глядно храбрый в бою, безмерно щедрый в дружбе
красавец запорожец. Таким знали его все, а о другом не спрашивали...
     Он подбежал к Арсену, обеими руками ударил его по плечам.
     - Арсен,  брат!  Ты снова с нами!.. Но как же ты оставил молодую жинку?
Иль, может, выгнала? Га-га-га!
     Зашевелился  весь  курень. Новый человек - это всегда какие-то новости.
А  тут  прибыло  сразу  пятеро...  Казаки, кроме тех, кто еще не очнулся ото
сна,  столпились  вокруг вошедших. Каждому хотелось услышать, что творится в
мире,  что  нового  на Украине, как называли запорожцы все украинские земли,
кроме самого Запорожья.
     - Ну,  чего  ж  ты  молчишь,  Арсен?  -  дернул казака за рукав Шевчик,
который так и пританцовывал от нетерпения. - Рассказывай!
     - Что рассказывать? - вздохнул Арсен. - Ничего радостного нет...
     - Что   стряслось,   сынку?  -  спросил  встревоженно  Метелица,  сразу
заметивший, что в глазах Арсена притаилась глубокая тоска.
     - Юрась  Хмельницкий  с ордою напал на Левобережье. Опустошил всю южную
Лубенщину...   Людей  угнал  на  правый  берег,  села  спалил...  Моих  тоже
забрал... И нареченную, и мать, и сестру...
     - У, проклятущий! - отозвался кто-то из казаков.
     - Вот  я  и приехал к вам, братцы, за помощью... Как видите, нас только
пятеро  -  идти с такими силами на Хмельниченко да на Яненченко неразумно. А
если    бы    нашлась    среди   вас   какая-нибудь   полсотня   или   сотня
охотников-добровольцев,  тогда  бы  мы  могли  смело  пойти на Корсунь, куда
увели моих родных и всех лубенцев...
     - А  почему  бы  и  не  пойти  нам?  -  воскликнул Секач. - Весь курень
пойдет!
     - А  как  же! - прошамкал беззубым ртом дед Шевчик. - Я первый пойду! -
Он  выпятил  сухую  грудь  вперед,  поднял  голову,  от  чего  стал похож на
задиристого  петуха.  -  За  справедливое  дело  и  голову  не жаль сложить!
Когда-то  все  одно  придется  помирать! И не гоже казаку на печи дожидаться
щербатой, чтоб ей пусто было!
     Еще  несколько  запорожцев,  близких  друзей Арсена, согласились идти в
поход.   Но   многие  молчали.  Метелица,  понурившись,  чесал  заскорузлыми
пальцами затылок и смущенно посматривал на Арсена.
     - Не  знаю,  что и сказать, сынку, - наконец промолвил он. - Конечно, я
тоже хотел бы пойти с тобой... Но тут такая закавыка...
     - Какая, батько?
     - Дозволит ли кошевой?
     - Я думаю, Серко позволит.
     - В  том-то  и дело, что Серко сейчас у себя на хуторе... В Грушевке...
Отдыхает  старик...  А  наказным  кошевым  атаманом  оставил Ивана Стягайло,
нашего  куренного...  Ты  сам  знаешь,  какой  он... Скупой - зимой снега не
выпросишь,  а своевольный да упрямый, как осел! Я ему в глаза не раз говорил
это...  Захочет  -  дозволит,  а  муха  какая  укусит  не  за  то место - не
дозволит!
     - А мы его и спрашивать не будем! - рассердился Секач.
     - Не  кипятись,  хлопче!  Это  дело не такое простое, как ты думаешь! -
оборвал  его  Метелица.  -  Ведь самому понятно - без разрешения не пойдешь,
если  не  хочешь  отведать  батогов...  А  хотя  бы и пошел, то не далеко бы
отошел!  Без  кошевого не возьмешь в дорогу ни пороху, ни олова, ни сухарей,
ни солонины...
