ти эту угрозу, повторив наш опыт, - например,
после новолуния, - я уж как-нибудь наскребу необходимые средства.
     - Ох,  мой  допрый покрофитель, не говорите об этом сейчас, - взмолился
Дюстерзивель, - а помогите мне улошить на место камень, и пойдем отсюда!
     Так  они  и  сделали.  Как  только  плита  была  возвращена  на  место,
заклинатель  увлек  сэра  Артура,  -  который  теперь  снова  доверился  его
руководству,  -  прочь от того места, где нечистая совесть и суеверный страх
немца  рисовали  ему  духов, притаившихся за каждой колонной, чтобы покарать
его за гнусный обман.
     - Видано   ли   что-нибудь   подобное!   -   сказал   Эди,  когда  двое
кладоискателей,  подобно  теням,  исчезли  за  дверью,  через которую раньше
вошли.  -  Видела  ли  хоть одна душа что-либо подобное! Как бы помочь этому
несчастному   дураку-баронету?..   А  удивительно  все-таки,  как  он  нынче
расхрабрился!  Не  ожидал  я  от  него  такой  прыти.  Похоже было, что он и
вправду  сейчас  проткнет  этого мерзавца своей железиной. Да, сэр Артур был
не  так  храбр  в  тот  вечер на "Переднике Бесси". Но сейчас в нем вскипела
кровь,  а  мне  не  раз  случалось  видеть,  как  люди  в  гневе могли убить
человека,  а  в другое время вели себя точь-в-точь, как баронет под Коровьим
Рогом. Однако что же нам делать?
     - Мне  кажется,  -  сказал  Ловел,  -  что  его  доверие  к  проходимцу
полностью  восстановлено  этим обманом, который, несомненно, был подготовлен
заранее.
     - Вы  о чем? О деньгах? Еще бы! Такие штуки он мастер подстраивать! Кто
сам  спрятал,  тот  и  находит.  Подлец решил обобрать баронета до последней
гинеи,  а  потом  удрать  на  родину.  Хотелось  бы мне быть на месте в день
стрижки  нашей  овечки и хорошенько съездить мошенника посохом. Он, наверно,
счел  бы  это  за благословение, посланное ему каким-нибудь мертвым аббатом.
Но  не  надо  торопиться.  Верх берет не тот, кто сильнее, а тот, кто ловчее
владеет клинком. Я еще как-нибудь доберусь до него.
     - А что, если известить мистера Олдбока? - предложил Ловел.
     - Вот  уж  не знаю. Монкбарнс и сэр Артур одного поля ягода, хотя часто
и  спорят. Иной раз советы Монкбарнса доходят до баронета, а бывает, что тот
готов  чихать  на мистера Олдбока, вроде как на меня. Монкбарнс кое в чем не
слишком  умен.  Он  готов принять стертый грош за древнюю римскую монету или
канаву  за  лагерь,  как  уж  ему  наболтают.  Я  сам,  случалось, выдумывал
что-нибудь  и водил его за нос, прости господи! Но у него нет снисхождения к
другим  людям.  Он рад тыкать им в нос их глупость, будто у него мало своей.
Монкбарнс  готов  уши  развесить, когда вы начинаете рассказывать ему сказки
про  Уоллеса,  Гарри  Слепого  или  Дэви  Линдсея,  но перед ним и заикаться
нельзя  о  духах и феях, о призраках, что бродят по земле, и о всякой другой
чертовщине.  Он  уже  раз  чуть  не  выбросил  в окно Кексона (да еще и свой
лучший  парик  вслед  за  ним) за то, что старик уверял, будто видел духа на
холмике,   поросшем  болиголовом.  Так  вот,  если  мы  пойдем  к  нему,  он
ощетинится,  и выйдет больше вреда, чем пользы. Олдбок уже раза два пробовал
говорить  с  сэром  Артуром  насчет  рудника, но только чем больше Монкбарнс
предостерегал его, тем глубже сэр Артур как нарочно увязал в этом деле.
     - А не сообщить ли обо всем мисс Уордор?
     - Что  вы!  Ну  как  бедняжка  может  помешать  отцу  делать,  что  ему
нравится?  Да и чем это поможет? В округе известно об этих шестистах фунтах,
и  поговаривают,  что  какой-то  стряпчий  в  Эдинбурге готов пустить в дело
шпоры  закона  и вонзить их в бока сэру Артуру, чтоб заставить его уплатить.
