сь,  на  побережье
Португалии, Колон представился кастильским адмиралом моря-океана и объявил о
сделанном им великом открытии. Он  знал,  об  этом  незамедлительно  сообщат
королю Жуану, и радовался тому, что наглядно доказал властителю  Португалии,
какой шанс упустил тот, послушавшись невежд.
   Как и рассчитывал Колон, ему предложили прибыть ко двору. Он поехал, взяв
с собой индейцев, попугаев, золото, и так изумил португальскую знать, что те
подобру-поздорову отпустили его из Лиссабона.
   Перед отъездом он написал длинное  письмо  дону  Луису  де  Сантанхелю  с
деталями высадки на Сан-Сальвадоре, подробным описанием Кубы,  названной  им
Хуаной, длина побережья которой превосходит Англию и Шотландию, и  рассказом
об Эспаньоле, площадью превосходящей  Испанию.  Потеря  "Сата-Марии",  писал
Колон, заставила его повернуть назад и доложить о  достигнутых  результатах.
Он подчеркивал богатство открытых  земель,  плодородие  почвы,  наличие  там
золота, хлопка, пряностей, покорность и трудолюбие индейцев. Люди эти, писал
он, станут верными подданными их величеств и с радостью примут  христианскую
веру. Письмо он просил передать их величествам, а в записке, предназначенной
только для дона Луиса, добавлял, что плывет в Палос, где будет ждать от него
вестей в надежде, что Беатрис уже найдена, ибо без нее  триумф  не  принесет
ему радости.
   Отплыв из устья Тежу тринадцатого марта,  утром  пятнадцатого  он  достиг
Палоса. До полудня ему пришлось подождать прилива, чтобы преодолеть песчаную
косу Солтрес. Приближение небольшого суденышка с вымпелом адмирала на бизани
не осталось незамеченным. Сначала его  заметили  зеваки,  от  нечего  делать
разглядывающие море. Вскорости, однако, кто-то из них признал в "Нинье" одну
из каравелл эскадры, несколько месяцев назад отправившейся в вояж за  океан.
Палос уже распрощался с надеждой на их возвращение.
   Известие о появлении на рейде "Ниньи" передавалось из уст в уста, из дома
в дом, и толпа тут же запрудила пристань.  Над  городом  поплыл  колокольный
звон.
   В полдень, при полном  приливе,  "Нинья"  преодолела  песчаную  косу  под
восторженные крики собравшихся на берегу.
   Взор Колона устремился к белым стенам Ла Рабиды,  откуда,  собственно,  и
началось его путешествие. На  площадке  перед  зданием  монастыря  собрались
монахи. Один из них стоял впереди, махая обеими руками.
   Гордо  выпрямившись,  в  роскошном  красном  плаще,  надетом  по   случаю
знаменательного события. Колон торжествующе поднял руку, приветствуя  своего
благодетеля, фрея Хуана Переса.
   Они бросили якорь, спустили  на  воду  шлюпку.  Еще  несколько  минут,  и
радостно галдящая толпа окружила Колона. Матросы, рыбаки, плотники, кузнецы,
бондари, владельцы мелких лавочек, строители,  даже  состоятельные  купцы  -
весь город сбежался встречать Колона. Более всех  шумели  женщины.  Те,  кто
нашел своих мужчин, пронзительно смеялись и висли у них на шеях. Другие,  не
видя мужей, возлюбленных, сыновей, братьев, озабоченно задавали вопросы.
   С трудом адмирал добился тишины. Попытался остановить град приветствий  и
благословений. Сказал, что все, кто отплыл с ним, целы  и  невредимы.  Сорок
человек остались на открытых им землях,  заложили  основу  колонии,  которая
обеспечит процветание всей Испании. Сорок приплыли вместе с ним. А остальные
сорок плывут на борту "Пинты", с которой месяц  назад  его  развел  жестокий
шторм. Но, раз утлая "Нинья" выдержала его, есть все основания предполагать,
что и более крепкая "Пинта" также осталась на плаву.  И  в  самом  ближайшем
времени можно ожидать ее прибытия в Палос. Наверное, Колон и сам не  ожидал,
что его пророчество сбудется столь скоро.
   Пробившись сквозь толпу, в одиночку ступил  он  на  тропу,  вьющуюся  меж
сосен,  по  которой  когда-то  безвестным  путником,  ведя  за  руку   сына,
поднимался к Ла Рабиде.
   Фрей Хуан поджидал его у ворот  и  поспешил  навстречу  с  распростертыми
объятьями, сияя отцовской гордостью за  сына,  вернувшегося  с  победой.  Он
крепко обнял Колона.