     Опытный и рассудительный Метелица, как всегда, был прав.
     - Что же ты посоветуешь, батько? - спросил Арсен.
     - А  что я посоветую? Идти к Стягайло... Я тоже пошел бы, да боюсь, что
мой  лик  не очень нравится наказному атаману. Так что мое присутствие может
и напортить тебе...


2

     Иван  Стягайло  приобрел  на  Запорожье  славу отчаянного, бесстрашного
воина-казачины  и  скупого,  ненасытного хозяина-жмота. В бою, распалившись,
он  не  раз  смело  смотрел  смерти  в  глаза, бросался туда, где было более
опасно,  и  на  теле  имел столько шрамов, сколько, должно, не имел латок на
своей  одежонке  последний  нищий.  Его  рука  не знала усталости, и тяжелая
сабля  нагоняла страх на врагов. Не одному братчику приходила она на помощь,
спасая  в  трудную  минуту от неминуемой смерти... За это запорожцы любили и
уважали Стягайло.
     Зато  дома,  в  Сечи  и  на хуторе, он был совершенно другим человеком.
Никто  не имел больше, чем у него, земли, лесов, коней, скотины, пасек. Ни у
кого  из  казаков-богатеев  не  было  столько  батраков  и  батрачек,  как у
Стягайло.  И  никто из них не был так скуп, как он. Все, что прилипало к его
рукам,  прилипало  навеки... Во время дележа военной добычи, пользуясь своим
атаманством,  тянул  к себе самые дорогие вещи, самые лакомые куски, а когда
на  куренной  раде  делили  земельные  угодья, магарычами, подкупами, а то и
криком,  потому  как  имел  луженую  глотку,  добивался  для  себя наилучших
делянок...    Не    брезговал    и    ростовщичеством    -    давал    своим
братчикам-запорожцам  деньги  в  рост  и  потом драл с них три шкуры. За это
казаки  ненавидели  его  и прозвали: Стягайло. Поначалу он злился, когда его
так  окликали, но ничего поделать не мог - кличка пристала как смола и вошла
в  запорожский  реестр.  А  со временем привык к ней, смирился, хорошо зная,
что  у запорожцев часто встречаются фамилии, клички и похлеще, даже обиднее,
оскорбительнее   -  разные  Дериземли,  Безштаньки,  Голопупенки,  Кривошеи,
Рябые,  -  свою  же  настоящую  фамилию  давно  забыл  и  никогда  о  ней не
вспоминал.
     Он  был  видный  казак,  его  не раз выбирали куренным атаманом. Но ему
казалось  этого мало, и он втайне примеривался к булаве кошевого. Ради такой
заманчивой  цели иногда даже раскошеливался - задабривал куренных атаманов и
старых  влиятельных  казаков,  а в день своего рождения ставил бочку горилки
на  сечевом  майдане  для  голытьбы,  надеясь,  что на раде своим криком она
может поддержать его.
     Таким  был  этот  человек,  от  которого  в  значительной мере зависело
сейчас  будущее  Арсена. Он очень хорошо знал Стягайло и сам, и по рассказам
Метелицы, потому побаивался, идя с друзьями к войсковой канцелярии.
     На  его стук в дверь послышалось громкое "войдите". Четыре казака вошли
в светлицу и, отвесив поклон, остановились у порога.
     Стягайло  сидел  за столом и читал книгу. Арсен издали узнал "Синопсис"
Иннокентия   Гизеля,   архимандрита   Киево-Печерской   лавры  и  профессора
Киево-Могилянского  коллегиума. Эта книжка появилась лет пять или шесть тому
назад  и  сразу  приобрела  широкую известность на Украине и по всей России,
потому  что была первым учебником отечественной истории. Арсен сам увлекался
ею.
