новое безумство, которое тоже укоренилось у вас. Прежде, бывало, ссорились и
сходились на поединке или дрались на дуэли  какие-нибудь  старые  заносчивые
лэрды или младшие сынки хорошего рода.  Они  это  делали  по  примеру  своих
древних предков, но уж  людям  без  роду-племени  такие  глупости  в  голову
никогда не приходили. А тут все поносят  какого-то  жалкого  мазилку  -  ибо
таково, насколько я понимаю, занятие нашего героя, -  как  будто  он  боевой
офицер. У того доблесть является профессией,  и,  лишая  офицера  чести,  вы
лишаете его хлеба. А это  приводит  на  память  Дон-Кихота,  который  своего
соседа Карраско принимал за странствующего рыцаря!
   Мистер Байндлуз внимательно  прочел  бумагу,  содержавшую  уже  известное
читателю письмо сэра Бинго с  осуждением,  которое  сент-ронанское  общество
нашло нужным высказать по поводу  его  дуэли  с  мистером  Тиррелом.  Затем,
сдерживая,  насколько  позволяла  ему  смертная  природа,  свою  радость  от
сознания превосходства собственного  суждения  над  суждением  ближнего,  он
произнес:
   - Теперь вы видите, что я был прав, миссис Додз, и что вы без всякого для
себя проку пустились  в  такое  длинное  путешествие.  Парень  предпочел  не
драться с сэром Бинго и удрал в  кусты.  По  правде  говоря,  он,  по-моему,
оказался умней своего противника. Тут все это сказано черным по белому.
   Па что Мег ответила довольно сердито:
   - Хоть вы человек и ученый, мистер Байндлуз, а все-таки,  может  быть,  и
ошибаетесь. Я велю получше поразузнать об этом деле.
   Тут спор о судьбе Тиррела снова возобновился, и  путешественник  поневоле
также принял в нем некоторое участие.
   Наконец,  так  и  не  добившись,  чтобы  опытный  адвокат  поддержал   ее
предположение, раздосадованная миссис Додз поднялась и приказала закладывать
уиски. Привыкнув быть полновластной хозяйкой в своих владениях, она, однако,
на этот раз просчиталась. Горбатый кучер, пользовавшийся в  своем  ведомстве
столь же абсолютной властью, как  миссис  Додз  в  своем,  объявил  ей,  что
раньше, чем через два часа, ему свою скотинку в путь не собрать. Вынужденная
ждать, пока ему  заблагорассудится  отправиться  в  дорогу,  почтенная  дама
горько сетовала на протори и  убытки,  которые  всегда  терпит  гостиница  в
отсутствие хозяина или хозяйки, и заранее горевала, представляя себе побитые
тарелки,  ложные  счета,  неприбранные   комнаты   и   прочие   бедствия   и
неприятности, ожидающие ее по возвращении.
   Мистеру Байндлузу весьма хотелось вернуть расположение своей приятельницы
и  клиентки,  в  известной  степени  подорванное  тем,  что   он   осмелился
противоречить ей в вопросе, столь близком ее сердцу. Поэтому он не только не
предложил ей утешиться тем очевидным, хотя и  неприятным  соображением,  что
такой  малопосещаемой  гостинице  едва  ли  грозят  те  беды,  которых   она
опасалась, но, наоборот, всячески сочувствовал ей. И  он  даже  сказал,  что
если мистер Тачвуд, как можно предполагать по его платью, приехал в Марчторн
на почтовых, то миссис Додз могла бы воспользоваться этими  лошадьми,  чтобы
скорейшим способом вернуться в Сент-Ронан.
   - А знаете, - сказал вдруг мистер Тачвуд, -  я,  пожалуй,  и  сам  сейчас
поеду обратно. В таком случае я с удовольствием довезу вас домой,  сударыня,
да и проживу у вас несколько дней, если вы примете  меня  к  себе.  Женщина,
которая, как вы, продолжает дело своего отца,  -  такая  женщина,  сударыня,
вызывает мое глубочайшее уважение... Я, сударыня, живал в странах, где  люди
занимаются одним и тем же делом, передавая его от отца к сыну, на протяжении
тысячелетий. И мне этот обычай нравится: он свидетельствует  об  упорстве  и
трезвости характера.
   Миссис Додз, обрадованная таким предложением,  развеселилась  и  заявила,
что ради его удобства будет сделано все возможное. И пока  ее  друг,  мистер
Байндлуз,  разглагольствовал,  как  ее  новому  постояльцу  будет  хорошо  в
Клейкемском подворье, она в  молчаливом  восторге  предвкушала  блестящую  и
решительную  победу,  которую   одержит   над   важными   и   преуспевающими
соперниками, переманив к  себе  из  отеля  на  Сент-Ронанских  водах  такого
завидного постояльца.
