- Вы  знаете,  -  сказал  граф,  - вы должны были слышать, что моя мать
умерла.
     - Умерла?  Вы  не  обманываете  меня?  Значит, она рассталась наконец с
землями, и титулами, и родословными?
     - Со  всем,  всем,  - ответил граф, - как расстаются смертные со всякой
суетой!
     - Теперь  я вспоминаю, - промолвила Элспет, - я уже слыхала об этом. Но
с  тех  пор  в  нашем  доме  случилось  такое  несчастье,  а  память моя так
ослабела... Так вы уверены, что ваша мать ушла из мира сего?
     Граф еще раз подтвердил старухе, что ее прежней госпожи не стало.
     - Тогда,  -  сказала Элспет, - тайна больше не будет угнетать мою душу.
Пока  графиня  жила,  кто  посмел бы разглашать то, что было ей неугодно? Но
она ушла, и я признаюсь во всем.
     Повернувшись  к  сыну  и  невестке,  она  властным голосом приказала им
покинуть  дом  и оставить лорда Джералдина - так она продолжала его называть
-  наедине  с  ней.  Но Мэгги Маклбеккит теперь, когда первый приступ горя у
нее  прошел,  вовсе  не была склонна покорно выслушивать в своем собственном
доме  распоряжения свекрови, чья власть бывает особенно тягостна для женщины
такого  общественного положения, как Мэгги. Ее очень удивила эта властность,
которую она считала давно угасшей и забытой.
     - Слыханное  ли  дело,  -  вполголоса  заворчала она, несколько робея в
присутствии  такой  важной  особы,  как  лорд Гленаллен, - слыханное ли дело
требовать,  чтобы  мать,  еще  не  осушив  слез, ушла из своего собственного
дома, когда только что из дверей вынесли труп ее старшего сына?
     Рыбак неприязненным и упрямым тоном поддержал ее.
     - Нынешний  день  не для твоих старых сказок, мать... Милорд - ежели он
и  впрямь  лорд  - может прийти в другое время, а коли хочет, пусть говорит,
что  ему  надо. Никому здесь нет охоты слушать его или тебя. Но ни лорду, ни
простому  человеку  в угоду я не уйду из своего дома в тот самый день, когда
мой бедный...
     Тут  его  голос  сорвался,  и  он  не  мог  продолжать. При входе лорда
Гленаллена  он  встал и так и стоял все время, а теперь решительно опустился
на  стул  и  застыл в угрюмой позе человека, который не отступится от своего
слова.
     Но  старухе  серьезность  этого  часа,  казалось,  вернула  все  силы и
некогда  присущее  ей  умственное  превосходство. Она поднялась и, подойдя к
нему, торжественным голосом произнесла:
     - Сын  мой,  если  ты  не хочешь слушать рассказ о позоре своей матери,
если  ты  не  хочешь  стать добровольным свидетелем ее вины и если ты хочешь
заслужить   ее  благословение  и  отвратить  ее  проклятие,  заклинаю  тебя,
приказываю  тебе  ради  той,  кто  тебя родила и вскормила, дай мне свободно
поговорить  с  лордом  Джералдином  о  том,  чего  не должен слышать ни один
смертный,  кроме  него.  Повинуйся  моим  словам,  дабы в тот день, когда ты
засыплешь  прахом  земным  мою  главу - ох, скорей бы этот день настал! - ты
мог  бы  вспомнить  об  этой  минуте и не корить себя за то, что не исполнил
последнего земного желания своей матери.
     Слова   этого  торжественного  требования  пробудили  в  сердце  рыбака
привычку  к  бессознательному  послушанию,  к  которому  приучила его мать и
которого  он  никогда  не  нарушал в те времена, когда она еще владела всеми
своими  силами.  Воспоминание об этом переплелось с наполнявшим его чувством
и,  бросив  взгляд  на  постель, где еще недавно лежало мертвое тело, старик
пробормотал:
     - Он  не  знал,  что  значит ослушаться меня, соглашался он со мной или
нет. Зачем же я буду сердить ее?
     Взяв  упиравшуюся  супругу  под  руку,  он  бережно  вывел ее из дому и
закрыл за собой дверь на щеколду.
     Когда  несчастные  родители  ушли,  лорд  Гленаллен,  опасаясь,  как бы
старуха  вновь  не впала в бесчувственное состояние, опять начал настаивать,
чтобы она рассказала ему то, что хотела.