А  если  ему платить нечем, он должен либо садиться в тюрьму, либо бежать за
границу.  Он  теперь  совсем  отчаялся  и  хватается  за  соломинку, лишь бы
спастись  от  гибели.  Так стоит ли мучить бедную девушку, раз она ничего не
может  поделать?  А  сказать по правде, не хотел бы я раскрывать тайну этого
места.  И  потом, сами видите, очень удобно иметь убежище, и хотя мне самому
оно  сейчас  ни  к  чему  и, я надеюсь, по божьей милости, никогда больше не
понадобится,  все же нельзя знать, какое может встретиться искушение... Ну и
мне  было  б не по нутру, если б кто-нибудь проведал об этом уголке. Говорят
ведь:  "Храни  вещь семь лет; на восьмой годок увидишь в ней прок". Так что,
может, пещера мне еще пригодится либо для себя, либо для кого другого.
     Этот  довод,  которому  Эди  Охилтри,  по  старой привычке, несмотря на
сохранившуюся  в  нем  крупицу  добродетели  и благочестия, придавал большое
значение,  Ловелу  было  не  слишком  удобно  оспаривать:  ведь он сам в эту
минуту извлекал пользу из тайны, которую старик так ревниво оберегал.
     Впрочем,  весь  этот эпизод оказал на Ловела благоприятное воздействие,
так  как  отвлек  его  мысли  от несчастий минувшего вечера и пробудил в нем
некоторый   прилив   энергии,   парализованной  всем  пережитым.  Теперь  он
рассудил,  что  опасная  рака  не должна быть непременно смертельной, а ведь
его  увели  прочь  еще  до  того,  как врач высказал свое мнение о состоянии
капитана  Мак-Интайра.  И  даже  при  худшем исходе у него, Ловела, остаются
обязанности  на земле, которые, если и не вернут ему душевного спокойствия и
сознания  невиновности,  все  же  придадут смысл его существованию и в то же
время направят его жизнь на добрые дела.
     Таковы  были  чувства  Ловела,  когда,  по  расчетам  Эди, - который по
одному  ему  известным правилам наблюдал небесные тела и не нуждался в часах
или  хронометре,  -  настало  время покинуть убежище и направиться к берегу,
чтобы встретить, как было условлено, шлюпку Тэфрила.
     Они  ушли тем же ходом, которым пришли к тайному наблюдательному пункту
приора,  и,  когда  выбрались  из  пещеры  в лес, птицы уже щебетали и пели,
возвещая,  что  занялся  новый  день.  Об  этом  говорили  и легкие янтарные
облака,  показавшиеся  над  морем,  как  только  путники, выйдя из зарослей,
увидели  перед собой открытый горизонт. Когда говорят, что утро дружественно
музам,  вероятно,  подразумевают  его  воздействие  на воображение и чувства
людей.  И  даже  те, кто, подобно Ловелу, провел бессонную и тревожную ночь,
черпают  в  утреннем  ветре  силу  и  бодрость  духа  и  тела. Итак, с новым
приливом  энергии  Ловел,  ведомый  верным  Эди, шел, стряхивая с себя росу,
через  дюны,  отделявшие  "угодье  святой  Руфи", как в народе называли леса
вокруг развалин, до берега моря.
     Первый  яркий  луч  солнечного диска, поднявшегося над океаном, осветил
дрейфовавший  поблизости небольшой пушечный бриг, а у берега - уже ожидавшую
шлюпку.  Сам  Тэфрил,  закутанный  в  морской  плащ,  сидел на корме. Увидев
приближавшихся  нищего  и  Ловела,  он  выскочил  на  берег,  сердечно пожал
последнему руку и просил его не унывать.
     - Рана  Мак-Интайра,  - сказал он, - серьезна, но далеко не безнадежна.
(Багаж  Ловела,  заботами  лейтенанта,  был  потихоньку  переправлен на борт
брига.)  Я уверен, - добавил Тэфрил, - что, если вы согласитесь погостить на
бриге,  недолгий  рейс,  быть  может,  будет единственным неприятным для вас
следствием  поединка.  Что  касается  меня,  то  мое  время и мои действия в
значительной  мере зависят от меня самого, за исключением того, что я должен
оставаться на своем посту.
     - О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, - предложил Ловел.
     Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.