     Отложив  книжку  в  сторону  и  сняв  с  широкого  седлоподобного  носа
маленькие  очки  в  железной  оправе, Стягайло внимательно осмотрел казаков,
расправил длинные густые усы и прогудел, как в бочку:
     - Здорово, молодцы! С чем пришли?
     Арсен  выступил  вперед  и рассказал о нападении ордынцев на Лубенщину,
об уничтожении хутора и об утрате семьи.
     - Так чего же ты хочешь, казаче?
     - Я хочу вызволить своих родных. Они, вероятно, в Корсуне...
     - Гм, чем же я могу помочь?
     - Дозвольте,  батько,  набрать желающих... да снарядить их припасами из
войсковой казны.
     - Вот   как!   -   Стягайло   наморщил   лоб.   В  глазах  промелькнуло
беспокойство.  -  Ты,  казаче,  думаешь, что говоришь?.. Да разве я могу без
согласия  на  то  царя  или гетмана самочинно начинать поход против османов?
Это же может вызвать большую войну!
     Обескураженный   Звенигора   развел  руками:  ответ  наказного  атамана
показался ему резонным. Но тут включился в разговор Семен Гурко.
     - Батько  кошевой,  с  каких  это  пор  на поход против извечных врагов
наших  нужно  разрешение?  - спросил он. - Тем более что с Портой и Крымом у
нас еще нет мирного договора...
     Стягайло с удивлением уставился на незнакомца.
     - Ты кто? Я что-то не припомню твоего лица...
     - Семен Гурко, отставной казак Нежинского полка.
     - Гм,  а  с  каких  это  пор  отставной  казак  с Левобережья указывает
кошевому, что он должен делать? - с издевкой молвил Стягайло.
     - Я не указываю. Я только высказал удивление...
     - Удивление  можешь  высказывать  у  себя  на печи, а не перед кошевым!
Каждый бродяга будет еще поучать меня!
     - Сегодня  я  бродяга,  а  завтра  стану  запорожцем.  С  этим и прибыл
сюда...
     - Вот  как станешь, тогда и буду говорить с тобой! Только таких умников
у нас и своих хватает - не знаем куда девать!
     Это была прямая угроза. Но Гурко пропустил ее мимо ушей.
     - Не  будем препираться, батько кошевой. Ведь прибыли мы не для того...
Я  думаю, что в ответ на нападение гетман сам пошлет войско на правый берег,
чтобы  наказать  Юрася,  и  вряд  ли будет против того, чтобы какая-то сотня
запорожцев  приняла  участие  в  этом  походе... Нам нужны всего лишь порох,
олово  да  хлеб  или сухари. Неужели Сечь пропустит случай малость потрепать
ханские  чамбулы,  которые, прикрываясь именем Юрася Хмельниченко, гуляют по
Правобережью, как у себя дома?
     - Я  повторяю  еще  раз,  казаче,  что это не твоего ума дело, - упрямо
стоял на своем Стягайло.
     - Как  знать,  как  знать, - с вызовом и легкой иронией в голосе сказал
Гурко.
     - Ты  слишком  самоуверен,  казаче,  -  нагнув  бычью  шею  и наливаясь
кровью, гаркнул наказный атаман. - Но мы и не таким рога обламывали!
     - Батько,  мы  пришли сюда не ссориться и выяснять, кто из нас умнее, -
вмешался  Арсен,  сдерживая  гнев,  закипающий  в  сердце.  -  Мы  пришли за
помощью...   А  коль  мы  невпопад,  то  можем  и  назад!..  Извиняйте,  что
побеспокоили... Идем, друзья!
     - Идите  подобру-поздорову!..  И  вот тебе мое последнее слово, казаче.
Ты  сам или со своими друзьями можешь ехать куда угодно - в Корсунь, в Канев
или  к  самому  черту  в зубы! Но снаряжать за счет Сечи военную экспедицию,
чтобы  вызволить  твоих  родных,  я  не  позволю!..  У  нас и без этого мало
припасов. А хлеба и сухарей почти совсем нет. Сидим на саламахе... Вот так!