   - Мне угодить не трудно, сударыня, - сказал путешественник. -  Я  столько
ездил, да еще так далеко, что привык  не  привередничать.  Испанская  вента,
персидский хан, турецкий караван-сарай - мне все едино. Однако,  так  как  я
обхожусь без лакея - по правде сказать, терпеть не могу возить с собой  этих
дармоедов, - мне придется просить  вас  посылать  по  утрам  кого-нибудь  за
бутылкой воды на источник - в те дни, разумеется, когда  я  не  буду  ходить
туда сам. Вода, пожалуй, и в самом деле мне помогает.
   Миссис Додз с радостью обещала выполнять такую скромную просьбу.
   - В самой воде-то вреда никакого нет, может быть, вода и пользу приносит,
- милостиво заявила она и разъяснила, что недолюбливает  только  этот  новый
отель и стаю мартовских зайцев, которые  именуют  себя  тамошней  компанией.
Люди, мол, пошучивают, будто святой Ронан сбросил дьявола прямо в  источник,
оттого вода в нем с тех пор отдает  серой,  Она  считает,  однако,  все  это
пустейшими бреднями, потому что ей говорил такой осведомленный человек,  как
сам пастор, что святой Ронан был вовсе не какой-нибудь языческий угодник  из
Рима, а талдей, то бишь халдей, а это ведь совсем другое дело.
   Так как все устраивалось  к  обоюдному  удовольствию,  был  отдан  приказ
закладывать почтовую  карету,  и  вскоре  она  уже  стояла  у  дома  мистера
Байндлуза. Добрая Мег поднялась на ступеньку кареты не без  тайного  чувства
досады, потому что на дверцах  виднелась  надпись  масляной  краской  "Отель
Фокса на Сент-Ронанских водах". Однако для  излишней  щепетильности  уже  не
оставалось времени.
   - Не думала я, - сказала  она,  усаживаясь,  -  что  мне  придется  ехать
когда-нибудь в ихней таратайке, да еще в такой, как эта, - тут на двоих едва
хватит места! Когда я держала лошадей, можете мне поверить, мистер Тачвуд, в
каждой из наших карет - а у меня их  было  две  -  легко  умещалось  четверо
взрослых и столько же детей вдобавок. Этот дурак Энтони, надеюсь я, тронется
с моим уиски, как только лошадки покормятся. Вам в самом деле достало места,
сэр? А то я потеснюсь.
   - О сударыня, - отвечал путешественник, - я  привычен  к  любым  способам
передвижения: паланкин, двуколка, носилки или почтовая карета - по  мне  все
равно. Я, пожалуй, поместился бы в ореховой  скорлупке  вместе  с  королевой
Мэб, лишь бы не тащиться позади. С вашего позволения, если вы,  конечно,  не
будете возражать, я закурю сигару.
   И разговор продолжался в том же духе.

Глава 16

СВЯЩЕННИК

   Имея ренты сорок фунтов в год,
   За богача в округе он слывет.
   Голдсмит. "Покинутая деревня"

   Миссис Додз твердо и неколебимо продолжала стоять на  том,  что  ее  друг
Тиррел умерщвлен кровожадным капитаном Мак-Терком. Однако, так  как  розыски
тела предполагаемой  жертвы  все  еще  оставались  напрасными  и  обходились
довольно дорого, она в конце концов потеряла надежду и начала отступать.  "Я
свой долг выполнила, пусть теперь этим делом занимаются те, кому надлежит им
заниматься, а провидение  в  свое  время  само  раскроет  тайну",  -  такими
доводами утешала себя добрая женщина и, проявив  гораздо  меньше  упрямства,
чем предполагал мистер Байндлуз, осталась и при своем  мнении  и  при  своем
банкире.