   - Придите, сын мой. Сюда, к моему сердцу. Мы уже слышали о  том,  что  вы
полностью оправдали надежды Испании.
   - Надежды Испании! - Колон рассмеялся. - О Господи, да пальцев одной руки
хватит, чтобы  пересчитать  тех  испанцев,  что  верили  в  меня.  Остальная
Испания, включая и высокоученую комиссию, держала меня за безумца.
   - Сын мой, - запротестовал фрей Хуан, - уместна ли сейчас такая горечь?
   - Горечь? Во мне ее нет. Оставим ее  тем  несчастным,  которые  не  могут
опровергнуть оппонента. Я же в ответ на насмешки  Испании  принес  ей  Новый
Свет. Так что никакой горечи я не испытываю.

Глава 35

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАБЛО

   Случилось так, что в те самые  часы,  когда  Колон  вкушал  первые  плоды
победы, пусть и не без риска для себя, при дворе короля Португалии, с  борта
рыбацкого кеча в Малаге сошел на берег мужчина, в котором  и  самые  близкие
родственники с трудом признали бы  Пабло  де  Арану.  Бородатый,  с  впалыми
щеками, грязными, спутанными  волосами,  одетый  в  лохмотья,  отданные  ему
рыбаками, которые двумя неделями раньше выловили его из моря.
   Венецианцы, потеряв надежду заполучить карту Тосканелли, отправили  Пабло
на трирему, искупать прегрешения перед Богом и человеком.
   Трирема, на которую он попал, отплыла в Испанию, чтобы доставить ко двору
их величеств одну высокопоставленную особу. Судно попало в  свирепый  шторм,
один из тех, что прокатились по  всем  морям  в  первые  месяцы  1493  года.
Венецианской триреме повезло меньше, чем каравеллам Колона. Она не выдержала
напора ветра и волн и начала тонуть.
   Жажда жизни придала Пабло де Аране сил, он  вырвал  из  палубы  скобу,  к
которой был прикован, а затем прыгнул в бурлящую воду и отплыл от  гибнущего
корабля. Вскоре тот затонул, да и Пабло едва не последовал  за  ним,  потому
что цепь на ноге тянула вниз. На его счастье, мимо проплывало длинное весло,
за которое держался другой раб. Схватился за весло и  Пабло.  Первый  хозяин
весла, с такой же цепью на ноге, запротестовал, резонно указывая, что  весло
двоих не потянет. Пабло придерживался того же мнения, потому что  мгновением
позже, упираясь в весло, выпрыгнул  из  воды  и  ударил  своего  собрата  по
несчастью между глаз. Полуослепший, тот разжал руки и исчез под водой.
   - Иди с Богом, - проводил его Пабло и оседлал весло.
   Среди волн виднелись головы тех, кто избежал  участи  триремы.  Одни  уже
схватили обломки судна, другие молили о помощи. Пабло  и  раньше-то  считал,
что следует заниматься только своими делами и не лезть в чужие, если это  не
сулит прибыли. Поэтому и здесь он решил, что лучше всего держаться от  людей
подальше, дабы ни у кого не возникло желание оспорить у него права на весло.
И он усердно работал руками и ногами, пока последняя голова не  скрылась  из
виду.
   Оказавшись в относительной безопасности,  он  начал  осознавать,  что  до
спасения-то еще очень и очень далеко. Он не только не видел землю, но  и  не
знал, в каком направлении она находится. Небо затянули черные дождевые тучи,
не позволяющие определить местоположения  солнца.  Дело  к  тому  же  шло  к
вечеру. И весло уже не казалось надежным убежищем. При  удаче,  конечно,  он
мог пережить ночь, возможно, еще один день. А что потом?  Кто  будет  искать
его в бушующем море? Поневоле Пабло пришлось задуматься о бессмертной  душе,
даже пожалеть о бессмертии. Как никогда ясно, увидел он,  что  жизнь  его  -
сплошной грех, и нет даже надежды на прощение. Ему-то всегда  казалось,  что
перед встречей с создателем он успеет найти священника,  который  исповедует
его и отпустит грехи, так что в последнее путешествие он отправится с чистой
совестью. Но его обманули,  лишили  первейшего  права  христианина,  бросили
умирать без исповеди, со всеми грехами, которые неминуемо утащат его  в  ад.
