е ждут. И
поэтому,   молодой  друг,  давайте  подкрепимся  в  гостинице  -  это  очень
приличное  заведение,  -  и  я  буду  чрезвычайно  рад  докончить объяснение
различий  в  способах  окружения  рвами  castra stativa* и castra aestiva**;
многие  наши  историки  вносят в этот вопрос немалую путаницу. Увы, лучше бы
они  потрудились  посмотреть  на  все  это собственными глазами, чем глазами
своих  коллег!.. Ну что ж, здесь мы устроимся довольно удобно. И надо же нам
в  конце  концов  где-нибудь  пообедать!  Тогда  переезд  с новым приливом и
вечерним бризом будет еще приятнее.
     ______________
     * Постоянного лагеря (лат.).
     ** Походного летнего лагеря (лат.).

     Покорившись  обстоятельствам  с  таким  истинно христианским смирением,
наши путешественники сошли у дверей гостиницы Хоуз.


                                  Глава II

                                       Сэр, что за нравы на дороге этой!
                                       Мне что ни день дают бараний бок,
                                       Засушенный настолько, что лишь терка
                                       Его берет! И запивать извольте
                                       Ужасной смесью сыворотки с пивом!
                                       Претит мне это. Лишь в вине веселье.
                                       Мой дом не остается без вина,
                                       И мой девиз: "Я верю только в херес!"

                                             Бен Джонсон. "Новая гостиница".

     Когда  старший  путешественник, тучный, страдающий от подагры и одышки,
спустился  по  шатким  ступенькам  дилижанса, хозяин гостиницы приветствовал
его   с   той  смесью  фамильярности  и  почтительности,  какой  шотландские
трактирщики старой школы придерживаются с особенно уважаемыми постояльцами.
     - Господи  боже,  неужто  это вы, Монкбарнс? (Он называл гостя по имени
его  поместья,  что  всегда  ласкает  слух  шотландского землевладельца). Не
думал я увидеть вашу милость ранее конца летней сессии!
     - Скажет  тоже,  толстый  старый черт! - ответил гость, чей шотландский
акцент  усиливался  в  минуты  гнева, а в остальное время был малозаметен. -
Старый  скрюченный  болван!  Ну  какое мне дело до сессии и до глупых гусей,
которые туда слетаются, или до ястребов, которые им там выщипывают перья?
     - И  то правда! - согласился хозяин; он, собственно, говорил так только
потому,  что лишь смутно помнил об образованности гостя, но тем не менее был
бы  очень  огорчен,  если  бы  подумали,  что он в точности не осведомлен об
общественном  положении  и  роде  занятий того или иного, хотя бы и редкого,
посетителя.  -  Совершенная  правда!  Только  мне  пришло в голову, что вам,
может  быть,  надо было приглядеть за каким-либо собственным делом в суде. У
меня  у самого есть такое дело, и уж больно затянулась эта тяжба; ее оставил
мне  отец, а ему еще раньше - его отец. Это спор насчет нашего заднего двора
-  может,  вы слыхали об этом в парламенте: Хатчинсон против Мак-Китчинсона.
Известное  дело,  слушалось  четыре раза еще до пятнадцатого года. В нем сам
черт  ногу  сломит.  Судьи  так  запутались,  что  только  одно  и  знают  -
пересылать  это  дело  из  одного  присутствия  в другое. Любо смотреть, как
бережно блюдут справедливость в нашей стране!
     - Попридержи  язык,  болван,  -  остановил  его путешественник, впрочем
весьма  добродушно,  -  и  скажи,  что  ты  можешь предложить этому молодому
человеку и мне на обед.
     - Прежде  всего,  конечно,  рыбу:  лососину  и  свежую треску, - сказал
Мак-Китчинсон,  вертя  салфеткой. - И вы не откажетесь от бараньих котлеток;
а  еще  есть пирожки с клюквенным вареньем - их совсем недавно пекли! И... и
вообще все, что прикажете.
     - Другими  словами,  больше ничего нет? Что ж, рыба, рыба, и котлеты, и
пирожки   -   все   это   подойдет.   Но   только  не  подражай  той  мудрой
медлительности,  за  которую  ты  так хвалишь суд. Чтобы мне не было никаких
передач дела из одного присутствия в другое, слышишь?
     - Нет,  нет,  -  заверил  его Мак-Китчинсон, который, внимательно читая
отчеты  о судебных заседаниях, нахватался кое-каких юридических фраз. - Обед
будет подан quamprimum* и притом peremptorie**.
     ______________
     * Незамедлительно (лат.).
     ** Окончательно, без пересмотра решения (лат.).