   Бездействие и молчаливая уступчивость Мег в деле, которое  она  грозилась
было расследовать до самого конца, быть может, вызывались тем,  что  бедного
Тиррела заменил в качестве жильца в  синей  комнате  и  в  качестве  объекта
ежедневных попечений и хлопот ее новый постоялец,  мистер  Тачвуд.  Завладев
дезертировавшим с источника джентльменом, Мег, по своему  понятию,  одержала
решительную победу над соперниками. Подчас только это веское  соображение  и
принуждало старую ворчливую Мег уступать различным капризам  и  требованиям,
непрестанно возникавшим у нового постояльца.  Никто  столько  не  говорил  о
своих скромных привычках в еде и о  безразличии  к  удобствам  в  пути,  как
Тачвуд и, наверно, ни один путешественник не доставлял в гостинице  столько
хлопот, как он. В кулинарии у него были  свои  прихоти,  и  если  не  хотели
делать по его указке, особенно же  если  в  это  время  он  чувствовал  хоть
маленький намек на приступ подагры, то он бывал привередлив, словно обучался
в кондитерской самого Бедреддина Хассана и вот-вот повторит всю  историю  со
злополучным сливочным тортом, в который забыли положить перцу. Он то и  дело
устанавливал в гастрономической науке новые  правила,  которые  миссис  Додз
считала совершенной ересью, и поэтому они спорили так, что  звенели  стекла.
Кроме того, постель ему полагалось стелить под определенным углом от подушки
к ногам кровати, и малейшее отклонение от этого  угла  нарушало,  по  словам
Тачвуда, его ночной покой и, уж во всяком случае, выводило его из себя.  Так
же прихотлив был он и относительно чистки своего платья, расстановки  мебели
у него в комнате и тысячи  других  мелочей,  которые  на  словах  совершенно
презирал.
   Может показаться странным, но  такова  уж  противоречивость  человеческой
природы, что постоялец с этаким капризным  и  причудливым  нравом  доставлял
миссис Додз гораздо больше удовольствия, чем ее мирный и неприхотливый  друг
мистер Тиррел. Ее новый жилец умел бранить, но умел и  хвалить,  а  ни  один
артист вроде миссис  Додз,  знающий  цену  своему  таланту,  не  остался  бы
равнодушным  к  одобрению  такого  знатока,  как  мистер  Тачвуд.   Гордость
художника утешала ее за понесенные добавочно труды. Не  последним  было  для
почтенной хозяйки гостиницы и то соображение, что чем больше  от  постояльца
хлопот, тем больше его счета и тем щедрей он обычно их  оплачивает.  Тут  уж
Тачвуд был настоящей жемчужиной среди постояльцев. Он никогда  не  отказывал
себе в удовлетворении малейшей своей причуды, каких бы расходов она  ему  ни
стоила и какие бы хлопоты ни приносила другим. И все это под  уверения,  что
ко всему тому, чего он  требовал,  он  совершенно  и  полностью  равнодушен.
"Очень ему нужен соус Берджес, когда он едал  кускус,  приправив  его  одним
песком пустыни! Однако просто позор, что у миссис Додз  не  достанешь  того,
чего должно быть вволю в любом заведении рангом чуть повыше пивной!"
   Короче говоря, он кипятился, раздражался, командовал и  добивался  всего,
чего хотел. Весь дом  ходил  ходуном,  но,  когда  дело  касалось  чего-либо
важного,  на  мистера  Тачвуда  нельзя  было  сердиться,  такую  доброту   и
сердечность он проявлял. И хотя миссис Додз в дурную  минуту  рада  была  бы
послать его на вершину Тинтока, она рано или поздно всегда кончала тем,  что
пела ему хвалы. Правда, она все-таки подозревала, что он тоже набоб,  выводя
это заключение из его рассказов о заморских странах, а также из того, как он
потакал самому себе и как был щедр  к  другим  -  свойства,  по  ее  мнению,
присущие всем "индам". Но хотя, как уже слышал  читатель,  вообще-то  миссис
Додз выражала недоверие  к  этому  роду  любимцев  фортуны,  у  нее  хватало
здравого  смысла,  чтобы  понимать,  что  набобы,  живущие  по  соседству  и
набивающие цену на птицу и яйца у крестьянок в округе, - это совсем  не  то,
что набоб, который поселился в ее собственном подворье, забирает съестное  в
ее собственной кладовой и расплачивается без задержек и расспросов по  любым
счетам, какие только разрешит ему представить ее совесть.  Короче  говоря  и
возвращаясь к тому, на чем нам, может быть, давно следовало закончить  речь,
хозяйка и постоялец были весьма довольны друг другом.
