт! - говорили принадлежавшие к первому роду. - Кто  бы
это мог быть?
   Перебирали все имена, обследовали всю Великобританию, от холмов Шотландии
до озер Камберленда и от Сиднемского луга до Сент-Джеймсской  площади,  и  в
поисках имени, соответствующего такому сильному эпитету,  доходили  даже  до
берегов Босфора.
   - Ведь он не только пишет дивные стихи, но и рисует  бесподобно!  Кто  бы
это мог быть? - вопрошали они.
   А прочие бездельники, за  отсутствием  собственной  догадки,  подтягивали
хором:
   - Кто же, кто же это?
   Винный клуб, куда входили самые избранные  и  самые  стойкие  приверженцы
сквайра Моубрея и баронета, джентльмены, коим не под  силу  отказаться  о  г
бутылки кларета, чтобы приберечь ее  для  завтрашней  пирушки,  и  коим  нет
никакого дела до вышеупомянутых изящных искусств, - этот  Винный  клуб  тоже
ухитрился на свой манер заинтересоваться художником.
   - Знаете, баронетик, - говорил сквайр, - это тог самый малый, которого мы
с вами видели внизу, у Ивовой заводи, в субботу. Он одет довольно  порядочно
и забросил двенадцатифутовую леску одной рукой - наживка упала на воду легче
пушинки.
   -  Уф!  -  словно  пес  в  слишком  тесном  ошейнике,  выдохнул  в  ответ
собеседник.
   - Мы еще видели, как он вытащил лосося, - продолжал Моубрей.  -  Помните,
отличная была рыбина, с отметинами на  жабрах,  весом,  пожалуй,  фунтов  на
восемнадцать.
   - Шестнадцать, - со всеми признаками удушья проворчал сэр Бинго.
   - Вранье, Бинг, - заявил его приятель. - Восемнадцать, а не шестнадцать!
   - Нет, шестнадцать, черт побери! - каркнул баронет.
   - Поспорим на дюжину бутылок с  голубой  печатью  для  всей  компании?  -
предложил сквайр.
   - Нет, будь я проклят! - прохрипел баронет. - Только для наших.
   - Идет! - промолвил сквайр.
   - Идет! - ответствовал баронет, и оба вытащили красные записные книжки.
   - Кто же будет судьею в споре? - спросил сквайр. - Сам  великий  поэт,  я
полагаю? Его ведь собираются пригласить сюда. Впрочем,  наши  кривляки  ему,
наверно, придутся не по нутру.
   - Сам напишу ему, Джон Моубрей! - сказал сэр Бинго.
   - Это вы-то, баронет? Вы напишете? Черт побери, меня не надуешь! Где вам!
- усомнился сквайр.
   - Напишу! - прорычал сэр Бинго более членораздельно, чем обычно.
   - - Да ведь вы не умеете! - заявил Моубрей.  -  Кроме  тех  прописей,  за
которые вас секли в школе, вы во всю свою жизнь не написали ни строчки.
   - Умею и напишу! - сказал сэр Бинго. - Два против одного - напишу!
   На этом дело остановилось, так как комитет приступил к бурному обсуждению
наиболее приличного способа вступить в сношения с таинственным  незнакомцем,
и мистер Уинтерблоссом своим когда-то звучным, а теперь,  на  старости  лет,
весьма пискливым голосом уже взывал к собравшимся: "К порядку!  К  порядку!"
Оба героя вынуждены были умолкнуть и, навалившись  локтями  на  стол,  могли
лишь кашлем и зевотой выражать свое равнодушие к обсуждаемому предмету.  Все
прочие спорили так, словно дело шло о жизни и смерти.
   - Необходимой подготовкой к  приглашению,  -  высказалась  леди  Пенелопа
Пенфезер, - должен стать визит, который от лица всех нас  нанесет  художнику
кто-нибудь  из  джентльменов  -  например,  мистер  Уинтерблоссом,  если  он
согласится взять на себя этот труд.
   Мистер Уинтерблоссом выразил свое полное согласие с мнением  миледи:  он,
конечно, рад был бы представлять  общество,  собравшееся  на  Сент-Ронанских
водах. Однако, идя к художнику, надо подняться на холм. Миледи известно, что
подагра, этот жестокий враг мистера Уинтерблоссома, только и  ждет,  как  бы
напасть на него. Для того чтобы лететь  по  приказу  дам,  здесь,  наверное,
найдутся другие джентльмены, моложе и достойней его -  старого  Вулкана.  Он
может указать хотя бы на храброго Марса или красноречивого Меркурия.
   Тут мистер Уинтерблоссом отвесил по поклону в сторону капитана  Мак-Терка
и преподобного Саймона Четтерли. Затем он откинулся на спинку кресла и  стал
потягивать свой негус  с  самодовольной  усмешкой  человека,  который  тремя
изящными фразами отделался от хлопотливого поручения. При этом он,  вероятно
по рассеянности, сунул в карман рисунок, который, обойдя  стол,  вернулся  к
председательскому месту, откуда началось его путешествие из рук в руки.
   - Шорт побери, сударыня, - сказал капитан Мак-Терк, - я шитал  бы  шестью
подшиниться приказу вашей милости, но, клянусь, я никогда не хожу первый  ни
к кому, кто до этого не бывал у меня, разве что с  вызовом  от  лица  своего
приятеля или с чем-нибудь в этом роде.
   - Гляньте-ка на нашего знатока, - сказал сквайр баронету. - Он собирается
прикарманить рисуночек.
   - Ну-ка, Джонни Моубрей, выложи это ему напрямик, - шепнул баронет.
   - Благодарю покорно,  сэр  Бинго,  -  также  шепотом  о