     И  он  со  свойственной  трактирщикам льстивой и обнадеживающей улыбкой
оставил  их  в  гостиной,  где  пол  был  посыпан  песком,  а  стены увешаны
олеографиями, изображавшими четыре времени года.
     Поскольку,   несмотря   на  обещание  хозяина  поспешить,  достославная
медлительность  правосудия  нашла  свое  подобие  на  кухне  гостиницы,  наш
молодой  путешественник  имел  возможность  выйти  и  порасспросить  местных
жителей  о  звании  и  положении  своего  попутчика.  Полученные им сведения
носили   общий  и  не  вполне  достоверный  характер,  но  их  все  же  было
достаточно,  чтобы  ознакомиться  с именем, жизнью и положением джентльмена,
которого  мы  постараемся  в  нескольких  словах представить непосредственно
нашим читателям.
     Джонатан  Олденбок,  или  Олдинбук,  в обычном сокращении - Олдбок, был
родом  из  Монкбарнса  и  приходился  вторым  сыном  джентльмену, владевшему
небольшой  недвижимостью  в  окрестностях  процветающего портового города на
северо-восточном  побережье  Шотландии,  который мы по разным причинам будем
называть  Фейрпортом.  Олденбоки  обосновались  там  уже несколько поколений
назад  и в большинстве графств Англии считались бы семьей, занимающей видное
положение.  Но  в  здешнем  графстве  было полно джентльменов более древнего
происхождения,  к  тому  же  обладавших  большим  состоянием.  Кроме того, в
последнем  поколении  почти  все местное дворянство принадлежало к якобитам,
тогда   как  владельцы  Монкбарнса,  как  и  жители  города,  близ  которого
находилось это поместье, были упорными последователями протестантизма.
     Олденбоки  тоже имели родословную, которой гордились не меньше, чем те,
кто  смотрел на них сверху вниз, ценили свою восходившую к саксам, норманнам
или  кельтам  генеалогию. Первый Олденбок, поселившийся в их родовой усадьбе
вскоре   после   Реформации,   был,   как   говорили,   потомком  одного  из
первопечатников  Германии  и  покинул  родину  из-за гонений на приверженцев
лютеранской религии.
     Он  нашел  убежище  в городе, возле которого теперь жило его потомство.
Его   охотно  приняли  здесь,  как  пострадавшего  за  протестантское  дело;
конечно,  не  повредило  ему  также  и  то, что он привез с собой достаточно
денег,   чтобы   приобрести  небольшое  имение  Монкбарнс  у  промотавшегося
владельца,  чей отец получил его в дар, вместе с другими церковными землями,
после  упразднения большого и богатого монастыря, которому оно принадлежало.
Поэтому  Олденбоки при всех восстаниях оставались верными подданными короны.
А  так  как  они  поддерживали  хорошие  отношения с городом, случилось, что
уважаемый  лэрд  Монкбарнса  в  злосчастном 1745 году оказался мэром, причем
деятельно   выступал   за  короля  Георга  и  даже  понес  в  связи  с  этим
значительные  издержки,  которые тогдашнее правительство, как всегда, щедрое
к  своим  друзьям,  так  и  не  возместило  ему.  Однако путем настоятельных