     - Вы  успеете  услышать это, - ответила она. - Мой ум сейчас достаточно
ясен,  и  едва  ли,  - да я этого и не думаю, - едва ли я забуду то, что мне
надо  сказать.  Моя  жизнь  в  Крейгбернфуте стоит у меня перед глазами, как
наяву,  зеленый склон с песчаной кромкой там, где ручей вливался в море, две
лодки  со  сложенными  парусами  в  бухточке,  высокий  утес  за  садом дома
Гленалленов,  нависший над потоком... Увы, я могу забыть, что у меня был муж
и  я  потеряла  его,  что  остался  в  живых  лишь  один  из  наших  четырех
молодцов-сыновей,  что  несчастье  за  несчастьем  поглотило наше неправедно
нажитое  богатство,  что  только  в  это  утро из дома вынесли тело первенца
моего  сына,  -  но  я  никогда  не  забуду  дней,  проведенных в прекрасном
Крейгбернфуте!
     - Ты  была  любимицей  моей  матери,  - сказал лорд Гленаллен, стараясь
навести ее на главную тему, от которой она уже начала отклоняться.
     - Была,  была...  Вам  незачем  напоминать  мне  об  этом. Она дала мне
воспитание,  какого не получают девушки из народа, дала мне знания, каких не
было  у  моих  товарок.  Но, как древний искуситель, она, научив меня добру,
научила и злу.
     - Ради  бога,  Элспет,  -  произнес  измученный  граф,  - объясни, если
можешь,  свои  ужасные  намеки.  Я знаю, тебе известна такая страшная тайна,
что,  стоит  высказать  ее,  и крыша рухнет у нас над головой. Но все равно,
говори!
     - Я  скажу, скажу, - отозвалась она, - но только потерпи еще немного. -
И  снова  она,  казалось, погрузилась в воспоминания, но теперь к ним больше
не примешивались ни безумие, ни апатия.
     Она  готовилась  приступить  к  тому,  что  давно  обременяло  ее ум и,
несомненно,  часто  завладевало  всей  ее  душой  в  такие  часы, когда всем
окружающим   она   казалась   мертвой.   И   могу   добавить  примечательную
особенность:  мощный  дух  старухи  так  воздействовал на ее телесные силы и
нервную  систему,  что,  несмотря  на  глухоту,  каждое слово, произнесенное
лордом  Гленалленом  во  время этого необычайного свидания, хотя бы оно было
лишь  тихим  отзвуком  ужаса или душевной муки, достигало слуха Элспет с той
же  отчетливостью,  как и в прежние годы ее жизни. И сама она говорила ясно,
внятно  и  медленно, словно заботясь о том, чтобы то, что она сообщила, было
до  конца  понято.  В  то  же  время  речь  ее  была  сжатой,  свободной  от
многословия  или  добавлений,  естественных  для  представительницы ее пола,
притом  в  таких преклонных летах. Короче говоря, ее язык свидетельствовал о
некоторой  образованности,  а также об удивительно твердом и решительном уме
и  о  таком  характере, от которого можно ожидать больших преступлений. Суть
ее сообщения изложена в следующей главе.


                                Глава XXXIII

                                        Раскаянье - оно неумолимо:
                                        Ищейкой злобною бежит за нами
                                        По лабиринту молодых безумств,
                                        Не слышим мы ее, пока сильны,
                                        Пока суставы не свела нам старость.
                                        Когда ж года разрушат все надежды,
                                        У ложа нашего раздастся лай,
                                        Нам возвещая гнев, и скорбь, и кару.

                                                             Старинная пьеса

     - Мне  не  к  чему  говорить  вам,  - начала старуха, обращаясь к графу
Гленаллену,  -  что  я  была любимицей и доверенным лицом Джоселинд, графини
Гленаллен,  да  упокоит бог ее душу! - При этих словах она перекрестилась. -
И  я  думаю, вы помните, что я пользовалась ее благосклонностью много лет. Я
отвечала  ей  самой  искренней  привязанностью,  но  потом впала в немилость
из-за  ничтожного  непослушания,  о  котором  вашей  матери сообщила та, кто
считала, - и не без основания, - что я слежу за ней и за вами.
     - Я  запрещаю  тебе,  женщина,  называть  ее  имя в моем присутствии! -
дрожащим от волнения голосом воскликнул граф.
     - Я  должна назвать его, - твердо и спокойно ответила кающаяся, - иначе
как вы поймете меня?
     Граф  оперся  на  один  из  стоявших в хижине простых стульев, надвинул
шляпу  на  глаза,  сжал  руки,  стиснул  зубы,  как  человек,  готовящийся к
мучительной операции, и сделал старухе знак продолжать.