     - Мне  кажется,  -  сказал  Эди,  возвращая  монеты,  -  все здесь либо
спятили,  либо  дали  слово  подорвать  мое дело. Говорят же, что от избытка
воды  и  мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем
я  видел  за  всю  жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще
понадобятся.  А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год
получаю  голубой  плащ  и столько грошей, сколько лет королю, благослови его
бог.  Вы  знаете,  капитан  Тэфрил,  что мы с вами служим одному хозяину. Он
заботится  о  вашем  снаряжении  и довольствии, меня же кормят в округе все,
кого  я  попрошу. А выдастся черный день - я могу погулять и не евши, потому
как  у  меня  правило  -  никогда  еду не покупать. Так что деньги мне нужны
только  на  табачок  -  покурить  или  понюхать,  да  еще, может, пропустить
стаканчик  в  холодный  день,  хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был
бродяга.  Возьмите,  значит,  ваше  золото  и  дайте  мне шиллинг, белый как
лилия!
     В  своих  причудах,  которые  он считал неотделимыми от понятия о чести
профессионального  бродяги,  Эди  был  тверд  как  кремень  и  глух  к самым
красноречивым  увещаниям.  Поэтому  Ловелу  ничего не оставалось, как сунуть
свой  дар  обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и
заверив  его  в  своей  искренней  признательности  за  оказанные в эту ночь
важные  услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему
они были свидетелями в эту ночь.
     - Можете  в  этом  не  сомневаться,  -  ответил  Охилтри. - Я всю жизнь
помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.
     Шлюпка  отошла  от  берега. Старик смотрел, как под ударами весел шести
сильных  гребцов  она быстро приближалась к бригу, и Ловел увидел, как Эди в
знак  прощального  приветствия  еще  раз  помахал  голубым  беретом  и потом
медленно побрел по пескам, как бы возвращаясь к своим обычным скитаниям.


                                 Глава XXII

                                       Мудрец Реймонд в подвале запер дверь.
                                       Он не страшится риска и потерь.
                                       Ушли поместья дымом золотым.
                                       Вторая колба лопнула пред ним.
                                       Но если третье выдержит горно,
                                       Заблещет чистым золотом оно*.
     ______________
     *  Автор  не может вспомнить, откуда эти строки; может быть, из "Сатир"
епископа Холла. (Прим. автора.)

     Неделю  спустя  после  событий,  описанных  в  предыдущей главе, мистер
Олдбок,  сойдя  однажды  к завтраку, увидел, что женщины покинули свой пост,
хлеб  для  главы  семейства  не  поджарен,  а  серебряный кувшин с пивом, из
которого он привык совершать утренние возлияния, не стоит на должном месте.
     "Черт  бы взял этого вспыльчивого молокососа! - сказал себе антикварий.
-  Теперь,  когда  он  уже  выкарабкивается  из опасности, я больше не желаю
терпеть  такую  жизнь.  Все  идет  вверх  дном.  Похоже,  в  моем  мирном  и
добропорядочном   семействе   объявлены   какие-то  всеобщие  сатурналии.  Я
спрашиваю,  где  сестра,  -  никакого ответа, я зову, я кричу, я кличу своих
домочадцев,  даю  им  больше  имен,  чем  римляне  своим  божествам. Наконец
Дженни,   чей   пронзительный   голос  уже  полчаса  доносится  из  кухонной
преисподней,  удостаивает  услышать  меня  и  ответить, но не поднимается по
лестнице, и мне приходится надрываться, чтобы с ней поговорить".
     Тут он снова закричал благим матом:
     - Дженни, где мисс Олдбок?
     - Мисс Гризи в комнате у капитана.
     - Гм, я так и думал! А где племянница?
     - Мисс Мэри готовит капитану чай.
     - Гм, я опять так и предполагал! А где Кексон?
     - Ушел в город за охотничьим ружьем и собакой капитана.
     - А  кто  же, черт возьми, завьет мне парик, дура ты этакая? Ты что, не
знаешь,  что  сюда скоро после завтрака приедут мисс Уордор и сэр Артур? Как
же ты могла отпустить Кексона с таким дурацким поручением?
     - Я?  А  как же я могла ему помешать? Ваша милость не пожелали бы ведь,
чтобы я перечила капитану в такое время, когда он помереть может.
     - Помереть?  -  воскликнул  испуганный антикварий. - А? В чем дело? Ему
стало хуже?
     - Да нет, хуже ему вроде не стало*.
     ______________
     *  Среди  простых  людей  в  Шотландии  существует  какое-то  масонское
правило  или  щепетильный  обычай,  запрещающий  им  говорить,  что больному
лучше.  Самое  большее,  что они могут сказать о поправляющемся больном, это
что ему "не хуже". (Прим. автора.)