ходатайств   и  при  поддержке  влиятельных  горожан  ему  удалось  получить
должность  при  таможне,  и,  как  человек  умеренный и бережливый, он сумел
значительно  приумножить  отцовское  состояние. У него было только два сына,
причем  нынешний  лэрд,  как  мы уже дали понять, был младшим, и две дочери,
одна  из  которых  все  еще  цвела  в  благословенном  безбрачии,  а другая,
значительно  более  юная, вышла по сердечной склонности за некоего капитана,
служившего  в  42-м  полку  и  не  имевшего  за  душой  ничего, кроме чина и
родословной  своего  горного  клана. Бедность разрушила союз, который любовь
могла  бы  сделать  счастливым:  капитан Мак-Интайр ради благополучия жены и
двух  детей,  мальчика  и  девочки, вынужден был искать счастья в Ост-Индии.
Когда  его  послали в экспедицию против Хайдер-Али, его отряд был отрезан, и
бедная  жена  так  и  не узнала, пал ли он в битве, был ли умерщвлен в плену
или  остался  в  живых и прозябает в безнадежной неволе у индийского тирана.
Она  скончалась,  не  вынеся горя и неизвестности, и оставила сына и дочь на
попечение брата, теперешнего хозяина Монкбарнса.
     Жизнь  этого  землевладельца  не  богата  событиями. Он был, как мы уже
сказали,  вторым  сыном, и отец готовил его к участию в крупном коммерческом
предприятии,  руководимом родственником с материнской стороны. Однако против
такого   плана  Джонатан  восстал  самым  непримиримым  образом.  Тогда  его
определили  в  учение  к юристу, чтобы он сделался стряпчим или адвокатом. В
этом  деле  он  преуспел  настолько,  что  овладел  всеми формами феодальных
инвеститур.  Ему  доставляло  такое удовольствие примирять их противоречия и
выяснять  их  происхождение, что патрон очень надеялся увидеть его в будущем
хорошим  ходатаем  по  земельным  делам.  Однако  он  медлил на пороге храма
юстиции  и,  хотя  приобрел  некоторые  знания по вопросам истории и системы
законоположений  своей  страны,  никак  не  поддавался  уговорам практически
использовать  эти  знания  в целях извлечения дохода. Но если он так обманул
надежды  своего  патрона,  то  вовсе  не  из легкомысленного пренебрежения к
выгодам,   связанным   с   обладанием  деньгами.  "Будь  он  обеспечен,  или
бестолков,  или  rei  suae  prodigus*, - говорил его наставник, - я бы понял
его.  Но  он  никогда не истратит и шиллинга, не проверив внимательно сдачу.
Шести  пенсов ему хватает на больший срок, чем другому полукроны, и он может
целыми   днями   размышлять   над   какими-нибудь   парламентскими   актами,
отпечатанными  готическим  шрифтом,  вместо  того  чтобы сыграть в гольф или
сидеть  в  таверне.  И  все  же он не посвятит даже дня несложному судебному
делу,  которое  позволило  бы  ему  положить  в  карман  двадцать шиллингов.
Странная  смесь умеренности и прилежания, с одной стороны, и нерадивости - с
другой. Нет, мне его не понять!"
     ______________
     * По натуре своей расточителен (лат.).