   Впрочем, едва потускнеет блеск новизны, скука втиснется куда угодно.  Как
только  мистеру  Тачвуду  удалось  устроить  все  по-своему  в   Клейкемском
подворье, то есть когда он научил почтенную миссис Додз тайнам приготовления
кэрри и малегатони, когда  добился,  чтобы  служанка  привыкла  стелить  ему
постель с таким наклоном, как то  рекомендует  сэр  Джон  Синклер,  и  когда
достиг кое-каких успехов  в  обучении  горбатого  кучера  арабскому  способу
чистить лошадей, бес скуки стал  одолевать  нашего  чудака.  Кучи  брошюр  и
газет, присылаемых из Лондона и Эдинбурга, оказались  не  в  силах  отразить
этого нарушителя покоя, и мистер Тачвуд затосковал по обществу.  Тут  вполне
естественным прибежищем мог оказаться источник, но мистера Тачвуда охватывал
трепет ужаса при одном воспоминании о леди Пенелопе, от которой ему  изрядно
досталось в пору ею краткого пребывания  на  Сент-Ронанских  водах.  И  хотя
прелесть пухлых форм  прекрасной  леди  Бинкс  могла  бы  соблазнить  любого
азиата, наш старый путешественник давно перешагнул возраст, когда мечтают  о
султаншах и гаремах.
   Наконец его осенила блестящая мысль. Как-то за  завтраком,  когда  миссис
Додз наливала ему чаю в большую чашку из какого-то особенного фарфора  -  он
подарил ей целый такой сервиз, лишь бы она оказывала ему это одолжение, - он
вдруг задал ей вопрос:
   - Скажите, пожалуйста, миссис Додз, что за человек ваш священник?
   - Человек как все прочие, - отвечала Мег Додз. - Кем ему еще быть, мистер
Тачвуд?
   - Человек как все прочие - это значит, что у него имеется  обычный  набор
глаз, ушей, рук и ног, не так ли? Но разумный ли он человек?
   - Разума-то в нем, пожалуй, не много, сэр, - отвечала  добрая  Мег,  -  И
если бы угостить его вот этим чаем, что вы получаете почтой из  Лондона,  он
не отличил бы его от обыкновенного черного.
   - Тогда у него не все органы на  месте,  миссис  Додз:  носа  у  него  не
хватает либо он не умеет им пользоваться, - сказал мистер Тачвуд. - Ведь это
настоящий зеленый чай! А какой чудесный букет!
   - Ну, может быть, - сказала хозяйка. - Только раз я налила  ему  из  моей
собственной заветной бутылки глоточек настоящего бренди, и с  места  мне  не
сойти, если, ставя рюмку на стол,  он  не  похвалил..,  виски!  Ни  в  одном
приходе, а то и в целом синоде не найдется священника, который  не  умел  бы
отличить виски от бренди.
   - Но что он за человек? Он у вас ученый? - добивался Тачвуд.
   - Ученый? Учености-то у него хватает, - отвечала Мег. - Он даже  поглупел
от своей учености - пусть на усадьбе все прахом идет,  лишь  бы  к  нему  не
приставали. Смотреть больно, как запущен дом. Попадись только те  две  дуры,
что дармоедствуют у бедняги, ко мне в науку на недельку, уж я выучила бы  их
убирать комнаты!
   - А как он читает проповеди?
   - Довольно прилично. Правда, он подчас вставит длинное слово или  проявит
такую ученость, что наши фермеры и лэрды вовсе перестают  его  понимать.  Но
что с того? - говорю я им: им же лучше, если они  за  свои  деньги  получают
больше, чем им следует.
   - А заботится он о своих прихожанах? Добр к бедным?
   -  Даже  больше,  чем  надо,  мистер  Тачвуд.  Он,  воистину   по   слову
евангельскому, не отворачивается от просящего у него. Все негодяи и бродяги,
что рыщут по нашим дорогам, лезут к нему в карман без спросу.
   - Рыщут по дорогам?  А  что  бы  вы  сказали,  если  бы  видели  факиров,
дервишей, бонз, имамов, нищенствующих монахов и всех прочих,  которых  видел
я, миссис Додз? Впрочем, это неважно, я слушаю вас.  А  этот  ваш  священник
часто бывает на людях?
   - На людях? Да нет, - отвечала Мег, - он вовсе людей не видит, ни в своем
дому, ни в чужом. Он спускается по утрам из спальни в длинном рваном халате,
словно огородное чучело, и усаживается за свои книги. И если ему не принесут
чего-нибудь поесть,  так  этот  бедный  полоумный  не  посмеет  и  спросить.
Рассказывают, что он все сидит за книгами и так  и  будет  поститься  десять
часов подряд, а это уж просто папистская ересь, хоть он и блюдет такой  пост
из одной забывчивости.