     - Так  вот, я сказала, - вновь заговорила она, - что своей немилостью в
глазах  госпожи я обязана главным образом мисс Эвелин Невил, воспитывавшейся
тогда  в  замке  Гленаллен  как  дочь  умершего двоюродного брата и близкого
друга  вашего  покойного  отца.  В ее истории было много загадочного, но кто
посмел  бы  спрашивать графиню о том, что она не хотела сказать? В замке все
любили мисс Невил, кроме двоих - вашей матери и меня: мы ее ненавидели.
     - Боже!  По  какой  же  причине?  Ведь  такого кроткого, такого нежного
создания,  способного  внушать  только  любовь,  еще не знал наш злополучный
мир!
     - Может,  это  и  так, - ответила Элспет, - но ваша мать ненавидела всю
семью  вашего  отца,  кроме  него  самого.  Пошло все из-за раздора, который
возник  между  ними вскоре после свадьбы. Как все это было - сейчас не имеет
значения.  Но  ненависть  вашей  матери  к Эвелин Невил удвоилась, когда она
заметила  взаимную  склонность  между  вами  и  несчастной молодой леди. Вы,
может,  помните,  что вначале графиня выказывала свою неприязнь к ней только
тем,  что  холодно  и  высокомерно  с ней обращалась. По крайней мере больше
ничего  не было заметно. Но со временем дело дошло до такой вражды, что мисс
Невил  пришлось  искать  убежища  в  замке  Нокуиннок,  у  жены сэра Артура,
которая (мир праху ее!) тогда еще была жива.
     - Ты  разрываешь  мне  сердце,  вспоминая эти подробности. Но говори, и
пусть   моя   сегодняшняя   мука   будет   лишней  карой  за  мое  невольное
преступление!
     - Однажды  ночью,  - продолжала Элспет, - когда мисс Невил не жила дома
уже  несколько месяцев, я поджидала в своей хижине возвращения мужа с рыбной
ловли  и  тайком проливала горькие слезы, которые мой гордый дух исторгал из
меня  при  мыслях  об  опале.  Кто-то  поднял  щеколду, и в мое жилище вошла
графиня,  ваша мать. Я подумала, что предо мной призрак, ибо даже во времена
наибольшего  благоволения  она  никогда  не оказывала мне такой чести; и она
была  так  бледна  и страшна, словно вышла из могилы. Она села и отжала воду
из  волос  и плаща, так как моросил дождь, а идти ей пришлось через заросли,
покрытые  росой.  Я  упоминаю  обо всем этом лишь для того, чтобы вы поняли,
как  ясно живет эта ночь в моей памяти. Оно и неудивительно! Увидев графиню,
я была поражена, но не посмела заговорить первой, как если бы увидела духа.
     "Элспет  Чен,  -  сказала  она,  помолчав  (она  всегда  называла  меня
девическим  именем),  -  не  дочь ли ты Реджиналда Чена, который умер, чтобы
спасти своего господина, лорда Гленаллена, на поле боя при Шериф-Мюре?"
     И я ответила ей почти так же гордо:
     "Это  так  же верно, как то, что вы дочь графа Гленаллена, которого мой
отец спас в тот день ценой собственной жизни".
     Здесь старуха глубоко задумалась.
     - Что  же  было  потом?  Что  же  потом?  Ради  бога, добрая женщина...
Впрочем, то ли это слово?.. Но, добрая ты или злая, я велю тебе говорить!
     - Мало  значили  бы  для меня земные веления, - ответила Элспет, - если
бы  во  сне и наяву со мной не говорил голос, заставляющий меня рассказывать
эту печальную повесть. Так вот, милорд, графиня сказала мне:
     "Мои   сын   любит  Эвелин  Невил.  Они  дали  друг  другу  слово.  Они
помолвлены.  Если  у  них  родится  сын,  мои  права на поместье Гленалленов
отпадут.    С    этой   минуты   я   превращаюсь   из   графини   в   жалкую
вдову-управительницу.  Я,  которая  дала  супругу  земли и вассалов, высокую
кровь  и  древнюю  славу,  перестану  быть госпожой, как только у моего сына
появится  наследник  мужского  пола.  Все  же с этим я могла бы примириться.
Если  бы он женился на ком угодно, кроме ненавистных мне Невилов, я стерпела
бы.   Но   мысль,   что  им  и  их  потомкам  достанутся  права  и  почести,
принадлежавшие  моим предкам, как кинжал пронзает мое сердце. А эта девчонка
- я ее ненавижу!"