Душа его вознегодовала от столь чудовищной несправедливости. Да возможно  ли
такое?! Нет, Бог в милосердии своем неизбежно  поможет  ему  избежать  столь
страшной участи, даст ему  шанс  начать  новую,  более  праведную  жизнь,  к
которой приведет его  покаяние.  Что  же  оставалось  ему,  как  не  обещать
покаяться во всех грехах, добравшись до  берега.  И  он  просил  деву  Марию
пожалеть его, подкупая ее обещаниями совершить паломничество в  один  из  ее
храмов, босиком, в рубище, со свечкой в руках, как смиреннейший из  кающихся
грешников.
   Такие обеты давал этот мерзавец всю ночь, сидя верхом на  весле,  которое
бросало с волны на волну.
   К полуночи ветер ослабел, а к рассвету стих окончательно. Да и волны  уже
не бились, а чинной чередой шли друг за другом. Когда  же  совсем  рассвело,
вдали Пабло увидел берег. Но их разделяло чуть ли не десять миль, и  надежда
достичь берега была очень призрачной. Он уже с трудом  держался  за  бревно,
навалилась усталость, быстро убывали остатки сил.
   От отчаяния, он заработал руками, гоня бревно к берегу.
   К полудню расстояние до  него  заметно  сократилось,  хотя  отдыхать  ему
приходилось все чаще и все дольше  сидел  он  на  бревне,  тяжело  дыша,  не
чувствуя ни рук, ни ног. И когда Пабло совсем  уже  отчаялся,  он  разглядел
впереди коричневый парус. И откуда только взялись силы. Правда,  большую  их
часть он потратил на  бесплодные  крики  и  попытки  выпрыгнуть  из  воды  в
надежде, что его заметят.
   Судьба, похоже, не хотела в тот день расставаться с  Пабло,  предполагая,
что он может еще понадобиться. Ветер, дующий с  суши  и  прибрежное  течение
позаботилось о том, чтобы рыбачий кеч и сидевший на весле человек сошлись  в
одной точке. Полубесчувственного Пабло вынули из воды и подняли на палубу.
   Как тряпичная кукла лежал он на грязных, пахнущих рыбой  досках.  Но  ему
дали глотнуть огненной агуардиенте,  укрыли  одеялом.  Рыбаки,  естественно,
сразу поняли, кто он такой. Об этом ясно говорила цепь,  прикованная  к  его
ноге, и шрамы на спине  от  ударов  кнута  надсмотрщика.  Оставалось  только
выяснить, с чьих галер он сбежал, и вот  тут-то  хитроумный  Пабло  усмотрел
возможность поживиться.
   Он изобразил  из  себя  христианского  мученика.  Он,  мол,  дворянин  из
Севильи, в жестоком  морском  сражении  захваченный  в  плен  мусульманскими
пиратами и посаженный  на  цепь  на  алжирской  галере.  Не  в  силах  более
выдерживать ига неверных, он решил рискнуть жизнью ради  свободы  и  однажды
ночью, во время шторма, вырвал из палубы  скобу,  к  которой  крепилась  его
цепь, и прыгнул за борт.
   Слушали его внимательно. Он уже сидел, прислонившись спиной к  мачте,  на
его волосах и бороде появился белый налет высохшей соли.
   - Ага! - кивнул капитан кеча. - Но откуда тогда весло? Как оно  оказалось
у тебя?
   Про весло Пабло забыл. Но нашелся с ответом.
   - Весло? А, вот вы о чем, - его губы разошлись в  улыбке.  -  Мы  шли  по
ветру, только под парусами. Все галерники спали. Я вытащил весло из уключины
и бросил в воду перед тем, как прыгнуть самому.  В  темноте  и  шуме  шторма
никто ничего не заметил. А теперь милосердием Господа нашего  и  девы  Марии
моя отчаянная попытка спастись удалась, и я вновь среди  христиан.  -  Пабло
перекрестился, поднял  очи  горе,  и  его  губы  зашевелились  в  беззвучной
молитве.
   Рыбаки сочувственно покивали, вновь угостили его агуардиенте, а уж  потом
Пабло признался, что умирает от голода. Ему дали луковицу и краюху хлеба.
   Они расклепали железное кольцо, на котором держалась  цепь,  ссудили  его
какой-то одеждой, извиняясь, что не могут предложить идальго ничего лучшего.
   В тот же вечер кеч бросил  якорь  в  Малаге,  и  капитан  отвел  Пабло  в
августинский монастырь у подножия Гибралтара, где тот повторил свой рассказ.
Добрые монахи с распростертыми объятьями приняли  пострадавшего  от  мавров.