   - Ну, хозяюшка, тогда он  все  что  угодно,  но  только  не  обыкновенный
человек, как вы о нем говорили.  Забыть  про  обед!  Да  он,  верно,  совсем
спятил! Сегодня он со мной пообедает, и я буду не  я,  если  не  закачу  ему
такой обед, какого он долго не забудет.
   - Смотрите, как бы не оказалось, что это легче пообещать, чем  выполнить,
- сказала миссис Додз. - Добряк, можно сказать, не понимает, что ест. Да  он
к тому же никогда не обедает на стороне - если вообще обедает. Выпьет молока
с куском хлеба - вот и весь обед,  да,  может  быть,  еще  две-три  холодные
картошки съест. И хоть он и хороший человек, а это у него языческий  обычай,
потому что всякий добрый христианин заботится о своем брюхе.
   - Может быть, - отвечал  Тачвуд.  -  Однако  знавал  я  людей,  хозяюшка,
которые так заботились о своем брюхе, что больше уже не заботились ни о  ком
на свете. А пока - живее за дело и готовьте обед на двоих, да повкуснее,  да
к трем часам минута в минуту. Подайте старого  рейнвейна,  что  прислали  от
Кокберна по моему заказу, и  того  особого  индийского  хереса  бутылку,  да
бутылку старого кларета из четвертого ящика, вы сами помните, где это  вино,
Мег. Постойте-ка, ведь он пастор, - значит, для него надо подать  портвейну.
Пусть все будет готово, только не  ставьте  вино  на  солнце,  как  на  днях
сделала эта глупышка Бек. Я сам спускаться  в  погреб  не  могу,  но  вы  уж
смотрите не перепутайте ничего.
   - Будьте покойны, - запальчиво ответила Мег, - я  в  свой  погреб  лазить
никому не позволю, пойду сама, поверьте мне. Только вы  заказываете  слишком
много вина на двоих, да притом ваш гость еще и священник.
   - Ох, несообразительная вы особа! Неужто здесь,  в  верхнем  поселке,  не
найдется женщины, которая только что произвела на свет еще одного глупца,  и
неужто, если вино останется, оно не пригодится ей для подкрепления сил?
   - Ей больше пригодилось бы питье из пива с  молоком,  -  заявила  Мег.  -
Впрочем, раз вам  так  хочется  -  сделаем  по-вашему!  Ну,  знаете,  такого
постояльца, как вы, еще не бывало у меня в доме!
   Мег  не  успела  закончить  своей  речи,  как  путешественник  уже  ушел,
предоставив ей ворчать и суетиться на досуге сколько душе угодно. Сам  же  с
поспешностью, присущей всем его действиям,  когда  ему  приходила  в  голову
какая-нибудь новая затея, отправился заводить  знакомство  с  сент-ронанским
священником. А пока мистер Тачвуд идет вниз по улице к пасторскому дому,  мы
постараемся представить его хозяина нашему читателю.
   Достопочтенный  Джосайя  Каргил  был  сыном  мелкого  фермера  из   Южной
Шотландии.  Был  он  хилого  сложения,  и  это  обстоятельство   заодно   со
склонностью мальчика к наукам, что  нередко  сопутствует  слабому  здоровью,
заставило родителей, правда ценою некоторых жертв, дать сыну  образование  и
готовить его в священники.  Примириться  с  лишениями,  связанными  с  этими
расходами, им помогли семейные предания, рассказывавшие, что в жилах их сына
текла кровь знаменитого Воанергеса пуританского ковенанта - Доналда Каргила,
казненного гонителями в городе Куинсферри в годину  печального  царствования
Карла  II  за  то  лишь,  что,  опираясь  на  всю   полноту   своей   власти
священнослужителя, он путем формального отлучения изверг из  лона  церкви  и
обрек  сатане  короля  и  королевское  семейство   вместе   с   сановниками,
придворными и со  всеми  их  присными.  Но  если  Джосайя  и  в  самом  деле
происходил от этого непреклонного  поборника  веры,  то  семейная  пылкость,
которую он мог унаследовать, умерялась мягкостью его  собственного  нрава  и
мирным характером времени, в какое он имел  счастье  родиться.  Все  знавшие
молодого  священника  дружно  считали  его  кротким,  уступчивым,  прилежным
приверженцем науки, который, мирно стремясь к достижению своей  единственной
цели - приобретению знаний, и особенно - знаний в области  своей  профессии,
выказывал крайнюю терпимость ко всем, чьи  занятия  не  были  сходны  с  его
собственными. Развлечения он предпочитал тоже  самого  кроткого,  мирного  и
со