     И  я  ответила, ибо сердце мое воспламенилось от ее слов, что полностью
разделяю ее ненависть.
     - Негодяйка!   -  воскликнул  граф,  вопреки  своей  решимости  хранить
молчание.  -  Негодная  женщина!  Как  могла  ты ненавидеть такое невинное и
милое создание?
     - Я  ненавидела  тех,  кого  ненавидела  моя  госпожа,  как  полагалось
вассалам  дома  Гленалленов.  Я вышла, милорд, за человека, который был ниже
меня  по  положению,  но  щит  перед любым вашим предком, который шел в бой,
всегда  нес  предок  той  хилой, старой, полоумной негодяйки, которая сейчас
говорит  с  вами.  Это  не  все,  - продолжала старая колдунья, чьи земные и
неземные  страсти разгорались по мере ее рассказа. - Это не все. У меня были
свои  причины  ненавидеть  мисс Эвелин Невил. Это я привезла ее из Англии, и
всю  дорогу  она,  задирая нос, издевалась над моим северным произношением и
одеждой,  как  это  делали  на  юге  многие  леди  и подружки мисс Эвелин по
пансиону - так они называли ее школу.
     (Как  ни  странно,  об  этой  обиде, неумышленно нанесенной ей ветреной
школьницей,  она говорила с таким давним ожесточением, какое после огромного
промежутка  времени  не могло бы быть оправдано, да и не могло бы возникнуть
у человека в здравом рассудке.)
     - Да,  она  презирала  и  высмеивала  меня,  но  презревший  тартан  да
страшится кинжала!
     Она приумолкла, потом заговорила снова:
     - Я  не  отрицаю,  что ненавидела ее больше, чем она заслуживала. После
моих слов моя госпожа графиня настойчиво продолжала:
     "Элспет  Чен,  этот  своенравный мальчишка женится на девке с фальшивой
английской  кровью.  В  былые  дни  я  могла  бы  бросить ее в гленалленский
массимор*,  а  его  посадить  на  цепь  в башне Стретбоннела. Но эти времена
прошли,  и власть, которая должна была бы принадлежать знатным людям страны,
перешла  к  изворотливым  крючкотворам  и  к их еще более низким помощникам.
Выслушай  же меня, Элспет Чен! Если ты дочь твоего отца, как я - дочь моего,
я  найду  средство  помешать  их  браку.  Она  часто ходит на утес над твоим
жилищем  и  смотрит  оттуда,  не  видна  ли  лодка  ее милого (Вы, вероятно,
помните,  милорд,  как  вы  любили выходить под парусом в море?) Сделай так,
чтобы он нашел ее на сорок сажен ниже, чем ожидает!"
     ______________
     *  Массимор  (правильно  -  масса-мора) - старинное обозначение тюрьмы,
заимствованное  из  языков  мавров,  может  быть,  еще  во времена крестовых
походов. (Прим. автора.)

     - Да,  вы  можете  смотреть  на  меня  во  все  глаза, и хмурить лоб, и
сжимать  кулаки,  но  как  верно  то,  что  я  должна  предстать  перед  тем
единственным,  кого  я боюсь, - о, почему я не боялась его сильнее! - таковы
были  слова  вашей  матери.  Зачем стала бы я вам лгать? Но я не согласилась
запятнать свои руки кровью. Тогда она сказала:
     "По  законам нашей святой церкви они слишком близкие родственники. Но я
не  удивлюсь,  если  оба они в своем непослушании дойдут до того, что станут
еретиками".
     Это  был  ее  дополнительный  довод.  А  так  как дьявол всегда внушает
коварные   мысли  таким,  как  я,  забирающимся  выше,  чем  следует,  я,  к
несчастью,  вставила:  "Но их можно было бы уверить в таком близком родстве,
при котором никакой христианский закон не разрешит их брака".
     Тут  лорд  Гленаллен повторил ее слова, закричав так пронзительно, что,
казалось, крыша хижины развалится у них над головами:
     - Ах! Значит, Эвелин Невил не была... не была...
     - Дочерью,  хотите вы сказать, вашего отца? - продолжала Элспет. - Нет!
Будет  ли  это новой пыткой для вас или утешением, узнайте правду, она такая
же его дочь, как я.
     - Не  обманывай  меня,  женщина!  Не  заставляй  меня  проклясть память
матери,  которую  я  только  что  похоронил,  за  участие  в  заговоре самом
жестоком, самом адском...