     - Значит,  ему  лучше. А на что ему здесь собака и ружье? Собака начнет
портить  мне  мебель,  воровать  из  чулана и, наверно, изводить кошку, а из
ружья  он  прострелит  кому-нибудь  голову.  Кажется,  баловства с ружьями и
пистолетами с него покамест довольно.
     Тут  мисс  Олдбок  вошла  в  гостиную,  где  антикварий через дверь вел
разговор с Дженни, истошно крича ей вниз, на что она вопила ему в ответ.
     - Дорогой  брат,  -  сказала старая леди, - ты докричишься до того, что
охрипнешь  и будешь каркать, как ворона. И хорошо ли так орать, когда в доме
больной?
     - Честное  слово,  ваш  больной скоро заполонит весь дом. Я остался без
завтрака  и,  кажется,  останусь  без парика. И, по-видимому, с моей стороны
было  бы  дерзостью  сказать,  что  я  голоден  или  озяб, потому что я могу
потревожить  больного  джентльмена,  который  лежит за шесть комнат отсюда и
чувствует  себя  достаточно хорошо, чтобы послать за своей собакой и ружьем,
хоть  и  знает,  что  я ненавижу все эти охотничьи принадлежности с тех пор,
как  наш  старший  брат,  бедный Уиллиуолд, отправился на тот свет, промочив
ноги  в  Китлфитингском  болоте.  Но  это  пустяк,  и  вскоре  мне, наверно,
придется  тащить  эсквайра  Гектора  на носилках, чтобы он мог удовлетворять
свои  спортивные  наклонности,  паля  по  моим  голубям и индюшкам. Впрочем,
никаким  ferae  naturae*  еще  некоторое  время  не будет грозить из-за него
опасность.
     ______________
     * Диким зверям (лат.).

     Теперь   вошла   мисс   Мак-Интайр   и   приступила   к  своим  обычным
обязанностям,  приготовляя  дяде завтрак и действуя необычайно проворно, как
всякий,  кто  берется  за дело с опозданием и старается наверстать упущенное
время. Но это ей не помогло.
     - Смотри,  представительница  глупого  пола,  у тебя пиво стоит слишком
близко  к  огню  -  бутылка  лопнет!  А  хлеб  ты,  вероятно,  решила совсем
превратить  в  уголь,  чтобы  принести  его в виде жертвы всесожжения Юноне.
Кажется,  этим  именем  или  другим  в этом роде, заимствованным из пантеона
древних,  зовется  сука твоего мудрого братца, который, едва к нему вернулся
разум,  решил  сделать  ее  обитательницей  моего  дома (за что приношу свою
благодарность), где она поможет прочим дамам занимать и развлекать его.
     - Дорогой  дядя,  не  сердитесь на бедного спаниеля. Собака осталась на
привязи  в  фейрпортской квартире брата, но дважды обрывала цепь и прибегала
сюда.  Не  могли  же мы палкой отгонять преданное животное от двери! Она так
скулит,  словно  знает о постигшем Гектора несчастье, и не отходит от дверей
его комнаты.
     - Вот  как,  -  удивился  дядя,  -  а  мне  говорили, что Кексон ушел в
Фейрпорт за собакой и ружьем.
     - Ничего  подобного!  -  ответила  мисс Мак-Интайр. - Нужно было купить
бинты,  а  Гектор попросил Кексона заодно принести и ружье, раз он все равно
идет в город.
     - Что  ж,  тогда  все  это  не  так уж глупо, если принять во внимание,
какая  тут  куча  бабья  замешана.  Бинты  для  ухода  за раной? А кто будет
ухаживать  за моим париком? Впрочем, я надеюсь, - продолжал старый холостяк,
глядясь  в  зеркало,  -  что  Дженни  постарается придать ему сколько-нибудь
приличный  вид. А теперь с аппетитом примемся за завтрак. Да, я могу сказать
Гектору,  как  сэр  Исаак  Ньютон  сказал  своей  собаке  Алмазу,  когда это
животное  (ненавижу  собак!)  опрокинуло  свечу  на  вычисления,  отнявшие у
философа  двадцать  лет труда, и все материалы сгорели: "Алмаз, Алмаз, плохо
ты знаешь, какую беду наделал!"
     - Уверяю  вас,  сэр,  -  отозвалась  племянница,  -  брат  вполне понял
опрометчивость  своего  поведения  и  признает, что мистер Ловел держал себя
вполне достойно.