     Однако  с  течением  времени  его ученик получил возможность заниматься
чем  ему вздумается. Отец умер; ненамного пережил его и старший сын, заядлый
рыболов  и  охотник,  расставшийся  с  жизнью  из-за простуды, схваченной во
время  охоты  на  уток  в  болоте Китлфитинг-мосс, несмотря на то, что в тот
вечер  он  выпил  бутылку  бренди,  чтобы  согреть  желудок.  Таким образом,
Джонатан  унаследовал  имение,  а  с  ним  и средства, которые позволили ему
существовать,  сбросив  с  себя  ненавистную  лямку юриспруденции. Желания у
него   были  самые  умеренные.  Рента,  приносимая  его  небольшим  имением,
увеличивалась  с ростом благосостояния округи и вскоре намного превысила его
потребности  и  расходы.  И  хотя  он  был  от  природы слишком ленив, чтобы
стремиться  к  обогащению,  он  все  же  не  без  удовольствия наблюдал, как
накоплялись  его  сбережения. Обитатели близлежащего города смотрели на него
не  без зависти, как на человека, который считал себя выше их по положению в
обществе  и  чьи занятия и развлечения казались им равно непонятными. Тем не
менее  своего рода наследственное почтение к лэрду Монкбарнса, а также и то,
что   его   знали  как  денежного  человека,  не  могло  не  влиять  на  его
соседей-горожан.   Сельские   джентльмены,   в   общем,   превосходили   его
богатством,  но отнюдь не умом и, за исключением одного, с которым он был на
дружеской  ноге,  мало  общались  с хозяином Монкбарнса. Впрочем, он мог при
желании  утешаться  обычным  в  таких  случаях  обществом пастора и врача, а
также   не   без  интереса  и  удовольствия  переписываться  с  большинством
тогдашних  знатоков  древностей,  которые, подобно ему, измеряли разрушенные
временем  укрепления,  чертили  планы  развалившихся замков, читали истертые
надписи  и  сочиняли статьи о медалях, по двенадцати страниц на каждую букву
легенды.  Его  вспыльчивость,  по словам горожан, объяснялась отчасти ранним
разочарованием  в  любви,  сделавшим  из него, как он выражался, убежденного
"мизогина",  но  в  еще  большей  мере  раболепным  преклонением  перед  ним
незамужней  сестры  и  сироты-племянницы,  которых  он  приучил  считать его
величайшим  человеком  на земле и которыми хвалился как единственными хорошо
выдрессированными  и  приученными  к послушанию женщинами, которых он знает.
Нужно,   впрочем,  признать,  что  мисс  Гризи  Олдбок  случалось  иногда  и
"артачиться",  если  он  затягивал  поводья  слишком  туго. Прочие черты его
характера  станут  ясны  из нашей повести, и мы с радостью освободим себя от
скучной обязанности их перечисления.
     Во  время обеда мистер Олдбок, побуждаемый таким же любопытством, как и
у  его  спутника,  сделал  несколько более прямых попыток, оправдываемых его
летами  и  положением,  установить  имя,  цель  поездки  и  звание  молодого
джентльмена.
     Молодой человек сказал, что его зовут Ловел.
     - Как?  "Кошка,  и  крыса, и Ловел, наш пес"? Неужели вы происходите от
любимца короля Ричарда?
     Молодой  человек  ответил,  что не имеет основания называть себя щенком
этого  помета  и что его отец - уроженец Северной Англии. Сам он в настоящее
время  едет в Фейрпорт (город, близ которого находилось имение Монкбарнс) и,
если ему понравится, может быть, проведет там несколько недель.
     - Мистер Ловел путешествует только для удовольствия?
     - Не совсем.
     - Быть может, у вас дела с фейрпортскими коммерсантами?
     - Отчасти есть и дела, но они не имеют отношения к торговле.
     На  этом  он  остановился. И мистер Олдбок, зашедший в своих расспросах
настолько  далеко,  насколько  позволяли  приличия,  вынужден был переменить
разговор.   Антикварий   не  считал  себя  врагом  хорошего  обеда,  но  был
решительным  противником  лишних  дорожных  расходов.  И  когда  его товарищ
намекнул  на  бутылочку  портвейна,  он нарисовал ужасную картину той смеси,
которую,  сказал  он, обычно продают под этим наименованием, и, отметив, что
пунш  заслуживает  большего доверия и лучше подходит к данному времени года,
положил  руку  на  звонок,  чтобы  заказать  необходимые составные части. Но
Мак-Китчинсон  уже  по-своему  решил вопрос о напитках и появился с огромной
двухквартовой   бутылью,   покрытой   древесными   опилками   и  паутиной  -
свидетельствами ее древнего возраста.
     - Пунш?  -  подхватил он это звучное слово, входя в гостиную. - Черта с
два получите вы сегодня хоть каплю пунша, Монкбарнс! Так и знайте!
     - Что ты затеял, мошенник бесстыжий?
     - Ну,  ну, нечего так ругать меня! А вы помните, какую шутку вы сыграли
со мной, когда были здесь прошлый раз?
     - Я сыграл с тобой шутку?
     - Вы  самолично,  Монкбарнс!  Лэрд  Темлоури, и сэр Гилберт Гризлклю, и
старый  Росбалло,  и  наш  мэр собирались провести у меня часок-другой. А вы