     Казаки молча поклонились и вышли.
     - Пся  крев!  -  выругался Спыхальский, спускаясь с крыльца. - Остались
на бобах, прошу пана!
     - И  вправду, разве ожидали такого?.. - глухо отозвался Роман. - Что же
будем делать, братья?
     - Поеду  к  Серко  на  хутор! - решительно заявил Арсен. - Неужели и он
откажет мне?
     - Поезжай,  Арсен!  Езжай не мешкая! - поддержал друга Спыхальский. - А
мы тем временем сговорим желающих да примем батьку Семена в кош... Езжай!
     Арсен молча кивнул, и друзья направились в курень.


3

     После  обеда  Переяславский  курень загудел, как растревоженный улей. В
сечевое товарищество принимали Семена Гурко.
     Обычно   прием   проходил  тихо-мирно.  Вновь  прибывшего  парубка  или
опытного  казака,  желающего  вступить  в запорожское товарищество, куренной
атаман  спрашивал, добровольно ли он вступает в семью славных рыцарей войска
запорожского  и  согласен  ли  он  слушаться  своих  атаманов.  Если  неофит
говорил,  что  вступает  добровольно  и  будет  слушаться всех атаманов, его
спрашивали,  как он прозывается. Именно - как прозывается, и если новичок по
тем  или  иным причинам не хотел, чтобы в реестре фигурировала его настоящая
фамилия,  то  туда  заносилась  лишь кличка. Эта традиция установилась еще с
тех  пор,  когда  крепостные  крестьяне,  бежавшие  на  Запорожье  от панов,
умышленно  скрывали  свои  настоящие фамилии, а панам или чиновникам короля,
требовавшим  выдачи  беглеца,  можно  было сказать, что это не тот, кого они
разыскивают,  а  совсем  другой человек, вот даже и фамилия у него другая...
Если  же  клички  не  было,  то  наблюдательные  запорожцы  тут  же  на ходу
придумывали  ее,  чаще  всего  подмечая  какую-нибудь  черту  характера  или
внешности  новоиспеченного  казака.  "Нехай  будет Рябоштаном!" - выкрикивал
кто-нибудь,  намекая на пестрые, рябые штаны прибывшего. Или: "Да он глухой,
как  тетеря*,  пускай  Тетерей  и  прозывается!"  Так и записывали... С этой
минуты  новичок  становился  запорожцем.  Если  он  был  юношей или взрослым
человеком,  но  не  знакомым  с  военным  делом, то его называли молодиком и
прикрепляли  к  старому  бывалому  казаку,  который  года  за два или за три
должен  был  научить  своего  подопечного  орудовать  саблей и копьем, метко
стрелять   из   ружья,   пистолета,   гаковницы**  и  пушки,  копать  шанцы,
выстраивать  походный  табор  из возов, ездить на коне, мастерить чайки*** и
плавать  на  них  и еще множеству больших и малых дел, с которыми полагалось
уметь   справляться   запорожцу.  Обучение  проводилось  не  даром.  Молодик
обязывался   служить  "батьке"  и  отрабатывать  на  зимовнике,  то  есть  в
хозяйстве  своего учителя. Но встречались и такие учителя-бессребреники, как
старый  Метелица, которые за науку не требовали ничего, кроме кружки горилки
да  уважения...  Если  же  вновь  обращенный  был  опытным  воином, он сразу
вливался в состав запорожцев, курень принимал его как равного.
     ______________
     * Тетеря (укр.) - тетерев.
     ** Гаковница (ист.) - длинное и тяжелое ружье с крюком на прикладе.
     ***  Чайка  -  название длинного деревянного парусного судна с командой
из 50 казаков.

     Однако сегодня традиция нарушилась.