     - Много  от  этого  толку,  если  бедняге пришлось бежать за границу! Я
скажу  тебе,  Мэри:  разума  Гектора  -  и  еще более - разума женского пола
недостаточно,  чтобы  понять,  какой  огромный  ущерб  он нанес современному
поколению  и  потомству.  Aureum  quidem  opus*,  поэма  на  такую  тему!  С
примечаниями,  освещающими  все,  что  ясно, и все, что темно, и все, что ни
темно,  ни ясно, но таится в тусклой мгле каледонских древностей! Я заставил
бы   призадуматься   воспевателей  кельтов!  Фингал,  как  они  самоуверенно
называют   Фин-Мак-Коула,   не  устоял  бы  перед  моей  критикой  и  исчез,
окутавшись  облаком,  подобно  духу  Лоды.  Такая  возможность едва ли может
представиться  еще  раз  старому,  седовласому человеку. И под) мать только,
что  она  потеряна  из-за  дурацкой  выходки  опрометчивого  мальчишки! Но я
покоряюсь - да свершится воля небес!
     ______________
     * Столь прекрасное творение (лат.).

     Так  антикварий продолжал "бубнить", по выражению его сестры, в течение
всего  завтрака,  и,  несмотря  на  сахар,  мед  и  все  блага  шотландского
утреннего  стола, от этих наставлений у слушателей его кусок не шел в горло.
Но  они  хорошо  знали  его  истинный  характер,  и  мисс Гризельда Олдбок в
интимных  беседах  с мисс Ребеккой Блеттергаул говаривала: "Монкбарнс больше
лает, чем кусается".
     Действительно,  мистер  Олдбок  чрезвычайно страдал, пока его племянник
находился  в  серьезной  опасности,  но  теперь, зная, что здоровье капитана
восстанавливается,  считал  себя  вправе  громко  сетовать на постигшие его,
мистера  Олдбока, беды и на перерыв в его антикварных работах. Поэтому, в то
время  как  племянница  и  сестра  внимали  ему  в почтительном молчании, он
проявлял  свое  недовольство  воркотней, подобной той, которую мы только что
слышали,  разражаясь сарказмами против женского пола, солдат, собак и ружей,
каковые  орудия  шума,  неурядиц и суматохи, как он их называл, были ему, по
его уверениям, крайне ненавистны.
     Это  желчное  словоизвержение  внезапно  было прервано шумом экипажа за
окнами,  и  тогда  мистер  Олдбок, стряхнув с себя всю свою хандру, проворно
взбежал  по  одной  лестнице  и  сбежал по другой, ибо оба эти действия были
необходимы,  чтобы  он  мог  встретить мисс Уордор и ее отца у дверей своего
дома.
     Последовали  сердечные  приветствия  с  обеих  сторон. Затем сэр Артур,
напомнив  о  своих  прежних запросах через посредство почты и личных гонцов,
пожелал получить более подробные сведения о здоровье капитана Мак-Интайра.
     - Его  здоровье лучше, чем он заслуживает, - был ответ, - лучше, чем он
заслуживает,  после  того  как  причинил  нам  столько  беспокойства  своими
необдуманными  выходками,  ссорами  и  нарушением божьего мира и королевских
законов.
     - Молодой  джентльмен,  -  сказал  сэр Артур, - был благоразумен. Но он
считал,  что  действует в общих интересах, выясняя личность молодого Ловела,
которая показалась ему подозрительной.
     - Не  более  подозрительной,  чем он сам, - ответил антикварий, с жаром
вступаясь  за  своего  любимца.  - Молодой человек был немного легкомыслен и
упрям,  когда  отказался  отвечать  на дерзкие расспросы Гектора, вот и все!
Ловел,  сэр  Артур,  лучше выбирает своих наперсников... Да, мисс Уордор, не
бросайте  на  меня  такие  взгляды! Это чистая правда. Моей груди доверил он
хранить  тайную причину своего пребывания в Фейрпорте, и я готов перевернуть
небо и землю, чтобы помочь ему в том деле, которому он себя посвятил.
     Слушая  эту  великодушную  декларацию  из  уст старого антиквария, мисс
Уордор  не  раз  менялась в лице и едва могла верить своим ушам. Ибо из всех
наперсников  и  поверенных  в  любовных  делах,  которые  она,  естественно,
считала  предметом тайного сообщения, Олдбок после Эди Охилтри представлялся
ей  самым странным и непригодным. Она не знала, дивиться ей или сердиться по
поводу  необычайного стечения обстоятельств, отдавших такую дели