пустились  рассказывать  им  свои  сказки про древний мир, так что они и уши
развесили,  а  потом вы взяли да увели их бог знает куда поглазеть на старый
римский  лагерь.  Ах, сэр, - обратился трактирщик к Ловелу, - ведь он птиц с
деревьев  сманить может, как заведет речь про людей, которых давно и в живых
нет!  Вот я и потерял случай отпустить не меньше шести пинт доброго кларета,
потому что ни один черт не ушел бы отсюда, не выпив своей доли.
     - Видали  вы  такого  бессовестного  плута!  -  воскликнул  Монкбарнс и
расхохотался,  ибо почтенный хозяин не напрасно хвастал, что знает меру всех
своих  гостей,  как сапожник знает длину ноги всех своих заказчиков. - Ладно
уж, можешь прислать нам бутылку портвейна!
     - Портвейна?  Ну  нет!  Оставьте  портвейн и пунш нам, простым людям. А
лэрдам  подобает  пить  кларет. И, смею оказать, никто из тех людей, которых
вы так любите расписывать, не пил ни портвейна, ни пунша.
     - Вы  слышите, как уверенно рассуждает этот нахал? Что ж, молодой друг,
придется нам предпочесть "фалернское коварному сабинскому".
     Проворный  хозяин  мгновенно  вытащил пробку, перелил вино в достаточно
емкий  сосуд  и, объявив, что оно "надушило" всю комнату, предоставил гостям
угощаться вволю.
     Вино  Мак-Китчинсона  и  в  самом  деле  оказалось  недурным  и подняло
настроение  старшего  гостя,  который  рассказал несколько занятных историй,
отпустил  ряд  веселых  шуток  и  под  конец  пустился в ученое рассуждение,
касавшееся   драматургов  древности.  В  этой  области  его  новый  знакомый
оказался  настолько  осведомленным, что наш антикварий начал подозревать, не
сделал  ли  их  мистер  Ловел  предметом  своего  специального изучения. "Он
путешествует  отчасти по делам, отчасти - ради удовольствия? Сцена - вот что
может   объединить   то  и  другое!  Ведь  это  работа  для  исполнителей  и
удовольствие  - по крайней мере так должно быть - для зрителей. По манерам и
положению  он  кажется  выше тех молодых людей, которые обычно избирают этот
путь.  Но,  помнится,  кто-то говорил, что наш театр открывает сезон дебютом
молодого  человека, впервые появляющегося на сцене. Что, если это ты, Ловел?
Ловел  или  Белвил - как раз такие имена, какие часто принимают молодые люди
в подобных случаях. Ей-богу, мне жаль парня!"
     Мистер  Олдбок  обычно  был  бережлив, но ни в коем случае не скареден.
Первой  его мыслью было избавить спутника от какого-либо участия в расходах,
связанных  с их маленькой пирушкой, которые, казалось ему, должны быть более
или   менее   обременительны   в  положении  юноши.  Поэтому  он  постарался
потихоньку   уладить   счеты   с   Мак-Китчинсоном.  Молодой  путешественник
запротестовал  против такой щедрости и примирился с ней только из уважения к
годам и почтенной личности лэрда.
     Удовлетворение,  которое  они  находили в обществе друг друга, побудило
мистера  Олдбока  предложить  - с чем Ловел охотно согласился - ехать вместе
до   самого  конца.  Мистер  Олдбок  высказал  желание  уплатить  две  трети
стоимости  почтовой кареты, указав, что соответственная доля места требуется
для  его  багажа;  но  это мистер Ловел решительно отклонил. В дальнейшем их
расходы  делились  пополам,  если  не  считать  того, что Ловел иногда совал
шиллинг  в  руку ворчащему почтальону, ибо Олдбок, верный старинным обычаям,
никогда  не  давал  на чай больше восьми пенсов за перегон. Так они и ехали,
пока на другой день, около двух часов, не прибыли в Фейрпорт.
     Ловел,  вероятно,  ожидал,  что  его спутник по приезде пригласит его к
себе   домой  на  обед.  Однако,  зная,  как  затруднительно  принимать  без
подготовки  нежданного  гостя, а может быть, и по другим причинам, Олдбок не
оказал  ему  этой  любезности. Он лишь просил поскорее, как только это будет
удобно  мистеру Ловелу, посетить его в утренние часы, а затем отрекомендовал
его  вдове,  сдававшей  комнаты,  и  хозяину  приличной таверны. При этом он
предупредил  каждого  из  них,  что  знает мистера Ловела лишь как приятного
спутника  по  почтовой  карете и не гарантирует оплаты никаких счетов по его
расходам  в  Фейрпорте.  Однако внешний облик и манеры молодого джентльмена,
не   говоря   уж  об  увесистом  сундуке,  вскоре  прибывшем  морем  на  его
фейрпортский  адрес,  надо  полагать,  свидетельствовали  в  его  пользу  не
меньше, чем осторожная рекомендация его попутчика.


                                 Глава III

                                               Ты у него увидишь груды
                                               Старинных лат, мечей, посуды.
                                               Тут шлемы старые, гребенки,
                                               Два телескопа,
                                               Горшки для каш