Предоставили кров, накормили, приодели в более достойный костюм. Заботясь  о
том, чтобы он как можно быстрее оказался в кругу друзей,  они  нашли  купца,
отправлявшегося  через  несколько  дней  в  Севилью  со  своим  товаром,   и
предложили Пабло присоединиться к нему. И тот не нашел предлога  отказаться,
поскольку с самого начала заявлял, что родом из Севильи. Впрочем, у него  не
было резона отказываться. Куда он не хотел попасть, так это в  Кордову,  где
его хорошо знали, а у тамошнего коррехидора могла оказаться хорошая  память.
И мошенник решил, что Севилья ничуть не хуже других городов  Испании,  а  уж
простаков там ничуть не меньше, чем где-то еще.
   Кордова, правда, влекла его,  ибо  там  могла  быть  Беатрис,  на  деньги
которой он привык жить. Тем более что сестричка была  перед  ним  в  большом
долгу. Во всяком случае, ее винил Пабло во всех выпавших на его долю  бедах.
Если б она выполнила то, что от нее требовали, он не попал бы на галеры и не
пришлось бы ему пройти по острию ножа, балансируя между  жизнью  и  смертью.
Ибо спасение свое он рассматривал не  иначе,  как  чудо.  Должок  предстояло
отдать, и Пабло не сомневался, что получит от Беатрис все, что пожелает, при
условии, что найдет ее. Но отправиться на поиски в Кордову он не рискнул.  И
решил повременить, дожидаясь более удобного случая.
   А пока он мог рассчитывать только на себя да на те  мизерные  суммы,  что
удалось выклянчить у состоятельных и набожных горожан,  слушавших  печальный
рассказ о жестоком обращении мавров с  христианским  пленником.  Каждый  раз
Пабло особо подчеркивал, что неверные еще  и  обчистили  его  до  последнего
гроша.
   С этими подачками он отправлялся в таверну Севильи, где не столько  пили,
как играли в карты и кости. Рука у Пабло была легкой,  и  в  кости  он  чаще
выигрывал, особенно у молодых и неопытных, а с другими он просто  не  играл.
Так он и жил без особого достатка, но и не бедствуя, а принадлежность его  к
дворянству состояла разве что в мече да плюмаже на шляпе.
   Как раз в таверне Посада де  Паломарес,  что  неподалеку  от  Пуэра  дель
Аренал, впервые услышал Пабло о доне  Кристобале  Колоне.  Сначала  имя  это
случайно донеслось до его ушей, но вскоре оно уже  было  у  всех  на  устах.
Слава этого человека распространилась по Европе, и каждый день приносил  все
новые удивительные подробности великой экспедиции,  значительно  расширившей
границы известного мира. Колону приписывали чуть ли не те же заслуги, что  и
создателю. А уж сколько говорилось о чудовищах, населявших доселе  неведомые
воды и земли. Дельфины, наяды, люди с собачьими лицами и  хвостами,  пигмеи,
ходящие на четырех ногах, гиганты с одним  глазом  на  лбу.  Упоминали  и  о
странных животных,  которых  привез  Колон,  среди  них  -  птиц,  говорящих
человеческими голосами. Шла молва, что золото в Новом Свете встречалось  так
же часто, как грязь в Испании, а драгоценные камни  устилали  русла  рек.  В
каждом дворце,  лачуге,  монастыре,  таверне,  даже  борделе  главной  темой
разговоров стали в те дни дон Кристобаль Колон и его экспедиция. Его  долгая
борьба за признание  послужила  отличным  исходным  материалом  для  уличных
певцов, и  в  сложенных  ими  куплетах  доктора  из  Саламанки  получили  по
заслугам. Действительно, над ними смеялась вся Испания.
   А потом Севилью взбудоражило известие о скором  приезде  путешественника.
Их величества повелели ему прибыть в Барселону, и он уже выехал  из  Палоса,
начав триумфальное шествие по Испании. И пока Севилья лихорадочно готовилась
к торжественной встрече первооткрывателя новых миров, Пабло де  Арана  сидел
за бутылкой вина, снедаемый мрачными мыслями. С чего, недоумевал  он,  такая
суета? Выскочка-иностранец, безродный лигуриец, обыкновенный моряк, которому
нечего было терять, кроме своей жизни, рискнул переплыть океан и открыл  там
новые земли. Раз земли там были, их рано или поздно кто-нибудь да открыл бы.
Ну почему надо поднимать столько шума.
   Некоторые, возможно, соглашались с ним, но большинство отвергало подобные
рассуждения, а кое-кто, рассердившись, угрожал, что заткнет эти слова ему  в
глотку.