     - Подумайте,  милорд  Джералдин,  прежде  чем проклинать память умершей
родительницы,  нет ли среди живых человека с кровью Гленалленов в жилах, чьи
прегрешения привели к этому ужасному несчастью.
     - Ты подразумеваешь моего брата? Но он тоже умер, - возразил граф.
     - Нет,   -   ответила  сивилла,  -  я  подразумеваю  вас  самого,  лорд
Джералдин.  Если вы не нарушили сыновний долг послушания и не женились тайно
на  Эвелин  Невил,  когда  она  гостила  в Нокуинноке, наш заговор мог бы на
время  разлучить  вас,  но по крайней мере к вашему горю не примешивались бы
жестокие  угрызения  совести.  Ваше  собственное  поведение напитало ядом то
оружие,  которым  мы  вас  поразили, и оно пронзило вас с тем большей силой,
что  вы сами ринулись ему навстречу. Если бы ваш брак был оглашен и признан,
наш   замысел  создать  непреодолимое  препятствие  на  вашем  пути  был  бы
невыполним.
     - Боже  милостивый!  -  воскликнул несчастный дворянин. - Словно пелена
спала  с  моих  затуманенных  глаз!  Да,  теперь я хорошо понимаю те неясные
намеки,  которыми  пыталась  меня  утешить  моя  несчастная  мать, ставя под
сомнение  то страшное дело, хотя ее же козни заставили меня считать, что я в
нем повинен.
     - Она  не могла сказать яснее, - ответила Элспет, - не признавшись сама
в  обмане,  а между тем она скорее дала бы разорвать себя дикими конями, чем
открыть  то,  что  содеяла.  И будь она еще жива, ради нее молчала бы и я. В
роду  Гленалленов  были  твердые сердца и у мужчин и у женщин. Такими были в
старые  времена все, кого собирал боевой клич "Клохневен". Они стояли плечом
к  плечу,  и  ни один не покидал вождя из любви к золоту или выгоде, к добру
или злу. Теперь, говорят, времена переменились.
     Несчастный  граф  был  слишком  погружен  в  свои собственные смутные и
тягостные  мысли, чтобы заметить суровые и полные дикой преданности слова, в
которых  даже  при  последнем  проблеске  жизни  злосчастная  виновница  его
бедствий упрямо находила источник мрачного утешения.
     - О  небо!  -  воскликнул  он.  -  Итак,  я  неповинен  в самом ужасном
преступлении,  какое  может  запятнать  человека. Хотя оно и было невольным,
сознание  вины  погубило  мой покой, разрушило мое здоровье и привело меня к
преждевременной  могиле.  Прими,  боже, - с жаром произнес он, устремив взор
ввысь,  -  мое  смиренное благодарение! Хоть я и доживу свой век несчастным,
все  же  я умру чистым от такого противоестественного греха. А ты продолжай,
если  можешь  еще  что-нибудь  сообщить,  пока  у  тебя  есть  голос,  чтобы
говорить, а у меня силы - слушать.
     - Да,  -  ответила  старуха,  -  час,  когда  вы  можете слушать, а я -
говорить,  быстро истекает. Смерть своим перстом уже перекрестила ваш лоб, а
мне  с  каждым  днем  все  больше холодит и сжимает сердце. Не прерывайте же
меня  возгласами,  и  стонами,  и  обвинениями, но выслушайте мой рассказ до
конца.  А  тогда,  если  вы  на  самом  деле такой лорд Гленаллен, о каких я
слыхала  в  мои  дни,  велите  своим  шутам нарвать терновника и остролиста,
навалить  их до самой кровли и сжечь, сжечь, сжечь старую колдунью Элспет со
всем,  что  могло  бы  вам  напомнить  про  эту тварь, когда-то ползавшую по
земле!
     - Продолжай, - сказал граф, - я больше не буду тебя прерывать.
     Он   говорил  сдавленным,  но  твердым  голосом:  он  не  хотел,  чтобы
раздражительность  помешала  ему  почерпнуть истину из удивительной истории,
которую  он  слушал.  Но  Элспет  изнемогла от такого долгого и непрерывного
рассказа.  Дальнейшая  ее  речь  была более отрывиста и хотя почти все время
достаточно  внятна, но уже лишена той удивительной и ясной сжатости, которой
отличалась  вначале.  После нескольких безуспешных попыток Элспет продолжать
лорд  Гленаллен,  увидев,  чт