     Когда  Семен  Гурко  подошел к группе седоусых казаков и, поклонившись,
как  положено,  попросился  в Переяславский курень, наказной куренной атаман
Могила,  назначенный  на  то  время,  пока  Стягайло будет наказным кошевым,
сказал:
     - Человече,  я  не  против... Как говорится, мне все равно... Но лучше,
ежели  мы  покличем  кошевого.  Что-то  у  него на тебя зуб, кажись, есть...
Правда,  по нашим обычаям, мы можем принять тебя и без кошевого, но он решил
сам  присутствовать  на  куренной  раде,  и не годится перечить атаману. Тем
более что он - наш куренной...
     И Могила послал молодика за Стягайло.
     Эти   слова  наказного  куренного  неприятно  поразили  Гурко.  Значит,
кошевой  уже  успел переговорить о нем с видными казаками куреня, от которых
прежде  всего  зависит  его  судьба.  Да, злопамятный человек и, кажется, не
большого ума...
     Ждать  пришлось  недолго.  Красный от мороза и от кружки крепкого меда,
который  он  любил  принимать  перед  обедом,  Стягайло поздоровался, скинул
кожух и сел к столу.
     - Ну, что тут? - спросил мрачно.
     - Да вот, батько, новичок просится в наш курень, - сказал Могила.
     - Новичок?  Кто  же это? - Стягайло притворился, что не замечает Семена
Гурко.
     Гурко вышел вперед, поклонился.
     - Это я, батько.
     - А-а, это ты... Нежинский казак... Как же тебя звать?
     - Семен Гурко.
     - Сколько лет тебе?
     - За сорок повернуло.
     - А в войске сколько?
     - Двадцать.
     - Ты, кажется, грамотный?
     - Малость кумекаю. Учился в Киевской коллегии.
     Кошевой  пристально разглядывал казака, будто хотел разгадать его самые
сокровенные  мысли.  Что  ж,  красивый,  сильный  и  рассудительный. Смотрит
смело,  держится  независимо, словно и впрямь важная птица. "Примешь на свою
голову  такого  разумника,  а  через  год-другой он, чего доброго, даст тебе
коленом  под  одно место и спихнет с куренного... Знаем мы таких! Не раз уже
случалось!"  -  подумал  Стягайло,  а  потому,  хотя и пытался сдержать свои
чувства, сказал сердито:
     - Ну,  что ж, я не против. Но просись, хлопче, в другой курень. У нас и
так  много  народа!  Даже  спать  негде,  когда  соберутся  все...  А  вот в
Незамаевском да Мышастовском куренях маловато. Шел бы туда!
     - Однако, батько кошевой, мне хотелось бы со своими товарищами...
     - Мышастовский курень рядом... Вот и будете вместе!
     - А  в  походе? В бою?.. Разве дело в том, чтоб вместе только спать или
из одной миски саламаху хлебать?
     - Тебя не переговоришь, - насупился Стягайло.
     - Не  в  меру  умен  и  настырен  этот  новичок,  -  поддержал кошевого
низенький  и круглый, как бочка, казак Покотило, давний приятель Стягайло. -
Ты,  человече,  слыхал,  что тебе сказано? И не кем-нибудь, а самим кошевым!
Забирай манатки - да иди себе без оглядки!
     Гурко  медлил,  собираясь  с  мыслями,  как бы помягче ответить, но его
опередил Роман Воинов.
     - Братья,  я  не  понимаю,  что  тут происходит? Человек просится в наш
курень,  а  его  допрашивают, как на суде! Прогоняют, как собаку... А ты-то,
Покотило,  хоть знаешь ли, что за человек перед тобой? Да ты батьке Семену и
в подметки не годишься!
     - Чья  бы  мычала, а твоя бы молчала! - тонко взвизгнул Покотило. - Кто
ты  такой!..  Сам шатаешься черт знает где, а не успеешь заявиться на Сечи -
свои порядки устанавливаешь!