   Неприятие значительности открытия Колона, однако, не умерило  любопытства
Пабло, и в то памятное вербное воскресенье вместе со всем городом  он  вышел
на улицу, чтобы встретить дона Кристобаля.
   Севилья сделала  все,  чтобы  достойно  принять  его.  Мостовые  устилали
пальмовые листья, веточки мирты, жасмина,  арбикосового,  лимонного  дерева,
чуть ли не из каждого окна свешивались гобелены и полотна яркого бархата.
   Отзвуки празднества проникли даже в  уединение  монастырей.  На  одну  из
улиц,  по  которой  предстояло  проехать  Колону,  выходила  глухая   стена,
окружавшая сад монастыря Санта-Паулы.  В  саду  воздвигли  подмостки,  чтобы
сестры могли взглянуть на кавалькаду.
   Мать-настоятельница,  женщина  образованная,  отлично  понимала  значение
открытия Колона и хотела, чтобы сестры оказали ему достойный прием, пусть  и
не выходя за пределы монастыря.  Она  же  принесла  известие  о  возвращении
Колона своей племяннице Беатрис, в прошлом певичке, а теперь мирской сестре,
набожностью удивляющей даже монахинь.
   -   Он   совершил   подвиг,   достойный   великого   Сида,   -   щебетала
мать-настоятельница. - Храбрый моряк, покоритель океана, на маленькой, утлой
каравелле преодолел все преграды, открыл новый мир и  положил  его  к  ногам
нашей доброй королевы Изабеллы. Он навеки прославил Испанию и нас, испанцев.
   - Новый мир? - переспросила племянница, которая вышивала у окна.
   - Не иначе. Он открыл острова, каждый из которых больше Испании, так мне,
во всяком случае, говорили, а золота там столько,  что  наша  страна  станет
самой богатой в мире. Часть этого богатства пойдет на подготовку  крестового
похода. И мы отобьем у неверных гроб Господень. Дон Кристобаль,  -  добавила
она, - едет из Палоса в Барселону.
   - Дон Кристобаль? - У Беатрис  перехватило  дыхание,  она  посмотрела  на
высокую, статную мать-настоятельницу.
   - Путь его лежит через Севилью. - Глаза той сверкали. - Его ждут здесь  в
воскресенье,  и  город  готовится  принять  его  с  королевскими  почестями.
Санта-Паула должна внести свою  лепту.  Мы  вывесим  на  стены  наши  лучшие
гобелены. Я думаю...
   - Вы сказали, дон Кристобаль, - глухим голосом повторила Беатрис.
   - Дон Кристобаль. Да. - Мать-настоятельница с удовольствием  назвала  все
титулы  первооткрывателя.  -  Благородный  дон  Кристобаль  Колон,   адмирал
моря-океана и вице-король Индий.
   - Господи, помоги мне. - Беатрис  смертельно  побледнела,  откинулась  на
спинку стула, закрыла глаза.
   - Что с тобой? Ты больна, дитя мое?
   - Нет. Нет. - Беатрис взяла себя в руки, выдавала из себя улыбку. - Все в
порядке. Вы сказали... дон Кристобаль Колон... Вице-король, вы говорите...
   - Именно, вице-король. Вице-король Индий, которые  он  открыл.  Разве  он
заслужил меньшего? Кто из  живущих  более  достоин  этого  высокого  титула?
Покорение Гранады - значительное событие. Но что есть провинция по сравнению
с целым миром? Сама видишь, мы должны  достойно  встретить  его.  Пойдем  со
мной. Поможешь мне отобрать лучшие гобелены.
   Беатрис покорно  последовала  за  ней,  но  мать-настоятельница  отметила
удивительную рассеянность  своей  племянницы  и  пожурила  ее,  ибо  она  не
выказывала радости по поводу благополучного возвращения экспедиции.
   Но Беатрис не приняла этих упреков. Лишь в редкие моменты  не  вспоминала
она Кристобаля и теперь благодарила Бога,  что  миссия  его  удалась.  Успех
Колона почти примирил Беатрис с тем, что она потеряла  его  навсегда,  столь
чистой и неэгоистичной была ее любовь к этому человеку. А может, думала она,
и к лучшему, что их пути  разошлись.  Какое  место  мог  предложить  ей  он,
поднявшийся столь высоко? Кто она ему, как не помеха  на  его  блистательном
пути? Такое бескорыстие привело Беатрис на тропу смирения.  Нельзя  сказать,
что путь этот дался ей  легко.  Тропа  оказалась  столь  же  крутой,  что  и
Голгофа, и крестом, под тяжестью которого сгибалась Беа