     - Тебя  забыл  спросить, что мне делать! - отрубил Роман, тряхнув своим
пышным   пшеничным  чубом,  который  он,  как  и  Арсен,  не  сбрил  вопреки
запорожскому  обычаю.  - Если бы все сиднем сидели по зимовникам, как ты, да
держались  за  подолы своих жинок, давно бы уже ордынцы переловили нас всех,
как перепелок!
     Покотило вспыхнул и схватился за саблю:
     - Щенок! С кем разговариваешь?.. Я тебе в батьки гожусь!
     За   спиной  Романа  тяжело  засопели  Спыхальский  и  Метелица.  Начал
пробираться вперед Секач. У Шевчика от волнения покраснела тонкая шея.
     - Кто  посмеет  тронуть  Романа? - рявкнул Метелица. - А ну, выходи! Но
сперва будешь иметь дело со мной!
     - И со мной! - встопорщил усы и зло повел глазами Спыхальский.
     - Да нехай и про меня не забывает! - выскочил вперед Шевчик.
     Весь  курень  зашевелился.  Послышались  крики,  ропот.  Все столпились
вокруг  спорщиков.  Одни  становились на сторону кошевого и Покотило, другие
поддерживали  Романа и Метелицу. Большинство же казаков не знали, из-за чего
ссора,  и  сгрудились  посреди куреня, просто ожидая интересного зрелища, но
понемногу и они начали втягиваться в спор.
     Лишь  наказной  атаман Могила не присоединялся ни к тем, ни к другим. В
душе  он  не  одобрял поведения Стягайло, но и выступить против не смел, так
как, будучи сейчас куренным, обязан был поддерживать кошевого.
     Масла  в  огонь  подлил  Секач. Поблескивая новым бархатным жупаном, он
протиснулся к самому столу и завопил:
     - Братчики,  чего  наказной  кошевой  выдумывает? Спокон веку у нас был
обычай,  что  новичка  принимает  в  кош курень... Потому и сейчас мы должны
решать  -  принять  или  не  принять. А Иван Стягайло в этом случае имеет не
больше прав, чем мы!
     - А  и  вправду, возгордился, старый черт! - прошепелявил беззубым ртом
Шевчик. - Забыл, как грязюкой мазали голову, чтоб помнил, откуда вышел!
     - Распоясался, что и удержу нету! - послышалось откуда-то сзади.
     - Сущий мироед! Дука!*
     ______________
     * Дука (укр.) - богач.

     Стягайло  от  гнева покраснел, но молчал. Чувствовал, что криком сейчас
не  возьмешь.  У людей прорывалось озлобление, копившееся долгое время, и он
знал, что ему надо дать выход, чтобы избежать взрыва.
     За его спиной стягивались знатные казаки-богатеи.
     - Кто  там  кричит  на  кошевого?  А  ну-ка  выйди  сюда!  -  заверещал
Покотило.
     - А кукиш с маком не хочешь?
     - Иди сам сюда - обомнем тебе бока!
     - Тихо,  братчики! Тихо! - закричал Могила, видя, что запорожцы вот-вот
вцепятся друг другу в чубы.
     В поднявшемся шуме его не слышали.
     Тогда вскочил Стягайло и гаркнул так, что глина посыпалась с потолка:
     - Будет  вам,  иродовы дети! Нашли время для крика! Поразевали рты, как
голенища,  и думают, что их кто-то испугается! Заткнитесь, говорю!.. Разве я
против того, чтоб этого человека принять в наш курень? Кто слыхал такое?
     Кошевой   выдержал   паузу,  внимательно  прислушиваясь  к  затихающему
ропоту.  За  многие  годы казакованья он хорошо изучил этих людей и знал - в
критическую  минуту  нельзя  переть  на  рожон, а нужно отступить, успокоить
возбужденных  запорожцев,  которые в гневе могут натворить черт знает что, а
когда  они  угомонятся - вновь взять поводья в руки и